Холодок пробежал вдоль ее спины, как призрачное обсидиановое лезвие. Лизаксу оказался проницателен.

— Об этом попросит каждый. Кто бы отказался?

— Им ты солжешь, чтобы удовлетворить их. Но не мне. — Он протянул ей руку. — Для меня это будет правдой.

Бару ответила на рукопожатие.

Лизаксу кивнул.

— Пора возвращаться, понаблюдать за Отсфиром, — сказал он. — А то Вультъяг его еще прикончит.

— Нет! — вырвалось у Бару, но голос ее тотчас зазвучал тише, повинуясь воле разума. — Нет…

— Стой! Нельзя! — рыкнула Тайн Ху, ухватив Бару за плечи, не давая ей броситься к карете.

Бару обмякла под ее хваткой и опустошенно посмотрела на заляпанный грязью экипаж. Лошади остановились у ворот замка над водопадом. Плотно занавешенные оконца, гнойно–желтый флаг над крышей и возницы в желтых куртках…

Да, «желтые куртки» были людьми, выжившими после морового поветрия — иммунными, невосприимчивыми к заразе. Флаг был еще старым, использовавшимся до вторжения Маскарада, но смысл его с тех пор не изменился: «мор». Какая–то ордвиннская болезнь, жестокий гибрид, рожденный в котле из кровных линий, скота, крыс и блох пяти цивилизаций.

К ним прибыл заразный пассажир.

— Поговорю с ним снаружи, — ровным тоном, с невольной, неуместной отчужденностью выдавила Бару. — Он услышит.

— Никому не приближаться! — Сапоги Тайн Ху глухо, влажно зачавкали в грязи. Обойдя Бару, она встала между ней и каретой. — От самого Пактимонта он ехал сюда, содержась в карантине. Одна блоха, один выдох изнутри — и конец. Зима вынуждает жить в скученности. Я переболела этим еще в детстве. Мои родители заразились тоже. И я стала княгиней очень рано.

— Тогда хоть записку, — умоляюще попросила Бару. — Палимпсест. На нас же перчатки. Позволь, я напишу ему.

Взгляд Тайн Ху смягчился.

— Записки — только через меня. У меня есть иммунитет.

— Да. Ты передашь мне ответ.

— Нет. Тебе ни к чему нельзя прикасаться! Карета тоже заразна.

— Тогда ты подержишь передо мной, а я прочту.

Злость, проложившая жесткие складки в уголках губ Тайн Ху, на миг уступила место чему–то теплому, но сразу же сменилась раздражением.

— Ему придется диктовать сообщение мне. Карету не покинет ничто и никто. Записки каждому из вас прочту я. Напиши, что мне ему передать.

— Но ты не сможешь прочесть ни слова, — возразила Бару, пораженная невероятной несправедливостью положения: Тайн Ху не умела читать на афалоне, а Бару — писать по–иолински.

Оценив иронию ситуации, она едва не разразилась диким хохотом. Предостерегающие знаки были ордвиннскими, а паранойя, доктрина изоляции, одна из основ инкрастической гигиены, — принадлежала Маскараду.

Настой Империи просачивается всюду.

— Диктуй мне, — распорядилась Тайн Ху, придя к элементарному решению проблемы. — Я запишу твои слова по–иолински. Или, если хочешь, пошлем за переводчиком.

Расстроенная Бару вновь приободрилась.

Дружинник Тайн Ху принес палимпсест. Спрятавшись от ветра за высокую зубчатую стену, Бару закуталась в теплый плащ и принялась за привычное дело. Она торопливо выводила убористые чернильные строки послания и уже не думала ни о чем другом.

«Его превосходительству Мер Ло, временно замещающему должность имперского счетовода, некогда — секретарю Бару Корморан, шлет поклон Бару Рыбачка. Лучшая кандидатура на эту должность ей неизвестна. Никто не сравнится с его превосходительством — как по способностям, так и по заслугам».

Она начала следующее предложение с извинения, перешедшего в благодарность, но затем яростно зачеркнула написанное.

Продолжить она вполне может после того, как Мер Ло ответит.

Вышедшая из замка переводчица поклонилась княгине и Честной Руке и молниеносно справилась с задачей.

Тайн Ху двинулась к карете, переступила невидимую границу незримой угрозы, шагнула в средоточие смерти. Уверена ли она, что это та же самая болезнь, от которой у нее есть иммунитет? Возможно. Покачиваясь на носках, она обменялась несколькими репликами с возницами. Приняла от них письмо в футляре из рога — прочла его, прикрывая плащом от дождя, и вернула обратно. Скользнула к оконцам экипажа, откинула занавеску, тихонько что–то произнесла…

Желудок Бару остекленел, словно превратившись в графин, в бутыль с кислотой.

Тайн Ху, которая шла к Бару с опущенной головой, остановилась в безопасном отдалении. Тяжелые комья грязи налипли на ее сапоги.

— Извини! — крикнула она. — Сиделка сказала, что он спит. Кажется, я слышала его кашель, но он не отвечает.

— Ага, — Бару сглотнула. — А письмо, переданное возницами? Оно от Зате Явы?

— Скорее, от ее брата — написано одним из его шифров. Зате Ява арестовала Мер Ло и поместила под следствие, чтобы Каттлсон не добрался до него первым. Он был слишком близок к тебе и мог оказаться под подозрением. Если бы она не упрятала его в Погреба, его отдали бы очищенным. При первой же возможности Зате устроили ему побег из заключения и отъезд из Пактимонта. Но в тюрьмах — антисанитария, старые стоки не справляются с ливнями и переполняются, питьевую воду не всегда кипятят, как нужно… в общем, в тюрьме началась эпидемия.

— Ага, — повторила Бару.

— Когда проезжал Хараерод, он был здоров. Но болезнь возобновилась! — Тайн Ху замолчала и сделала шаг назад, как будто решила, что даже слова могут пропитаться заразой. — На севере ему ничем не помочь, кроме того, что уже сделали «желтые куртки». Остается только запастись терпением.

Но ведь Бару так долго ждала момента, чтобы предупредить его…

Неужели это все?

Отвернувшись, Бару поплелась в замок. Подошвы ее сапог скворчали, увязая в раскисшей земле. У решетчатых ворот она замерла и принялась пинать камень стены, чтобы стряхнуть грязь.

Тайн Ху ничего не сказала ей вслед.

Поднявшись к себе, она сказала слугам, чтобы те приготовили горячую ванну и не мешали ей работать. Тайн Ху, задержанная необходимостью вымыться и окурить одежду, отвлеклась. Она даже не успела сказать «желтым курткам», чтобы те обязательно доложили ей о состоянии пассажира.

Позже сами «желтые куртки» через слуг Тайн Ху попытались передать княгине новости о больном, но та куда–то запропастилась.

Бару тоже не повезло. Лишь на следующее утро ей доложили о том, что труп умершего накануне человека отвезли в лес и сожгли.

Когда Бару утратила контроль над собой, наружу вырвалась ярость. Это была ломающая челюсти, убивающая мысли злость. Все охватывающая в своей детальности, всепожирающая в своей ненасытности. Лютая ненависть на каждый сделанный выбор и каждое обстоятельство, доведшее мир до столь неприемлемого состояния.

Злость на самую жизнь.

Прослеживая цепочки событий и узелки паутины, все дороги, которые привели Мер Ло к пепелищу в далеком лесу, Бару неизменно — на главном перекрестке дорог, в самом центре паутины империй и восстаний — натыкалась на саму себя. Когда для ярости не осталось пищи, она принялась пожирать саму Бару. Долго сидела она за столом с пером в дрожащей руке, но не написала ни слова. Стук в дверь застал ее врасплох.

На пороге кабинета появилась Тайн Ху в безукоризненно вычищенных сапогах. На сгибах обоих ее локтей, точно на крюках, висели ножны.

— Я не хочу фехтовать, — буркнула Бару.

Нелепо, но именно в этот момент ей взбрело в голову, что она босиком, а платье висит на ней, как мешок. Ей пришлось ограбить гардероб Вультъяг, а княжеская одежда оказалась чересчур длинной.

— Ладно, — ответила Вультъяг, подойдя к столу и положив мечи в ножнах поперек ее бумаг. — Я оставлю их здесь. Когда захочешь, чтобы я ушла, можешь воспользоваться.

Взгляд ее был прям. Спустя секунду Тайн Ху нащупала нить, выбившуюся из шва ее табарда, и принялась дергать: сперва в размеренном ритме, затем — нетерпеливыми рывками.

Бару наполнила неразбавленным вином бокал, йогом, поджав губы и поразмыслив, — еще один. Тайн Ху приняла его с кивком и одобрительным ворчанием. Они замолчали в ожидании чего–нибудь извне — упавшей книги или раската грома — любого знака, который бы позволил им говорить и действовать дальше.