Первые месяцы царствования по исконному обычаю ознаменовались наградами её приближённых, а также прощениями преступников и возвратом ссыльных прежнего царствования. Несколько иноземцев, затем известные птенцы Петра, бывшие в немилости, — барон Шафиров, Скорняков-Писарев, доктор Лесток — получили прежние чины и отличия. Протопопы, попы и дьяконы покровско-суздальско девичьего монастыря, всего шесть человек, страдальцы за преданность царице Авдотье, были возвращены из дальней ссылки и распределены по церквам на места. Сторонницы той же царицы Авдотьи и её сына, вдовы: Варвара Головина, княгиня Настасья Троекурова, княгиня Марья Львова, разосланные в 1718 году по монастырям в заточение, ныне получили право жить в каких угодно монастырях, хотя бы в московских. Вологодским шести духовным особам разного чина, судившимся «по важным противным словам» раздьякона вологодского собора Непеина, и некоторым другим колодникам смягчены наказания либо и вовсе сказано прощение. Из Сибири, по свидетельству современника, в марте 1725 года привезли человек двести ссыльных, возвращённых на родину: то были лица, пострадавшие за непринесение присяги в 1722 году установленному Петром порядку престолонаследия. Надо думать, что прощение было им объявлено ещё по случаю коронации Екатерины, в мае 1724 года.
Как бы то ни было, но в числе возвращающихся из разных мест ссылок неужели не было наших близких знакомых — Матрёны Ивановны с её сыновьями, неужели забыли и других пособников камергера Монса?
Нет, о них вспомнили, и вспомнили довольно скоро.
Ещё тело императора стояло во дворце, ещё только что возвещалось по улицам столицы о предстоящем церемониале его погребения, а Екатерина Алексеевна изрекла милостивое прощение своей доверенной подруге. Прощение было дано в форме указа её величества из сената на имя генерал-майора и лейб-гвардии майора Андрея Ивановича Ушакова. Что это за ловкий человек Андрей Иванович! Давно ли на него как на надёжнейшего сыщика и застеночного «инквизитора» возлагал Пётр щекотливое дело Монса — и вот по прошествии четырёх месяцев тот же Андрей Иванович не только не вызывает на себя мщения Екатерины — нет, его любят, ему доверяют и ему же поручают озаботиться о возврате лиц, так недавно им арестованных, допрашиваемых и преданных в руки заплечных мастеров!
Прощение изрекалось Екатериной под обычною формою: «Ради поминовения блаженные и вечно достойные памяти его императорского величества и для своего многолетнего здравия: Матрёну Балкшу не ссылать в Сибирь, как было определено по делам вышнего суда, но вернуть с дороги и быть ей в Москве. Детей её, Петра да Якова, вместо ссылки в гилянский гарнизон, определить в армию теми же чинами, в каких посылали их в Гилянь».
Не забыли Балакирева; вспомнили также о Столетове. Тот и другой освобождены от каторжной работы и возвращены в столицу. Иван Балакирев определён в лейб-гвардии Преображенский полк в солдаты, а Егор Столетов освобождён на волю, а у дел её величества нигде не быть.
Освободили героев и героинь трагедии, но самую хронику, летопись событий, поспешили запрятать под замки и печати.
Известный уже нам Иван Антонович Черкасов, выполняя, без сомнения, высочайшую волю, запечатлел своею печатью четыре пакета. На первом из них написал он своеручно: «дело Монсово»; на втором: «письма, подлежащие к делу Монсову»; наконец, в четвёртый куверт спрятал он письмо, подброшенное к Ширяеву в ноябре 1724 года. К сожалению, столь важный документ не сохранился. Быть может, какая-нибудь высокая персона в XVIII веке перебирала для собственного любопытства секретнейшие дела своих предшественников и предшественниц и нашла нужным уничтожить эту бумагу; или же сам сберегатель высокомонаршей чести — князь Александр Данилович Меншиков повелеть соизволил сжечь документ, так как он, быть может, бросал тень на монархиню.
Запрятали бумаги; долго и долго довелось им лежать под спудом; но не зарыли Балки своих талантов в землю.
Семейство это, как мы видели, всосало в плоть и кровь умение происками, интригами, заискиваниями достигать целей своего тщеславия и честолюбия. Балки, достойные питомцы своих матери и дяди, не упали: нет, они продолжали скользить среди отмелей и камней придворной жизни. Искушённые опытом, они были чрезвычайно осторожны. И вот генеральские чины, звания камергеров, разные важные ордена: Александра Невского и др. — всё это своим чередом пришло каждому из любезных, ловких, красивых, вкрадчивых сыновей Матрёны Ивановны. О заслугах их, как о подвигах истых придворных куртизанов, не надо судить по наградам; заслуги Балков были довольно своеобразны. Так, известно, что один из них, а именно Пётр Фёдорович, вместе с обер-шталмейстером Куракиным шутками своими имел способность развеселять императрицу Анну Ивановну, льстить Бирону, и хотя ни к каким уже делам допускаем не был, но получал за свои способности чины и скончался 4 октября 1743 года в чине генерал-поручика, кавалера св. Александра Невского и действительного камергера. Младший брат Балка, Яков Фёдорович (после крещения в православную веру стал именоваться Петром), умер в 1762 году также в чине генерал-поручика и кавалера св. Александра Невского. Дочери старшего Балка сделали прекрасные партии: Наталья (ум. 1791) была замужем за кн. П. М. Щербатовым, Мария (ум. 1793) вышла за обер-егермейстера Сем. Кирил. Нарышкина, а средняя, Матрёна (ум. 1813), вышла за Сергея Салтыкова, известного дружбою своею с великою княгиней Екатериной Алексеевной в 1753 г.
Что до сестры Балков, дочери Матрёны Ивановны — Натальи Фёдоровны Лопухиной, то трагическая судьба её известна: знаменитая в своё время красавица, она, по воле уже дочери Петра — Елизаветы, бита кнутом и ей урезан на эшафоте язык 31 августа 1743 г.: Матрёна Ивановна не дожила до катастрофы, постигшей Наталью Фёдоровну в 1743 году. Дети Лопухиной видели возвращение матери из Сибири и при императрице Екатерине II сами выдвинулись на служебном поприще: так, второй сын Лопухиной был генерал-поручиком, третий — действительным камергером и проч.
Затем упомянем также и о том, что фамилия Монса встречается ещё раз в первой половине XVIII века. Так, в царствование Анны Ивановны, на скамьях рыцарской академии (нынешний первый кадетский корпус), среди сыновей аристократов и детей разных иноземцев мы встречаем Бернгарда Монса. Поступил он в корпус в 1735 году, выпущен в 1741 г. в армию прапорщиком. Как доводился новый прапорщик знаменитому камергеру: был ли он племянником его или находился в более отдалённой связи родственной, нам неизвестно; неизвестна также и судьба этого, едва ли не последнего из Монсов, имя которого встречается в числе имён разных знатных и старинных дворянских фамилий. Рыцарская академия, как известно, с самого начала была чисто шляхетским заведением.
Оставляя главнейших членов фамилии Балкши и Монса и их потомство, скажем несколько слов о последующей судьбе двух невольных виновников Монсовой и собственной погибели. Судьбы Балакирева и Столетова в последующие царствования совершенно различны: на долю первого выпал вечный смех и шутовство во дворце, на долю второго — долгое скитанье по тюрьмам и позорная смерть на плахе.
Причины этого явления лежали не только в обществе, в котором они жили, но и в их собственных характерах: Балакирев был шут по профессии, по страсти; если он «принял на себя шутовство» ещё при Петре и этою особенностью своего дарования успел проложить себе дорогу во дворец, то в последующее время, при Бироне, он тем скорей нашёл возможным обратиться к прежней профессии: она его кормила, одевала, вообще с избытком обеспечивала его содержание. В это время действительно житьё было разным шутам, шутихам, дуракам и дурам, карлам и карлицам. Ими полнились тёмненькие и низенькие покои прежнего «зимнего дома». Скоморошнический орден имел своими членами представителей разных старинных княжеских фамилий. Так, среди них разгуливал в полосатом кафтане и дурацком колпаке князь Михаил Алексеевич Голицын, пятидесятидвухлетний паж; тут же нещадно дрался и сам бит бывал беспрестанно злейший плут граф Апраксин; в компании с ними скоморошничал князь Волхонский... Другие аристократы не были шутами по профессии, но в угоду сильным мира пускались на разные штуки: так, генерал-поручик П. С. Салтыков являл при дворе особенный талант — делал из пальцев разные фигуры и чрезвычайно искусно вертел в одну сторону правою рукою, а в другую — правою ногою. В обществе столь знатных и столь талантливых особ могло ли быть «досадительно» Балакиреву? Правда, частенько доводилось ему таскать за волосы сотоварищей, бить друг друга по щекам, колотить других палками и быть, в свою очередь, битым по икрам, кувыркаться, кататься по полу, драться до крови; но ведь всё это делалось в высоком присутствии герцога Бирона и других вельми знатных персон для общей потехи; в этой потехе, наконец, принимали деятельное участие многие аристократы. Впрочем, и отказываться-то от участия в потехе было не совсем удобно: современник свидетельствует, что Балакирев однажды за подобный отказ был «жестоко бит батоги». Шут же он был добрый, остроумный, и шутки его никогда никого не язвили, но ещё многих часто рекомендовали.
