Умолчим о других проявлениях печали всего служилого сословия от сената до солдатства включительно. «Но да отыдет скорбь лютая», скажем словами Феофана: «Пётр в своём в вечные отшествии не оставил россиян сирых. Како бо весьма осиротелых нас наречём, когда державное его наследие видим, прямого по нём помощника в жизни его и подобнравного владетеля по смерти его в тебе, милостивейшая и самодержавнейшая государыня наша, великая героиня и монархиня и матерь всероссийская! Мир весь свидетель есть, что женская плоть не мешает тебе быти подобной Петру Великому. Владетельское благоразумие и матернее благоутробие твоё и природою тебе от Бога данное кому неизвестно?»

Кому неизвестно и то, что вопреки широковещательным и льстивым глаголам Феофана, Екатерина не была наименована умирающим государем его преемницею? «Восшествие её на престол, — по словам современника, — довольно чудным образом воспоследовало, ибо Пётр Великий не с тем её венчал царским венцом, чтобы её наследницею своею учинить, ниже когда того желал»... А между тем государь «ещё не охладел мёртвый, а уже не воля его, не право наследственное и привязанность к крови, но самовольное желание вельмож решило важнейшую вещь в свете, то есть наследство его престола».

Так или иначе, но бывшая некогда для Петра свет Катеринушка села на престоле, окружённая кн. Меншиковым, гр. Петром Толстым, Остерманом, Ушаковым, Феофаном и другими светскими и духовными птенцами её предшественника...

Оставим их судить, рядить да править её именем над миллионами народа; отправимся в толпы последнего, остановимся с его глашатаями да прислушаемся, что за приговоры изрекают они над усопшим монархом.

Весть о смерти Петра людьми неслужилыми, лучше сказать, сторонниками старины и врагами реформ монарха принята была с великою радостью. Ни ужасы пыток, ни кнутобойни и вырезки языков не могли сдержать заявлений восторга «учителей» народа.

   — Здравствуйте! Государь ваш умре! — радостно вещал поп Златоустовской церкви в городе Астрахани.

   — Государь этот, — говорили старейшие раскольники, — приказал брады брить, немецкое платье носить, и тем людям (его послушникам) там же быть, где и он, государь, обретается, сиречь, во аде.

Так вещали упорнейшие из церковных раскольников. Не останавливаясь на ввержении Петра в геенну огненную, эти исступлённые изуверы, по словам официального донесения, изрекали хулы и на церковь...

Нечего и говорить, что никакие «увещевания» епископа и прочего духовного чина, никакие пытки не могли заставить поборников раскола отступиться от своей религиозно-политической пропаганды. Некоторые из них, более слабые, сидя в тюрьмах, сами распарывали себе брюхо, чтоб преждевременною смертью спастись от грядущих истязаний, которые могли бы поколебать их стойкость в своих диких до полного изуверства убеждениях.

В обществах подобных фанатиков созревали молодые провозвестники известного учения об антихристе. «Пётр-де антихрист! Настали времена последние!» — вот с какими глаголами шли эти учителя из деревни в деревню, из одной станицы в другую в украинских областях нашего отечества. Прочитанная книга церковная, новое ли распоряжение правительства, стеснение ли прав духовного сословия, новые ли поборы, преобразования солдатства, война и прочие события — всё это давало неисчерпаемый материал для «охулений» народу ненавистного монарха. Смерть его, как мы видели, не примирила с ним народных «учителей»; они изрекли, что Пётр отправился туда, где уже давно приуготовлено было ему место толками народа, т. е. в ад кромешный. Такова была загробная участь «царя-антихриста». Но здесь, здесь-то на земле должна прогреметь над ним из рода в род анафема! Так думали самые горячие поборники учения об антихристе.

Прошли года. Умерла Екатерина, скончался второй император, ослабла со смертью Анны и немецкая партия, так глубоко пустившая корни на Руси при Петре, на престоле была дщерь последнего, Елизавета, а ненависть к Петру со стороны поборников старины не только не слабела, но росла и росла. Царствование дочери ненавистного старине и расколу преобразователя, царствование, ознаменованное, между прочим, сильным гонением раскольников, вызвало с их стороны не менее сильное противление. Тюрьма и пытка по-прежнему оставались бессильными. Резкому, энергическому и в высшей степени убедительному для черни слову поборников старины жадно внимал народ.

Вот, например, один из этих «учителей», он сидит (в царствование Елизаветы) в палате Петропавловской крепости за раскол. Это петербургский купец, большой начётчик священных книг; пред ним лежит Апокалипсис, он толкует по нём со своими союзниками. «Ныне, — говорит Дмитрий Гаврилов, — в церковь ходят нечистые, и священники неправославное учение имеют; в церковь ходят иноземцы и других вер. И которые люди в нынешней церкви причащаются, те недостойные», — и т. д. в том же роде. «И в нынешней церкви образа новые и убраны жемчугом, а старые вынесены. Прежде крестились двуперстным сложением, а ныне крестятся триперстным сложением. И архиереи и попы настоящего [жития] по правилам святых апостол и святых отец ныне не имеют. Нынешние архиереи и попы и прочие люди нюхают табак, бранятся... и, приходя в церковь, разговаривают о собаках. И ныне в церкви не такое пение, как прежде было, а люди бреют бороды... И та церковь тех, которые крестятся двуперстным сложением и содержат старую веру, пытает и убивает, которые страждут за старую веру, и потому они святы».

На чём же основывает свою хулу обличитель грехов матери-церкви? На том главным образом, что, по учению, последователем которого он является, «церковь нестароверческая сидит на антихристе...»

Антихрист же — Пётр!

«Первый император, — вещал раскол при Елизавете, — первый император староверов мучил. И которые замучены, все святы! И бил он спервый император. Ладожское озеро кнутом, и сына своего за христианскую веру казнил, и тем заповеди Божии преступил, и потом умер. И при Елизавете Петровне народ в пагубу идёт от несодержания старой веры...» А всё оттого, что «первый император был зверь и антихрист» и т. д.

Из массы старых подлинных дел, нами пересмотренных, мы могли бы представить множество подобных ужасных заклятий, которые долго и долго ещё раздавались со стороны простого народа, главным образом из рядов поборников раскола, ревнителей старины раздавались над усопшим преобразователем. Но нам кажется, что и представленные черты довольно ярко оттеняют настроение умов серого народа относительно Петра, потому нельзя выводить того заключения, чтобы русский народ того времени всецело видел в смерти преобразователя какое-то испытание, ниспосланное Богом, какое-то сильное, повергающее в отчаяние, несчастье. Ничего подобного со стороны массы народа не было. Мы видели противное... Заметим при этом, что это противное объявлялось не со стороны только раскольников; разумеется, среди их ненависть была упорнее, высказывалась чаще, сильнее, в течение большого числа лет; но объявлялась она зачастую и среди нововерных попов или среди шутников-грамотеев вроде восстановителей притчи: «погребение кота мышами»...

В то время, когда бушуют страсти примученных поборников старины и народности, когда изрыгаются слова ненависти уже опочившему сном смерти властелину, что делает его преемница?

Она предоставляет первые необходимейшие распоряжения по внутренним и внешним делам сенату, который и собирается в её покоях; ласкает и осыпает подарками и почестями наречённого своего зятя, возвышает друга молодости — князя Меншикова, сидит запёршись в своих апартаментах, куда, по её указу, никого не допускают без доклада, кроме Меншикова, Бутурлина, Ягужинского, Девиера, Макарова и Нарышкиных; «с докладу же пущают по регламенту» только «по шестой класс»; выходит же сама Катерина Алексеевна только к гробу супруга.