Пути назад нет.

Какова же она?..

В Тайн Ху чувствовалась сила. В мускулах, привычных к секире, мечу и доспехам, в надменном повелительном голосе. И даже в ее крови — по понятиям знати.

Чего еще оставалось желать, чего вожделеть? А Бару вожделела — запретная плотская жажда не оставляла ее ни на губернаторском балу, ни в лесу — с первого взгляда.

Что еще можно найти в ней, кроме столь притягательной силы?

Наверное, еще много сокровищ. Просто не сосчитать, сколько всего в ней еще осталось непознанным… Целое небо ее души, мириады едва намеченных, ждавших своего часа созвездий.

Тайн Ху безмятежно спала, приоткрыв рот. Ее красота оказалась особой — не законопослушной, не урунской материнской дородностью, не изысканным чистопородным произведением фалькрестских человекостроителей. Она была женщиной–воином, повелительницей, воплощением целого народа.

Сколько в ней тайн! Счет мог бы длиться вечность.

Но время уже истекло.

«И мы задумались: как же выявить нелояльных?»

Бару надела льняную рубашку, табард и штаны, пристегнула к поясу саблю Аминаты и вышла наружу, в утреннюю прохладу. Часовые вокруг шатра княгини Вультъяг были расставлены широко. Все знакомые лица — личная дружина Тайн Ху, из Вультъяга. Благоразумно не обращают на Бару внимания.

Не глядя ни на кого, Бару прошла мимо часовых и поднялась по склону наверх — туда, где носильщики свалили ее пожитки. Отыскала церемониальный кошель. Пристегнула его к поясу.

«У нас есть превосходный метод».

Повсюду горели утренние костры. Полуголые воины возле них остервенело истребляли вшей, которые поселились в их рубахах.

Бару вдыхала запахи карри и кофе. Многоголосье песен на иолинском, урунском и двух стахечийских говорах звенело над лагерем. Здесь собрались все те, кто услышал ее имя и откликнулся на зов, пронесшийся над Ордвинном.

Она породила Волка, с самого начала зная о грядущей расплате.

— Зате Олаке! — позвала она князя.

Старый шпион поднялся от костра и оперся на плечо травницы.

— Ваше превосходительство?

— Для тебя есть дело. Очень нелегкое.

В сумрачных вороньих глазах мелькнула печаль. Неужели он полагает, что понял?

Бару твердила себе: «Когда с этим будет покончено, я изменю мир. Никогда ни одной женщине не придется делать то, что сделала я».

Но внутренняя боль — словно от проглоченной бритвы или чашки кофе с истолченным стеклом — не стихала.

— Отправляйся в лагерь вультъягских воинов, — приказала она. — Возьми лошадей и несколько верных людей… Дзиранси и еще кого–нибудь из его ягаты. Передай княгине Вультъягской, что она разжалована. С сегодняшнего дня она находится в изгнании.

В усталом напряжении Зате Олаке ждал дальнейших приказов королевы, которую помог возвести на трон.

— Под охраной отвезите ее на север. Велите ехать вперед, пока Зимние Гребни не поглотят ее. Скажите: если она вернется в Ордвинн, ее ждет смерть.

— Да, нам нужна династия, — вымолвил Зате Олаке и с искренним сочувствием посмотрел на Бару.

Он так долго манипулировал фигурами, столь тщательно ликвидировал любые угрозы… Теперь он не сомневался, что все понимает. Любой, пусть даже такой дорогой ценой.

«Мы дадим вам то, чего вы хотите больше всего на свете. То, чего вы жаждете с детства».

Бару двинулась прочь. Зате Олаке добавил ей вслед (превосходный, хоть и ненамеренный удар):

— Жаль, что она допустила необходимость подобной меры.

Час настал, условия совпадают, сделка завершена. Она приняла ее. Она знала, чего от нее хотели, и сама сказала им об этом.

Однако механизмы, завод которых еще не кончился, отбивали: «Пора. Пора. Пора».

Причин медлить нет.

Бару прижалась лицом к боку лошади — колючему, шершавому, воняющему потом — в безуспешной попытке заплакать, вскрыть душу, словно гнойник, и вытечь на траву без остатка. У нее ничего не получилось. Сердце как будто закупорилось запекшейся кровью.

«Я совершила ужасное злодеяние. Настолько чудовищное, что теперь я могу совершить любой грех, обмануть любое доверие и пойти на все что угодно. Какой бы вред ни причинила я себе, хуже мне уже не будет».

Верно. Преступление совершено давным–давно. Теперь наступила расплата.

Она сказала жрице–нырялыцице: «Я хочу спасти свой дом, Тараноке. И я делаю для этого все».

Оседлав лошадь, Бару тронулась через лагерь на восток — без знамени, неузнаваемая и неприметная. Барабаны стучали побудку, вызывая сонные протестующие стоны. На ней были простое охотничье платье и шлем, чтобы спрятать лицо.

Ни время, ни место известно не было. Заранее оговаривались только условия завершения сделки: сомнение рассеяно, победа одержана. И план отхода: «Ускользните из лагеря и положитесь на нас. Мы будем готовы».

Бару стиснула губы и накрепко затянула броню вокруг сердца, похоронив что–то очень важное в руинах собственной души. Надвинула на лицо маску — холодную сталь дисциплины под кожей.

«Привыкай, — приказала она себе. — Теперь так будет всегда».

И сразу же подумала: «Бару, ты — дура. Высокомерное мерзкое чудовище. Ты должна остановить это. Как угодно».

На восточном краю лагеря ее ждал рыжеволосый стахечи. Он сидел в седле, на его шее красовался яркий платок, завязанный «тещиным узлом» поверх куртки. Именно он однажды подошел к ней в доках и спросил невзначай: «Вы знаете «Сомнение об иерархии»?»

— Пора, — произнес он. — Сейчас, в час победы, мы можем быть уверены, что даже самые осмотрительные изменники сбросили маски. — Он ухмыльнулся — горделиво или угрожающе, а может, и кровожадно. — Вы прекрасно справились, приведя их к Зироху и выиграв сражение. Вы проделали превосходную работу.

— Стой! — крикнула Бару ему в лицо. — Верни все обратно! Я передумала!

Яростно налетев на него, она снесла ему голову. После того, как его тело растоптали лошадиные копыта, Бару пришпорила скакуна и помчалась обратно в лагерь.

Конечно, в реальности она не сделала ничего подобного. Глупый бунт ничем не мог ей помочь. Возможно, из этого и вышел бы сиюминутный прок. Но сиюминутность вряд ли что–то решала.

Наверное, ее безмолвный вежливый кивок встревожил рыжеволосого. Миг — и человек по имени Вестник отвел взгляд. В глазах его мелькнуло мимолетное сочувствие, как и у князя-шпиона.

— Едем, — сказал он. — Я позаботился обо всем остальном. Челюсти смыкаются. Нам нужно убраться отсюда побыстрее.

Бару шевельнулась в седле, собираясь оглянуться, но шепот Вестника приковал ее к месту:

— Нет! Не оглядывайтесь. — процедил он. — Позади ничего нет! Ясно вам? Теперь надо смотреть только вперед.

И они двинулись на восток, мимо часовых. Преодолев Зирох, они направились к огромному бурному Инирейну, Току Света. Там и предстояло выступить Волку, дабы встретить морскую пехоту, которая не придет никогда.

Сперва ехали в тишине, нарушаемой пением птиц и шумом воды, плещущейся о тучные берега. Зажмурившись, Бару стерла окружающий мир, сменив картину воспоминаниями о своих прекрасных злодеяниях.

«Ты провернула отличную сделку», — похвалил Бару ее внутренний счетовод.

И это было правдой — для юной женщины в доках, опальной технократки, разъяренной словом «Зюйдвард». Для той Бару, отчаянно искавшей путь в Фалькрест.

Но та Бару не понимала самого главного…

Раздался чей–то крик. С севера приближался топот копыт — к ним мчался отряд латной конницы, поджидающей в засаде за рощей ладанных кедров. Вестник удивленно покосился на Бару.

— Весьма небрежно, — заметил он.

«Отсфир! Он просидел целую ночь, снедаемый горем, и размышлял над предательством друга! Наверняка с восходом он сообразил, отчего Лизаксу, самый разумный и дальновидный из них, вдруг восстал против меня», — подумала Бару.

Возможно, он читал письма Лизаксу. Вероятно, он нашел черновик послания, где спрашивалось: «Не боишься ли ты их постепенного возвращения? Как, по–твоему, есть ли нам на что надеяться на протяжении пяти десятилетий или даже ста лет?»