Каждый из договоров о золотых ссудах — тех, что спасут сотни тысяч крепостных от голода и долговой кабалы, — будет начинаться с крупного заголовка: «ОТ ЩЕДРОТ ИМПЕРСКОГО СЧЕТОВОДА БАРУ КОРМОРАН».

Но большинство ордвиннских крестьян неграмотны. Тем лучше. Кому–нибудь придется зачитывать договоры вслух. «От щедрот имперского счетовода Бару Корморан…»

Запомните ее имя.

— Нас должны видеть за обедом, — произнесла она вслух.

Принципал–фактор вытаращил глаза.

— Что?

— Работа не оставляет мне времени на ухаживания. Мне нужен мужчина — в качестве эскорта, который защитит меня от неподобающих шепотков. Нас связывают служебные отношения, за которыми можно прятать любовную связь, отчего все будет выглядеть много достовернее. Вы женаты?

Плечи принципал–фактора обвисли от великой усталости.

— Нет, — ответил он. — Но…

— Жаль. Иначе скандал вышел бы еще убедительнее. Ладно! — Бару улыбнулась и хлопнула по столу ладонью. — Напишите моему секретарю, он распорядится. И еще…

Латеман подпер подбородок ладонями.

— Да?

— Ваш секретарь. Женщина в медвежьей шубе. Она из Сентиамутов? Из княжества Вультъяг?

— Аке? Урожденная Одфири. В замужестве — Сентиамут. Хотя ее муж в Погребах как бунтовщик… — Глаза его вдруг расширились. — Нет! Она незаменима!

— Уволить, — отчеканила Бару.

А то, что произошло потом, было уже простой экономикой.

— Это моя вина, — поведала Бару актрисе. — Я все устроила.

Их территории на барной стойке разделял частокол из пустых стопок.

Менее получаса назад актриса пролила на столешницу виски. Сейчас она слушала Бару и рисовала пальцами реки, вытекавшие из одной лужицы и впадавшие в другую. На ней было роскошное камчатное платье — красное с золотом.

— Не может быть, — отвечала она с сильным урунским акцентом. — Разорить князей и купцов? Как одна женщина могла сделать такое?

Весна сменилась летом. Ссуды, учрежденные Бару, вызвали па рынке эйфорию, но ненадолго. Вскоре экономика, объевшаяся излишками фиатных билетов, начала задыхаться. Цены взлетели вверх. Инфляционный коллапс, разгоревшийся на портовых рынках, выплеснулся наружу, как бумажный шторм.

Противницы Бару, Тайн Ху и Зате Ява, были обузданы. Ценой нарастающей разрухи.

— Все это — только моя работа, — подтвердила Бару, добавляя к частоколу очередную опустевшую хрустальную стоику. — Нищета. Беспорядки. Введенный из–за беспорядков комендантский час. Купцы, вываливающие фиатные билеты в бухту, потому что они обесценились. Вереницы голодающих, тянущиеся прочь из города. — Она рассмеялась. Смех должен был прозвучать горько, неискренне, но получился сильным, почти хвастливым. — Я превратила должность счетовода в настоящее искусство.

Актриса ахнула — удивленно, а может, и поражению. Хмельные реки на ее территории дрогнули в своих руслах, освещенных огоньками свечей.

Равнодушный наблюдатель принял бы актрису за сестру Бару. Она оказалась чуть меньше ростом, чуть слабее Бару (с последним было не поспорить, ведь тренировки в школе и повседневный труд закалили саванта!), но общее сходство здесь

явно присутствовало. Бару, недолго думая, решила использовать данное преимущество как камуфляж. Помимо прочего, актриса могла похвастаться тем же обаянием и властностью, которая не нуждалась в подтверждениях и не зависела от одобрения или верности окружающих. Вероятно, именно поэтому Бару и заговорила с ней, если только актриса не обратилась к ней первой. Она была новичком — таверну рекомендовала ей двоюродная сестренка — и, кто знает, наверное, она увидела в Бару частичку самой себя.

С некоторых пор Бару проводила в подобных заведениях много времени — лишь бы выпить и побыть рядом с морем. Одевалась она в матросское платье, столкнувшись с патрулем, предъявляла печать технократа.

И совсем неудивительно, что сегодня она отправилась в таверну неподалеку от Ату–холла. Кроме того, Бару хотела оказаться подальше от ныряльщиц — длинноногих пловчих, вооруженных сапожными ножами. Они были опасны во всех смыслах, а их интуиция была острой, словно жестяной лист каменщицы. И они слишком бередили душу. С актрисами как-то спокойнее.

Актриса чиркнула пальцем но стойке, соединяя два озерца, покрытых мелкими пузырьками. Взгляд ее — любопытный, чуть искоса — буравил имперского счетовода.

— Значит, у вас побольше власти, чем, скажем, у любого князя? Вы на это претендуете?

— Их власть просто передана им по наследству. По крови. А мне этого было бы мало.

— Но их кровь столь благородна!

— Неужто?

— Князь Хейнгиль каждый день ездит дозором со своими дружинниками, чтобы избавить беженцев от бандитов. Воистину благородный человек!

— Говорят, князь Радашич тоже выезжает в дозор, дабы избавить беженцев от общества Хейнгиля. Очень благородно — на свой манер!

Актриса рассмеялась — восхищенно и обиженно. Бару выложила на стойку монету и подала знак налить еще.

— Что толку им от благородной крови? — продолжала она. — Мне хватило одного письма, чтобы уничтожить их богатства, хотя я… — она указала на свои скулы и переносицу, — из простых.

Актриса подняла два пальца, решительно протестуя:

— Нет. Богатства у них остались.

— Только не в моих книгах.

— Значит, в ваших книгах записано не все.

Бару опустила палец на стойку со своей стороны хрустального частокола, словно прикалывая что–то невидимое к доске.

— Укажите на мою ошибку. Где они, тайные богатства Радашича?

— Радашич — не шут гороховый. Подумать только — княжеством Уэльским правит человек, ничего не смыслящий в ирригации! Но у него есть сыновья. Князь Хейнгиль навсегда останется цепным псом Каттлсона, но его дочь — гениальна. Читали ее монографии? У князей Лизаксу и Отсфира тоже есть дочери. У княгини Игуаке — сын и дочь, и она вовсе не намерена останавливаться.

Актриса коснулась разделявшего их частокола, поправила одну стопку, другую. Глаза ее — настороженные, внимательные — не отпускали взгляда Бару, явно предлагая что–то или намереваясь о чем–то попросить.

— Есть семья, — продолжала она. — И наследники. Значит, род в безопасности. Никакие чернильные фокусы не отнимут у них этого.

Бару опрокинула очередную стопку дрянного виски и скривилась.

— Только лишние рты, — пробормотала она, выискивая в частоколе свободное место. — Если, конечно, их не заберет Зате Ява. Или служба милосердия не отправит их в Фалькрест.

Забрав у нее опустевшую стопку, актриса пристроила ее к частоколу.

— Ага… — задумчиво проговорила она.

Проверив геометрию хрусталя с остатками виски, Бару залюбовалась игрой отсветов пламени свечей на отточенных гранях.

— Что? — рассеянно спросила она и поправила частокол.

— Вы только что рассказали о себе.

— Вряд ли.

— Когда вы в последний раз обращали внимание на детей?

— Зачем? Они не платят налогов.

— А можете назвать кого–нибудь из княжеских супругов? Как, например, зовут жену Лизаксу?

— Мне не до пустяков.

— А знаете ли историю брака Зате Олаке с Тайн Ко? Почему у Хейнгиль Ри только один живой кузен — и кто он? Можете ли назвать князей, потерявших свое потомство во время Дурацкого Бунта?

В ответ на вызов Бару лишь отмахнулась.

— Уверена, что эти истории крайне трогательны. Но я не драматург. Возникнет надобность — выясню.

— Надобность есть. Вы управляете обездоленным народом, что коренным образом меняет наш образ мыслей.

— Мои мысли обычно заняты работой.

— И детей у вас, полагаю, нет?

— Нет… — Поразительно, как быстро ее общество начало утомлять. — А у вас?

— Я могла бы… Через своих отпрысков я могла бы править Ордвинном!

Бару стало весело.

— Добиться тропа материнской лаской?

Ее смех зацепил уязвимую струнку — гордость, а может, строптивость. Актриса подалась вперед, уперлась руками в колени, и в ее взгляде Бару обнаружила нечто — возможно, только что возникшее и обнажившееся из–под резко облетевшего камуфляжа. Далекий горизонт и ветер, который реял над воображаемым будущим, но не над точным механизмом Кердина Фарьера, нет — над страстью, над желанием, над могучей волей, сосредоточенной в одной точке.