Подспудный, зашифрованный бунт. Голубые шеренги гарнизона теснили толпу. Флаги с монетой и маской реяли на сосновых мачтах, разносчики бойко продавали пиво оборванным портовым рабочим и охотникам–лесовикам с ввалившимися глазами и зубами, прореженными цингой. Копейщицы Пиньягаты стояли плечом к плечу и воодушевленно выкрикивали на чудовищном афалоне:

— Золото из честных рук! Золото из честных рук!

Приветствие подхватили даже люди под княжескими знаменами — Отсфир, Лизаксу и Унузекоме, сгрудившиеся в неудобном отдалении особняком от толпы простонародья.

И это приветствие звучало в ее честь.

Новая ссудная политика являлась обдуманным шагом к завоеванию симпатий простолюдинов. Шум вокруг оскорбления, нанесенного ей Белом Латеманом, должен был привести их к возмущению.

Похоже, Бару достигла цели.

— Честная рука!

Без оппозиции, конечно, тоже не обошлось.

Раздвигая толпу, на площадь со стороны Фиатного банка выехали всадники в доспехах и княжеском убранстве. Бару разглядела «олений» флаг Хейнгиля, а затем и самого князя. Он неподвижно, будто каменный истукан, восседал на черном жеребце. Из–за вызванной Бару инфляции он потерял столько, что губернатору Каттлсону пришлось поддержать его золотом. Но лояльность князя держалась нс на этом. Он присягнул Маскараду после первого поражения Ордвинна, и его представления о чести оказались столь непоколебимыми, что во время Дурацкого Бунта он встал на сторону Фалькреста. Слово его было тверже железа.

Он поднял руку, указывая в ее сторону, и сорвал с седла птицу — белую крачку, связанную и отчаянно дергающуюся. Мер Ло за плечом Бару с резким шумом втянул воздух.

Хейнгиль свернул птице шею и швырнул ее в толпу. Народ откликнулся рокотом вулкана, слившимся в ошеломляюще громкий хор:

— Задешево дает!

— Грубо, — хмыкнула Зате Ява, подойдя к Бару из–за шеренги гарнизонных солдат в стальных масках. — Интересно, что бы сказала его дочь? Я буду судьей вашего поединка.

Бару улыбнулась, с отчаянными усилиями сохраняя спокойный вид. Колени дрожали, желудок сводило судорогами.

— А заместитель? — тихо спросила она.

Зате Ява наморщила лоб и склонила к ней ухо:

— Простите? В теплую погоду мой старческий слух порой подводит.

Сердце Бару ухнуло вниз. К горлу подступила горькая желчь. Заместителя не было.

Смелей, Бару Корморан! В школе она была хорошим бойцом и до сих пор поддерживала форму. Может, как–нибудь она справится.

Зате Ява потянула ее за запястье:

— Идемте. Доктор наготове. Лучше встретить боль лицом к лицу. Раньше начнете — раньше и закончите.

Значит, ее предложение отвергнуто — и кровь, и золото, и прочее. Вероятно, Зате Ява посоветовалась с братом, и они считают, что время еще не пришло.

Шагая по грубо отесанной булыжной мостовой, Бару ступила в круг, вычерченный мелом в центре площади. Людской рев разом стих. В круге ее ждал губернатор Каттлсон — шапка из волчьей головы, темная кожаная безрукавка, длинный двуручный меч у пояса.

— Корморан, — заговорил он, улыбаясь, как всегда, однако голос его звучал печально. — Уже пересчитали толпу?

— Здесь, наверное, полгорода.

— Я закрыл доки и объявил праздничный день. Толпа преклоняется перед силой. Ордвинн должен знать, кто правит им и почему — им будет полезно поглядеть, как их губернатор одержит победу на их же условиях. — Переложив меч в левую руку, он подал Бару правую. — Я постараюсь ранить вас легко — если получится. И — прошу прощения за… грубость. Ее придумал не я и даже не князь Хейнгиль.

За спиной Каттлсона с гордо поднятой головой стоял приосанившийся Бел Латеман. Злость оказалась приятнее страха. Бару едва не сплюнула ему под ноги, но хоровой крик — «Задешево!» — напомнил ей реплику, сказанную Латеманом в ресторанчике: «Прекратите истерику». Любые проявленные сейчас эмоции будут обращены против нее.

Сжав руку Каттлсона, она встряхнула ее.

— Вы забыли маску, — хмурясь, заметил он.

Бару специально оставила маску дома. То был символ. Она не стала надевать ее: хотела подчеркнуть, что повод для поединка — ее родина, Тараноке. Вот ее заместитель мог бы драться и в маске…

Но заместителя, увы, не предвиделось. Против роста и силы Каттлсона у Бару имелась лишь флотская система.

Мер Ло дернул ее за рукав и указал вперед. Бару прищурилась и различила среди скрытых иод масками лиц губернаторской свиты бледную физиономию человека–реморы.

Чистый Лист тоже заметила ее, и Бару показалось, что он приоткрыл рот.

Но его прервали.

Зате Ява кивнула, и солдаты гарнизона ударили в щиты. Толпа угомонилась. Теперь на площади слышалось лишь ржание лошадей да негромкие перешептывания.

— Я выступаю судьей в этом споре до первой крови, — провозгласила она. Гарнизонные офицеры повторили фразу нараспев, и их слаженный хор громом раскатился над шеренгами. — Сегодня ее превосходительство Бару Корморан с Тараноке, имперский счетовод, вызывает на бой его превосходительство Бела Латемана из Фалькреста, принципал–фактора Фиатного банка. Бару Корморан, чем вас оскорбили?

Это Бару репетировала сотню раз, и сейчас слова слетели с губ легко, как плевок, точно горькая желчь страха:

— Бел Латеман вероломен в службе и в любви. Он использовал свое положение на благо себе и в ущерб Ордвинну, а моими теплыми чувствами лить забавлялся, ухаживая за Хейнгиль Ри. Он оскорбил мой род, мой пол и мою родину. Подобного отношения я не потерплю ни от фалькрестийца, ни от кого–либо еще.

Столь простая речь должна была растрогать местное население. Здешняя публика — лесорубы и докеры. И, разумеется, сплетники — они разнесут словеса Бару на север и на юг, по дорогам и вверх по Инирейну, по всем княжествам и вольным городам. А князь Пиньягата услышит повесть о том, как остроглазая женщина, которую он перепутал с Наяуру, выступила против Каттлсона, и, естественно, запомнит ее имя.

— Бел Латеман, что вы можете сказать в ответ?

Теперь офицеры и шеренги солдат принялись повторять за Латеманом:

— Бару Корморан принудила меня встречаться с ней, используя свое положение. Ее разрушительные новшества разорили князей Ордвинна, и пятно позора легло и на мою репутацию. Она не подходит для высокой должности счетовода ни умом, ни происхождением, и я не хочу иметь с ней каких–либо отношений — ни личных, ни служебных.

От обвинения в трайбадизме он воздержался. Вероятно, устыдился и хотел избежать неловкости. Или отеческая забота Каттлсона заставила его передумать. А может, вспомнил о хирургах Зате Явы с их скальпелями, лишающими трайбадисток женского естества.

Бару сосредоточилась на собственных вздохах и попыталась зафиксировать результат. Простые числа — один (на данный счет есть разные мнения), два, три, пять, семь…

А Зате Ява могла добавить к вышесказанному кое–что еще… к примеру, процитировать законы, описывающие ошибочность и иррациональность поединков. Но она очень торопилась. Она жаждала увидеть Бару раненой и исключенной из игры.

— Пусть поединок до первой крови покажет нам, кто прав, а кто — нет. Бару Корморан, не угодно ли вам принести извинения и отказаться от боя?

Нет. Она доверится клинку.

— Нет.

— А вам, Бел Латеман?

— Мне — нет.

— Бел Латеман, угодно ли вам призвать того, кто выйдет на бой за вас?

— Я призываю его превосходительство губернатора.

Служащие Фиатного банка и кучка людей возле князя Хейнгиля разразились ревом и рукоплесканиями. В унисон им заржали лошади. Каттлсон распахнул руки навстречу толпе и заключил в триумфальные объятия очерченный мелом круг, булыжники мостовой, аркады и строительные леса, которые облепили уличные мальчишки и мещане.

Зате Ява обратилась к Бару, старавшейся не думать ни о чем, кроме отца Сальма. Он храбро сражался в свете костров с богатырями и никогда не сдавался… Почему же он не вернулся домой с поля битвы? Почему?

Бару посмотрела на Зате. Странно, но в поджатых губах правоблюстителя чувствовался слабый намек на сожаление.