— Это правда, Эмануэль, что вы сказали, но не нужно разглашать эту женскую тайну. Мужчины и без того находят в нас много недостатков, а если мы ещё им откроем эту тайну, то они лишат нас доверия и нам некого будет очаровывать любовью. Смотрите, — погрозила она ему пальцем, — на этот раз я ограничиваюсь тем, что уколола вас булавкой в плечо. Если вы повторите эту нескромную фразу, то попрошу губернатора, моего отца, запретить в наказание вам гулять с прелестной Эмилией.

Для объяснения рассказанного сообщим читателю, что Женни с мужем гуляли сзади Эмилии и Эмануэля, которые так были заняты своим разговором, что не замечали тех, кто за ними следовал. Женни услышала последнюю фразу, произнесённую Эмануэлем, и со свойственной ей шаловливостью быстро вытащила золотую булавку из своих прекрасных волос и глубоко уколола ей плечо того, кто так не скромно разболтал женскую тайну.

Женни с мужем ушли в другую аллею. Эмилия и Эмануэль продолжали свою прогулку.

Хотя Эмилия очень хорошо поняла, что дядя её шутил, тем не менее она с некоторой раздражительностью спросила его:

   — Неужели ты думаешь, Эмануэль, что я тебя полюблю только за то, что ты возьмёшь к себе бедную девушку. Неужели ты воображаешь, что у женщины не может быть других, высших побуждений, которые привязывают её к мужчине и заставляют её полюбить его?

   — Извини, дорогая Эмилия. Не нужно понимать мои слова в буквальном смысле. Под выражением «кормить» я не подразумевал в обыкновенном смысле «насытить её мясом и рыбой», но окружить её полным счастьем, беспрестанно заботиться о её спокойствии, чтобы она никогда не чувствовала ни в чём ни малейшего неудобства, ни малейшей неприятности; женщина, которой мужчина устроил такую жизнь, невольно полюбит его. Вот что, по-моему, значит фраза «кто её кормит». Таким же образом я надеюсь тебя кормить, и ты меня полюбишь.

Эмилия с улыбкой пожала ему руку и сказала:

   — Я рада, что мой дядюшка ещё не совсем испорчен холостой жизнью.

Эмануэль посещал каждый день Эмилию, но каждый раз уходил от неё с грустным, разбитым сердцем. Эмилия постоянно уверяла его, что она к нему неравнодушна, но что она ещё не может забыть Добрынского, что её раны ещё не зажили.

Однако частые посещения Эмануэля, его милое обращение и искренняя любовь мало-помалу изглаживали в сердце Эмилии воспоминания о романтическом Добрынском. Она стала очень любезной с Эмануэлем Лилиенфельдом, скучала, когда он не приходил в обычное время, беспокоилась о нём, но всё-таки не соглашалась выйти за него замуж, считая это оскорблением памяти Добрынского и нарушением клятвы, данной покойному.

Эмануэль начал тяготиться этим неопределённым положением; он с каждым днём всё более привязывался к Эмилии и не знал что предпринять, чтобы преодолеть упрямство своей племянницы. Он открыл свою тайну губернатору, и старик принялся подтрунивать над ним:

   — Молодой человек, — сказал он, — из вашего формулярного списка видно, что вы были в нескольких сражениях — приходилось ли вам брать крепость?

   — О да! И даже такую, где гарнизон очень упорно сопротивлялся.

   — Что же вы делали, когда крепость упорствовала и не сдавалась?

   — Мы её брали штурмом, если она затягивала переговоры.

   — По каким признакам определяли, что штурм крепости завершится успешно?

   — Когда гарнизон начинал выслушивать предлагаемые условия и обсуждать их на общем Совете, но ещё надеялся спасти свою честь.

   — Так! А ваша племянница как к вам относится, она, чай, не отвергает вас?

   — Нет, напротив, она, кажется, очень расположена ко мне, но она, по-видимому, несколько заражена романтизмом и не может забыть своего романтического увлечения каким-то молодым поляком.

   — Вы военный, возьмите её штурмом. Примерьте к ней правила взятия крепости и завоевания женщины: «Женщина, выслушивающая предложения, крепость, вступающая в переговоры, готовы сдаться». Вы подали прошение об отставке, ссылаясь на приглашение вашего больного дяди в Ост-Индии, который желает сделать вас наследником своего громадного богатства. Я не буду вас удерживать, хотя с сожалением лишаюсь дельного человека из моей свиты. Сманите вашу племянницу на корабль и увезите её. Она не рассердится на это романтическое насилие.

Губернатор пригласил Эмануэля Лилиенфельда к завтраку и выпил большой бокал вина за успех предполагаемого штурма строптивого сердца молодой девушки.

После завтрака Лилиенфельд поблагодарил губернатора за добрый совет и дал обещание сообщить ему об исходе его любовно-военной кампании.

Лилиенфельд немедля принял меры для похищения своей возлюбленной. Он сговорился с капитаном корабля, отправлявшегося в Ост-Индию, и тот приготовил великолепную каюту, а на следующее утро, в день отплытия, послал к берегу удобную лодку. В девять часов утра Лилиенфельд пригласил Эмилию прокатиться с ним до корабля — посмотреть редкое морское чудовище, которое будто бы недавно поймали. Они сели в лодку и отправились на корабль, но как только вступили на палубу, корабль снялся с якоря и ушёл в море.

   — Где же морское чудовище? — спросила Эмилия с удивлением.

   — Это я сам, моя милочка, — отвечал Эмануэль, смеясь, и притянул племянницу к своему сердцу.

Эмилия не вырывалась из его рук и, догадавшись, в чём дело, сказала, улыбаясь:

   — Так мой опекун сделался пиратом, козлом в огороде, разбойничьим римлянином, заманившим сабинянку в западню, чтобы похитить её силой.

   — С тем различием, что моя сабинянка уже до похищения добровольно полюбила меня.

   — И буду любить до гроба! Твой романтический поступок напоминает мне романтического Добрынского. Вероятно, его душа переселилась в тебя. Мне, видно, суждено выйти замуж при романтических обстоятельствах. Да будет же воля Божья! — С этими словами она обвила его шею обеими руками и крепко поцеловала его.

В Ост-Индии они узнали, что дядя Лилиенфельда за неделю до их прибытия отошёл в вечность и в своём завещании назначил своего племянника Эмануэля Лилиенфельда единственным наследником всего его движимого и недвижимого имущества. Среди недвижимого имущества находился на острове Бурбоне великолепный дом в прелестном английском парке со всеми возможными удобствами, экипажами и прекрасными лошадьми. Эмануэль и Эмилия поселились в этом доме и жили, довольные друг другом, как боги с богинями на горе Олимп. Они часто гуляли в английском парке и говорили друг другу самые сантиментальные любезности. Он её называл mein Katzchen (моя кошечка), а она его называла poulinka (цыпинка).

Однажды Эмилия сказала мужу:

   — Милый Эмануэль, действительно русский философ был прав, когда сказал, что женщина любит того, кто её кормит. Но ты кормишь её райскими кушаньями.

   — Да, моя милочка! Но женщину, не одарённую романтизмом, как ты, райскими кушаньями не накормишь!

Так они жили долго и безмятежно в любви и согласии. Под старость её заветное желание увидеть когда-нибудь Шарлоту с мужем также сбылось. При виде этих любимых она, подобно Иакову, узнавшему о существовании своего любимого Иосифа, в беспредельном восторге воскликнула:

   — Я довольно жила! Я увидела мою обожаемую Шарлоту!

Как это случилось, мы узнаем в следующей главе.

Альбрехт и Шарлота долго и счастливо жили в Шарлотенгайне, вполне довольные своей удалённостью от Европы, в колонии, которая с каждым годом расширялась и процветала.

Судьба обрадовала счастливых супругов рождением дочери. Шарлота сама кормила её грудью, воспитывала и учила её родному немецкому языку. Эта великая женщина, таким образом, восторжествовала над всеми людскими предрассудками и создала себе собственной волей и энергией новый круг деятельности среди мирных поселян, и обрела счастье, какого не могла найти в петербургском дворце царя. Но судьба, казалось, ещё раз пожелала испытать мощную натуру этой незаурядной женщины. Индейцы, видя громадный успех колонии, начали завидовать её процветанию и напали на неё ночью, застигнув поселенцев врасплох. Колонисты с мужеством защищались, но индейцев было гораздо больше. Кроме того, эффект внезапности был на их стороне. Им удалось взять в плен многих колонистов и в числе их главу колонии, Альбрехта. Шарлота не впала в отчаяние, она собрала колонистов собственной и других колоний, состоявших с Альбрехтом в дружеском союзе, вооружила всех способных носить оружие и осадила то село, где содержались пленные. Она разделяла все тяготы, которым подвергалось её войско, ободряла и утешала ополченцев, ухаживала за больными в течение двухмесячной осады индейского селения, пока она не выручила из плена своего мужа с остальными пленными и не возвратила всё награбленное в колонии имущество. Добрый губернатор немало содействовал её победе, прислав значительную помощь. Но освобождённые пленные были изнурены голодом, их здоровье было подорвано сыростью помещений, в которых их содержали. Победоносная Шарлота вернулась в Шарлотенгайн с больным мужем. Она ухаживала за ним сама день и ночь с неимоверной самоотверженностью, но она вскоре пришла к убеждению, что муж её не может совсем поправиться без искусной врачебной помощи, которую нельзя было найти ни в одной колонии. К этому неприятному обстоятельству присоединилось другое, не менее неприятное. Французское правительство отозвало из Ново-Орлеана старого доброго губернатора и назначило другого, который своей неблагоразумной политикой принёс много вреда колонии и ухудшил условия хозяйствования, так что супруги Моргеншейны порешили продать свои плантации и всё своё хозяйство, а самим уехать в Париж, чтобы обратиться к искусным врачам. Им удалось найти выгодного покупателя в лице богатого испанца. Шарлота полагала, что её уже давно забыли в Европе и что её никто не узнает.