— Не бывать этому! — запальчиво воскликнул Шакир-Султу.
«Муджин тоже так говорил, когда я призывал его к бдительности и осторожности. А теперь его голова, сдавленная железными обручами, сушится возле кузнечного горна...» — подумал Аланай, слегка поморщившись, и снова стал настаивать на немедленной посылке гонцов к князьям других родов.
— Будет сделано! — сказал Шакир-Султу и три раза хлопнул в ладони.
По этому знаку в юрту явился высокий худой с жидкой бородой битакчи[11] и поклонился: вначале гостю, потом своему князю.
— Слушаю вас, повелитель!
— Вели снарядить гонцов во все племенные стоянки, даже в самую отдалённую, где сейчас обитает род алухай князя Саина-Султу. Пусть все сворачивают юрты, грузятся в повозки и кибитки и как можно быстрее едут к Буйр-Нуру. А воины их должны мчаться сюда со скоростью осенних ветров, а впрочем, выдай каждому гонцу по золотой пластине с изображением лука и стрел, и князья сами увидят, как им действовать дальше... Понял меня?
— Да, понял, мой повелитель. Считайте, что гонцы уже поднимают копытами своих скакунов степную пыль, — битакчи снова низко поклонился и, резко отдёрнув кошму, закрывавшую вход, тут же скрылся.
— Я всего лишь в нескольких словах рассказал тургауду Темиру о сражении на реке Улдза. Тебе же, князь, поведаю о нём более подробно. Слушай, — Аланай взял растопыренными пальцами протянутую ему рабыней пиалу с чаем, забелённым кобыльим молоком, и, чуть-чуть отпив, начал рассказывать:
— Как всегда, ранним утром рабы отнесли Муджина-Султу на носилках на берег Онона, и он, поплавав в реке, запахнулся в простыни и стал ждать восхода солнца, чтобы поклониться ему и испросить у него благодати для всех людей рода чаган. И вот на востоке лучи позолотили край неба, и князь уже готов был склонить до земли голову, как услышал надрывный голос одного из тургаудов: «Повелитель, к вашей юрте пожаловал посланник от кераитов!» Муджин пробурчал себе под нос. А что — я не разобрал, хотя находился рядом, — на утренние купания я всегда сопровождал князя и сам любил резвиться в ещё не прогретых водных струях Онона.
Посланник протянул нам грамоту, в которой вождь кераитов Тогорил клялся в любви и дружбе и заверял нас в помощи на случай, если этот степной шакал, как называл он Темучина, вдруг отважится и выступит против нашего рода.
Покажи мне пса, и я скажу, кто его хозяин... Я взглянул на посланника и в какой-то миг в его прячущемся взгляде уловил страх и лукавство... Страх за то, что мы можем не поверить ни одному слову в грамоте Тогорила и прикажем вздёрнуть его на оглобле кибитки. А лукавство — всегда свойственно выражению глаз лживых людей... Я сказал об этом брату, но он лишь посмеялся надо мною. Не в первый раз, между прочим. Но потом оказалось, что я был прав: грамотой Тогорил хотел усыпить нашу бдительность, сам же, следуя совету китайского императора, перекинулся к Темучину и соединил свои войска с войсками монголов на реке Улдза, где они оба стали поджидать нашего возвращения с пастбищ. Хорошо, что я выслал разведку. Но это нам не помогло, правда, некоторым, вроде меня, удалось всё же спастись... Я сколотил из них небольшой отряд, и он скоро должен быть здесь.
Из-за беспечности Муджина-Султу мы попали в ловушку, уготованную Тогорилом; наши основные силы были взяты в клещи, а потом расчленены и уничтожены. Кровь ручьями текла в реку. А по воде, словно тыквы, плыли, покачиваясь, головы, много татарских голов... Хотя голов наших врагов тоже покачивалось предостаточно. Но Темучин ликовал.
Аланай замолчал и сглотнул подступивший к горлу ком. И видно было, как дрожали его пальцы, держащие пиалу с остывшим чаем.
— Мы должны заманить монголов в урочище Давлан-Нэмурчес и из каждого сотворить своими стрелами решето... — мрачно произнёс Шакир-Султу, потрясённый последними словами рассказа.
— Учти, князь, что придётся заманивать не только монголов, с ними будут, как на реке Улдза, кераиты. Да и китайцы примкнут, чтобы не упустить возможности поживиться нашим богатством в случае победы.
— Победы им не видать! — снова в запальчивости воскликнул Шакир-Султу.
— Конечно! Если только повелители родов поторопятся... Сам знаешь, Шакир, как мы бываем порой неповоротливы.
— Согласен с тобой. Как раз это и приносило нашему общему делу много вреда.
— И дурацкая гордость друг перед другом, — добавил Аланай. — Извини, князь, за прямоту слов моих, но я сейчас имею право произносить их, как брат повелителя поверженного рода чаган...
— Да. Имеешь, — согласился Шакир-Султу.
...Вострубили на рассвете боевые трубы, и под развёрнутыми знамёнами с конскими хвостами стали прибывать к озеру Буйр-Нур татарские отряды, ведомые опытными в сражениях темниками. Аланай насчитал пять туменов. «А три опоздали... В такой момент!» — отметил Аланай и придирчивым взглядом окинул и свой подоспевший немногочисленный отряд. Повернул голову и в тумене рода терат увидел тысячника Сондуга, с которым вместе взрастали в юрте с верхом, увенчанным бунчуком с девятью конскими хвостами[12]. Отец Аланая и Сондуга — начальник тьмы (тумена) рода чаган — имел сорок жён, от двух старших и родились они. А когда выросли, став воинами, то получили по тысяче батыров. Но Сондуг однажды поссорился с Муджином-Султу, отъехал к князю рода терат Неврюю и стал служить ему. Аланай любил Сондуга, но встречаться и говорить с ним сейчас ему не хотелось. Не хотелось видеть радости в его глазах, которая отпечаталась в них блестящими светлячками при известии о гибели Муджина... Знал Аланай, что успели поведать тысячнику об этом нукеры Шакира-Султу.
Да, радость... И Аланай старался понять душевное состояние Сондуга, ведь ссора-то у того с князем, тоже приходившимся ему по отцу двоюродным братом, вышла из-за красавицы Юлдуз, ставшей всё-таки женой Муджина-Султу. Сила и закон на стороне властителей...
Но Сондуг тоже увидел Аланая, дорогого его сердцу человека, и поскакал к нему в сопровождении своих десятников и сотников[13]. Первым вопросом, с которым он обратился к сводному брату, был вопрос о сияющей звезде, желанной до сих пор, несравненной Юлдуз[14]. Потупил взор Аланай. Что мог ответить?! Сказать, что она в гареме Темучина... А где же ещё?! Многих жён Муджина-Султу захватил повелитель монголов. Среди них должна быть и Юлдуз. Хотя Аланай точно не знал, где она на самом деле... Поэтому и молчал. Это понял Сондуг, в глазах его вместо радости заметалось горе, и он тихо отъехал.
...Юлдуз со своими рабынями находилась в кибитке, стоящей на кочевье в отдалении, и, как только нукеры Темучина стали хватать княжеских жён и их детей, она успела переодеться в одежду воина, в которой ездила на охоту, заправив под кожаный шлем косы, вскочила на любимого коня Тулпара и была такова! Рядом с ней скакала верная служанка, боготворившая госпожу за добрый весёлый нрав, умевшая, как и Юлдуз, метко стрелять из лука. Вначале за ними увязалась погоня, состоявшая из трёх всадников, но она быстро отстала; Тулпар, оправдывая свою кличку[15], действительно летел как птица, и под служанкой лошадь была лучших арабских кровей...
Женщины мигом одолели расстояние, отделяющее их от леса, и очутились на дикой поляне. Тут стояла тишина, лишь негромко шелестели кроны деревьев, роняя на землю жёлтые осенние листья, да пахло лесной прелью. Беглянки пришли в себя от испуга и стали решать, как им быть дальше.
— Госпожа, надо продвигаться к озеру зимнего уртона[16], к Буйр-Нуру, — предложила служанка.
— Вижу, что другого выхода у нас нет... Но как избежать монгольских застав? Да и сыщики рыщут повсюду.
