«При отпуске сего доносителя, — писал секретарь от имени Екатерины, в новом письме — ко известию вашей милости иного не имею, только что здесь, за помощью вышнего, благополучно состоит. А я очень сожалею, что после первого вашего писания, которое изволил писать от финских берегов, никакой ведомости от вашей милости по сие время не имею, и того для прошу, дабы изволили меня уведомить о состоянии своего дражайшего здравия, чего я от сердца желаю слышать. Посылаю к вашей милости полпива и свежепросоленных огурцов; дай Боже вам его употреблять на здравие. Засим здравие вашей милости во всегдашнее Божие сохранение предав, остаюсь жена твоя Екатерина. От 30 июля 1714. Ревель.

Р. S. против 27 числа сего месяца довольно слышно здесь было пушечной стрельбы. А где оная была, у вас ли или где инде, о том мы не известны; того для прошу с сим посланным куриером Кишкиным уведомить нас о сём, чтоб мы без сомнения были».

Дня два спустя сомнение разрешилось радостным известием «о николи у нас бывшей виктории на море, над шведским флотом». Пётр спешил пред женой излить свою радость; та отвечала поздравлением и известием о пиршестве, которым встретила весть о победе: «а ваша милость изволили упомянуть в своём письме, чтоб мне здесь вашу милость ожидать, а ежели мне будет время, то ехать в Санкт-Питербурх, и я сердечно желаю счастливого вашего сюда прибытия. Но ведаю, что ваша милость дело своё на жену променять не изволите. И намерена я отсель путь свой восприять с помощию Божиею в Санкт-Питербурх сего августа с 16-го числа. Засим здравие вашей милости во всегдашнее Божие защищение предав, остаюсь жена твоя Екатерина. 4 августа. 1714 г. Ревель.

Р. S. Прошу должной мой поклон отдать и поздравить от меня нынешнею викторией Господина Князь-Баса (Ивана Головина); также извольте у него спросить: нынешние найдёныши (т. е. отбитые у шведов корабли) как он пожалует, детми или пасынками?

Також прошу вас, батюшка мой, ежели не надеетесь вскоре к нам быть, изволь почаще ко мне писать, что мне в немалое порадование будет».

Без всякого сомнения, во всех этих секретарских грамотках многое, если не всё, диктовалось самой Екатериной; разные шутки, доходившие до чрезмерной, и по тому времени обыкновенной, беззастенчивости, прямо показывают, что они непременно должны были принадлежать никому другому, как ей самой, так как на них не решился бы никто из её приближённых, хотя бы и от её имени.

Так, например, она намекала мужу ещё в 1709 году о забавах... «И того нет у нас, — отшучивался Пётр, — понеже мы люди старые и не таковские...» «Пишешь ты, — говорил он два года спустя, — якобы для лекарства, чтоб я нескоро к тебе приезжал, а делам знатно сыскала кого-нибудь вытнее (здоровее) меня: пожалуй отпиши: из наших ли или из тарунчан? Я больше чаю: из тарунчан, что из туручан, что хочешь отомстить, что я пред двемя леты занял. Так-то вы, Евины дочки, делаете над стариками?».

Подобные шутки были вызываемы и поддерживаемы Екатериной; впрочем, в её первых письмах, отысканных пока в незначительном числе, такого рода шутки встречаются реже; зато Пётр и в эти годы, более и более сближаясь с «сердешным другом», не упускал случая подтрунить над своей старостью и её, пока ещё мнимою, ветреностью: «Хотя ты меня и не любишь, — замечал он, извещая о поправлении своего здоровья, — однако ж чаю, что тебе сия ведомость не противна, и рюмку выпьешь купно с своими столпами».

1716 и 1717 года были особенно богаты письмами Петра к Екатерине: в это время государь осыпал её ласками, подарками, беспрестанно заявлял желания скорейшего свидания, являл заботливость о детях Екатерины, и зачастую посылал свои грамотки к ней одну за другой в расстоянии четырёх-пяти суток.

И вот, когда страсть государя к жене обратилась в то чувство глубокой привязанности, которая прекращается разве со смертью, в то время, когда Пётр от нежной цидулки к жене переходил к предписанию сыщикам ловить первенца-сына, — в это-то время Екатерина, гордая победой над сердцем «старика-батюшки», обращает взор, исполненный особенной ласки, к своему новому придворному.

Генерал-адъютант Петра, Виллим Иванович Монс, принят в начале 1716 года камер-юнкером ко двору государыни царицы Екатерины Алексеевны.

«Я от сердца обрадовалась, — писала к новому камер-юнкеру сестра его, ловкая, догадливая Матрёна Ивановна, — от сердца обрадовалась, что вы, любезный мой брат, слава Богу в добром здравии; Боже помоги вам и впредь! А вы ко мне пишете, что то к счастию или несчастию. Бог вас сохранит от всякого несчастия».

В чём состояли обязанности нового камер-юнкера, какие обстоятельства могли поставить Монса в частые сношения с Екатериной и тем самым дали ему возможность вызвать её особенное внимание?

Собственно, служебные обязанности камер-юнкера не были точно обозначены, но в его руки мало-помалу перешло многое, что до сих пор было разделяемо между разными придворными. Так, в руках камер-юнкера сосредоточились дела по управлению сел и деревень, состоявших за государыней; управляющие и приказчики, а также игуменьи тех обителей, которые находились под особым покровительством царицы, в скором времени стали присылать к нему отчёты по имениям, по монастырям, сметы приходов и расходов; у него просили доклада о тех или других распорядках пред государыней. Рассылка ревизоров, затем все постройки, продажи и закупки по имениям Екатерины пошли чрез его руки. Принятие на службу в ведомство государыни разных лиц, суд и расправы не только над ними, но даже разборка дрязг между монахинями и настоятельницами царицыных пустынь (например, Успенского дев. монастыря в Александровой слободе, Фёдоровского девичьего в Переславле и другие); назначение жалованья, содержания, наград и вспомоществования, отставка дворцовых чиновников и служителей государыни, — всё стало зависеть от Монса. А тут легли на него заботы по устройству праздников и гуляний, до которых такая охотница была его госпожа; он должен был поспевать сбором сведений о разных новостях для доклада ей; должен был пробегать множество челобитен, с которыми как знатные, так и незнатные лица во множестве обращались к Екатерине; для него составлялись экстракты из сих челобитен, и те экстракты он докладывал царице, когда находил к тому время и желание; он должен был вести корреспонденцию с заграничными поставщиками товаров государыне и её семейству, ведаться с её портными и портнихами по поводу заказов платьев, заведовать её денежной казной, её драгоценностями, как то бриллиантами и проч. Все ордеры Екатерины объявлялись и писались либо самим Монсом, либо под его непосредственным наблюдением.

И всё это он должен был делать не иначе, как состоя неотлучно при государыне.

Камер-юнкер сопровождал её за границу, хлопотал во время всех её переездов об удобствах в пути и при остановках по городам распоряжался выдачей прогонов её приближённым; наблюдал за экипажами, укладкой, ведал конюшнями государыни, — и между тем его можно было видеть близ государыни везде, на всех торжественных обедах, на ассамблеях и маскарадах. На нём же, двадцативосьмилетнем, статном, всегда весёлом и пленительном камер-юнкере, состояла обязанность развлекать Екатерину во время частых и продолжительных её разлук с «стариком-батюшкой». Всё это входило в область служебных обязанностей Виллима Ивановича и всё это, разумеется, никак не могло делать его службу скучной, неблагодарной, незаметной.

При неизбежных хлопотах он видел себя распорядителем значительных материальных средств: бедность заменилась не только достатком, но даже роскошью; самолюбие и тщеславие было удовлетворено вниманием и заискиванием у него множества лиц разного пола, звания и состояния, нуждавшихся в нём, как в посреднике при сношениях с государыней; наконец, её полнейшее расположение и доверие как нельзя более должны были льстить счастливцу.

Не было ли нравственных достоинств на стороне Монса, вообще говоря — нет ли данных, по которым резче и отчётливее обрисовывалась бы пред нами его личность?