— Не хаживала ли ты к фараоновой матке — той, что торгует в лесу корнем-приворотом, — спросил Иоанн Васильевич, входя в опочивальню жены.

   — Господи помилуй, что говоришь такое? — отвечала Анастасия Романовна, творя крестное знамение. — Как могла, мой любый, прийти тебе в голову такая злая мысль?

Но Иоанн Васильевич, довольный тем, что напугал молодую женщину, поспешил её успокоить.

   — Да как же и думать иначе? Москва от тебя без ума и памяти. Адашев кладёт в твоё здоровье по двенадцати поклонов днём и вечером. Сильвестр вынимает при каждой литургии частицы за твоё здоровье. Все милые мне люди — все за тебя, а к рындам, всем поголовно, если бы не знал, что ты чиста, как голубица, прямо-таки заревновал бы. Особенно тешит меня малыш Морозов. Я, говорит, молюсь на царицу, как на образ Пречистой...

Иоанн Васильевич весь, видимо, размягчился, и ему захотелось, как это бывало с ним, поделиться с царицей своими мыслями.

   — Не скрою, много нелюбезного наговорил мне твой духовник, но и правды в том много, — признавался Иоанн Васильевич, положив из нежности голову на колени жены. — По твоему наущению...

   — Любый, я не...

   — Молчи, не оправдывайся ни в чём! Сегодня он показался мне как бы посланцем из-за облаков. Не знаю, как поступлю далее, но всё же намечены в моей душе: государева дума, новая Русская правда и лучшее устроение церкви. Говоря по истине, у нас не поют хвалебное Господу Богу, а блеют козлами, не возносят фимиам к нему, а суют под нос жаровню с ладаном, да и куда ни взглянешь, всюду прорехи: пищальники бросают в бою пищали и хватаются за дубины, а какова торговля!., и кругом одно невежество...

Мало-помалу голос Иоанна Васильевича затихал, глаза закрылись, уже в забытьи, не давая отчёта, он поцеловал колени Анастасии Романовны и уснул спокойно, точно никогда в жизни не знал страха и испуга.

В эту пору на радость всей Москвы пошёл проливной дождь; пожар утихал. Сытые москвичи ликовали.

Если Иоанн Васильевич действительно любил кого-нибудь, то только первую из всех своих семи жён и множества фавориток. Прочие женщины служили лишь объектами его сладострастия. Даже трудно сказать, кто больше удовлетворял его вожделения — Темрюковна и её предшественницы или услаждавший его своими танцами в сорочке красавец Басманов. Нужно думать, что в Англии были хорошо осведомлены об его плотских страстях, и поэтому сестра королевы Елизаветы отказала ему в своей руке, несмотря на то, что политическое единение Англии с растущим Московским государством было заветным стремлением обеих сторон. Недаром Англия, выказывая любезность, то присылала врачей, то дарила охотничьих псов, душистые травы или ювелирные украшения.

Любовь к Анастасии Романовне укрепилась в нём в дни его тяжкой болезни. Определить его болезнь в настоящее время, при тогдашнем отсутствии медицинских знаний, — дело невозможное. Есть, однако, основание полагать, что тиф едва не свёл его в могилу. Большую часть болезни он бредил. Но по временам его оставлял мучительный бред, и тогда он видел каждый раз у своего изголовья склонившееся над ним скорбное, но милое лицо Анастасии Романовны; иногда он пробуждался от холодного компресса, который она сама изготовляла изо льда.

   — А тебе ведомо сказание о девице Февронии? — спросил однажды больной, как бы пробудившись от тяжёлых сновидений.

Анастасия Романовна обрадовалась, услышав твёрдый голос и отчётливые слова больного... В эту минуту она меняла компресс и видела устремлённые на неё глаза супруга, выражавшие любовь.

   — Старые люди говорят, что муромский князь Пётр занемог вот так же опасно, как я. Муромские лекаря ему не помогли, и он поехал в рязанскую землю, в которой, как говорили, врачи знали все лекарства от всех болезней. Однако он не доехал до Рязани; по дороге ему встретилась девица Феврония. Она шла из лесу, а за ней следовал медведь несказанной величины. В пасти он держал платок с разными кореньями. Князь остановился посмотреть на диковину, а тем временем девица достала корень из платка и подала ему, посоветовав размочить его В Студёной воде и приложить к затылку. Так и поступил князь Пётр и в тот час выздоровел. Скоро девица Феврония сделалась его женой. Так вот и ты — моя Феврония... и благодаря твоей великой любви я выздоровлю.

Больной утомился, ослабел и мгновенно погрузился в забытье. Им быстро овладел бред, во время которого он отдавал приказания не впускать к нему в опочивальню бояр, желавших узнать, скоро ли умрёт московский царь и как ухватиться за его царский скипетр. «Я заклинаю тебя именем Господа, не пускай сюда бояр, особенно моих главных врагов — Глинских и Шуйских», — в горячечном бреду шептал царь.

По временам, в полузабытьи, он высказывал намерение открыть в Москве для всего царства Аптекарский приказ, подобно существующим в иноземных государствах. Он даже намечал, кому быть в Аптекарском приказе — докторам, лекарям, аптекарям, глазным врачам, рудомётам, костоправам, цирульникам и... часовых дел мастерам.

По временам он осуждал поступки своих предшественников за то, что они неумно поступали с инозенмыми врачами и отбили у них охоту служить в Московском царстве. Особенно он осуждал Иоанна III, который держал в большой чести Антона Немчина, а когда ему не посчастливилось излечить татарского царевича Каракача, то велел выдать Немчина сыну умершего, распорядившемуся зарезать его. Лишился головы и Леон Жидовин, который не смог спасти от смерти сына великого князя, того же Иоанна III.

Из бредовых высказываний царя можно было ясно понять, что он очень боится смерти и адова судилища.

   — Жаль мне, Настасьюшка, — сказал он однажды, находясь в сознании, — что теперь не в чести стародавний славянский обычай, когда жену закапывали живой в одну могилу с умершим мужем... да ты чего испугалась? Теперь и моей царской воли было бы на то недостаточно. Митрополит не дозволит... ну да Господь с тобой, живи, а только, если я умру, прими большой постриг и не оставайся на миру. Слышишь, большой постриг.

   — Слышу, мой любый, слышу, будет по-твоему, а только Господь Бог смилуется, такую я питаю веру, и твоя победная головушка не раз ещё успокоится на моих коленях.

Анастасия Романовна выговорила за время болезни мужа уже все успокоительные ласковые слова. И теперь только могла потихоньку всплакнуть и поправить изголовье больного.

Она почти совсем выбилась из сил, еле держалась на ногах, стала похожей на тень. Но, однако, больной не отпускал её ни на минуту от себя, и, если она уходила в соседнюю комнату, чтобы перемолвиться с мамой, он сознавал не только наяву, но и во сне, что некому поправить сдвинувшийся с места компресс. Тотчас же он начинал плакаться и упрекать неведомо кого, что его оставили на мучение боярам, что они уже идут и готовятся задушить... И строят рожи, у каждого из них на голове выкраденная мономахова шапка...

— Где же моя святая охрана, Настя, где ты?

Царица, привыкшая уже разбирать бормотанье больного, покидала маму и возвращалась в опочивальню. Достаточно было, чтобы она поправила компресс, как больной успокаивался и отрешался от болезненных галлюцинаций.

Осторожная мама передавала и своей воспитаннице не всё, что говорилось в народе, в торговых рядах и тайных совещаниях бояр. Близкую кончину Иоанна Васильевича считали и друзья и недруги вопросом скорого времени. Так как не было прямого наследника, Москва ожидала большой смуты, в народе проскальзывали имена самозванцев, которые и сами старались подготовить общественное желание. Мелкота боярская, кормившаяся щедротами властных москвичей, выдвигала на царский престол родовитых узурпаторов. Были и сторонники общественной власти, готовые мириться с «радой», в которой состояли бы торговые люди, и посадские, и духовенство, и стрельцы.

Временами было похоже, что больной готовится перейти по ту сторону земной жизни. Особенно он напугал свою жену, когда жар поднялся у него до предела. Из его бормотания царица поняла, что больного преследует видение ада, он не раз повторял: «Преисподняя обретается в самых глубоких низинах земли, там вечная тьма, которую не разогнать страшно клокочущему пламени. Пламень этот выбивается временами через железные горы наружу и прожигает сердца и души грешников. Ох, как тяжко! Но прежде чем дойти до этого дворца нечистой силы, нужно перейти через огненную реку, которая обегает вокруг всей земли. Праведников проведёт через неё Михаил Архангел, а каково-то грешникам?!»