— О-о, у нас же вести, пожалуй, получше будут, с великим князем хочет говорить сам родственник повелителя Дикого поля, — воскликнул Кренин и подтолкнул в спину пленного мурзу.
— С Чириковым и повезёте его к Дмитрию Ивановичу, — решил Семён. — А мы остаёмся...
23. ДОНСКИЕ ОЗЁРКИ
Лелеял мечту побывать на Куликовом поле вместе с Силуяном Белояровым. Не пришлось. Получил из деревни письмо: умер неожиданно Силуян Петрович: пришёл из леса, прилёг, заснул и не проснулся... И как завещал, похоронили его на Дмитриевой горе. Жена и дети сорок два года ждали, когда он ляжет с ними рядом...
Умерла и бабка Марина Кочеткова, и посыпали её сложенные в гробу руки Алёшкиной солдатской землёй из Норвегии.
Ровно тридцать лет прошло с того дня, когда я впервые посетил Куликово поле. Приехал на старом отцовском велосипеде. Вид запустения, помнится, поразил меня тогда: особенно церковь Сергия Радонежского, в которую во время Великой Отечественной войны попала фашистская бомба и снесла половину куполов — лишь торчали остовы какрёбра.
И памятник на Красном холме высится одиноко на фоне разбитого храма на крохотном клочке земли среди распаханного поля. Но смотрителем Куликова поля был Захар Дмитриевич Фёдоров, или Захар-Калита со своей Книгой жалоб на это дикое запустение и забвение.
А люди, несмотря ни на что, ехали, шли пешком, даже прилетали самолётом, чтобы прикоснуться сердцем к героическому прошлому своего народа, потому что есть у подобных мест особая целебная сила, пробуждающая в душе добрые чувства и помыслы.
И вот снова я беру велосипед и выезжаю на широкую дорогу...
Вскоре я был уже в Чернаве.
Здесь Дмитрий Иванович провёл совет воевод, где решался вопрос: переходить русскому войску Дон или нет.
Выслушав все доводы «за» и «против», поднялся великий московский князь:
— Ежели мы хотим крепкого войска, то должны через Дон-реку переправиться, да не будет ни одного тогда помышляющего об отступлении. Если побьём врагов, то все спасёмся, если умрём, то общею смертью все, от князей до простых людей! Как только переправимся, мосты за собою сжечь!
И тут Кренин и Чириков привезли мурзу, который поведал, что Мамай, узнав о подходе русских ратников к Дону, приказал сниматься с Кузьминой гати и, не дожидаясь своих «союзников», заспешил по Птане-реке, чтобы не дать возможности русским перейти Дон. Он как военачальник понимал, какую выгодную позицию обретут русские, став в боевой порядок между Доном и Непрядвой.
Да, собственно, слова, сказанные Дмитрием Ивановичем на совете в Чернаве, были лишь словами, укрепляющими мужество: многие из воевод знали, что Куликово поле как место предстоящей битвы уже давно выбрано самим великим московским князем.
Пятого и шестого сентября наводили через Дон переправы. Сейчас в том месте вода коню до бабок доходит, мальчишкам, которые ловят голавлей — ловили они здесь и тридцать лет назад, — чуть выше колен. Но по высоким крутым берегам можно угадать, какой полноводной была река, да и летописи говорят, что уж коли переправишься через Дон, оступить назад невозможно.
Мосты возводили на протяжении нескольких поприщ вдоль реки — русское войско было велико: более ста тысяч конных и пеших ратников. Переправы тянулись до нынешней деревни Гаи, и вот там в первый свой приезд я и услышал легенду о донских озерках.
По правому берегу реки они выстроились друг за другом на очень большое расстояние: это, скорее, не озерки, а колодцы, наполненные студёной чистой водой.
Молва о Боброке-Волынце как о ведуне, который обладал даром волшебника, сохранилась в народе и по сей день: рассказывают, что когда реки Смолка, Непрядва, Нижний Дубик и Дон затекли кровью, оставшиеся в живых раненые ратники и кони стали умирать не столько от ран, как от нехватки питьевой воды... И тогда в руки Боброк взял палицу, стал ходить по высокому берегу Дона и ударять ею о землю. Там, где палица касалась земли, рождался родник...
Переправившись через Дон, каждый ратник оглядывался назад на горящие мосты, крестился, лицо его принимало поначалу расстроенное выражение, так как он оставлял за собой всякую надежду, потом суровело, настраиваясь на жестокий бой, — победить или умереть: другого выбора теперь не было...
24. ВЕСТНИКИ
На сторо́же Андрея Попова, стоящей на Рановской засеке, после того, как посетили её зимой чернецы, в одном из которых был узнан московский князь, стали твориться чудеса...
Сам старший сторожи видел поздно вечером в небе предмет летающий, похожий на суповую мису, с двумя лучами огненными, уставленными в землю... Сразу подумал, что это козни дьявола; Попов прочитал «Верую», широко осеняя себя крестным знамением.
«Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.
И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единародного, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рождённа, несотворённа, единосущна Отцу. Им же вся быша...»
Молитва должна была развеять чары, но Андрей Семёнович увидел, что этого не случилось... «Миса» продолжала летать, наводя ужас и на других воев сторожи, которые, заметив её, тоже повскакали и, сгрудившись возле дубовой башни, в страхе крестились и творили молитвы.
Тут же решили: если молитвы не избавляют от видения, значит, это знамение Господа, а позже и отшельник Варлаам, к которому Попов отрядил некоего мужа, по имени Фома Хецибеев, подтвердил правильность их выводов: предназначение Господне состоялось — жди великих событий...
И когда стронулась Орда с берегов Итиля и двинулась по Дону, на сторо́же вмиг вспомнили это возникшее поздно вечером чудо.
Но вскоре о нём почти забыли, так как приходилось теперь не токмо денно и нощно нести усиленно дозоры, но и тайно следить за передвижением Мамаевых войск и обо всём доносить в Москву.
Андрей Семёнович подчас сожалел, что нет рядом с ним многоопытного в делах засечных и умного Олексина, которого великий князь услал в Рязань, пообещав, что он скоро вернётся. Да вот как в воду канул Карп!
Хорошо есть на сторо́же такие смекалистые вой, как Фома... И ему явил чудо Господь!
Понял мудрый муж Попов, что Бог являет чудо не всякому, а большому праведнику, преисполненному великой христианской веры, каким теперь стал черкес Фома Хецибеев, в прошлом душегуб и разбойник...
Дотоле поклонялся Хецибеев, по имени Хызр, камням, воде и деревьям, — язычник, коих много в Орде. Ему и его соплеменникам говорили шаманы, что чем больше они убьют людей Христовой веры, тем выше после смерти угнездятся их души и будут звёздами светиться ярче всех... И идолопоклонники, уверовав в это, убивали яростно, не щадя малых и старых.
Есть ли у таких жестокосердных добрые чувства?.. Оказывается, есть.
В одном из набегов захватил Хызр в плен русскую девушку. Пригожа оказалась молодица: и статью удалась, и лицом, и обхождением. И черкес полюбил её всем пылким сердцем. Тоже был статен юноша, смел и удал, — понравился и он полонянке; да и в его юрте она чувствовала себя свободной.
Проведал про красоту пленницы Хызра десятник и велел привести её. По закону «Ясы» никто не волен распоряжаться судьбами пленников и пленниц, кроме хозяина. Даже сам повелитель... Поэтому и не послушался Хызр своего начальника.
Но однажды, отлучившись по делам, он нашёл свою возлюбленную мёртвой, всю истерзанную, с отрезанной грудью.
Вскипела кровь в жилах горячего черкеса, он схватился за нож, но опомнился вовремя, и благоразумие ему подсказало: «Если ты убьёшь сейчас десятника, тебя схватят и приговорят к страшной смерти — разорвут лошадьми твоё тело надвое и бросят на съедение хищникам. Выжди благоприятный момент и тогда убей...»
Он наклонился над мёртвой и в ногах увидел маленький, на тонкой тесёмочке крестик. В память о возлюбленной Хызр нацепил его себе на грудь и сразу почувствовал облегчение.
