— Слава Хорсу. Авгул, этот старик всего лишь рядовой шаман. Главный — впереди. И кажется, там Золотая баба...

Он, как мог, объяснил белобородому, что за холмом есть ещё его люди. Старик кивнул головой и вышел. Вскоре хозяева развели кметов по своим землянкам и стали угощать едой.

Белобородый принёс мясо с жёлтым салом — медвежатину. Каракешу приходилось в скопинских лесах есть её. Он радостно потёр руки. Старик остался доволен: хорошие гости, не брезгуют мясом злейшего врага лося, хозяина леса — медведя. Хорошие гости... Пам не будет дружить с плохими.

В провожатые он дал белокурого юношу. Отряду Каракеша повезло: в следующем селении языческий жрец Белой Птицы с Тремя Человеческими Головами подвёл к ним человека с глазами почти без зрачков, сказал что-то ему. Тот кивнул головой и спросил на ломаном, но понятном кметам языке:

   — Вы, доверенные Пама, как долго шли к нам?

   — Долго, — неопределённо сказал Каракеш, пряча глаза от его холодного прозрачного взгляда.

   — Я знаю ваш язык, потому что долгое время жил за Каменным поясом в степях Каракорума. Так уж сложилась моя судьба.

   — Хорошо. Как зовут тебя? — бесцеремонно спросил Авгул, видя, что судьба чудского язычника не интересует сейчас его саин-хана.

   — Нандяш-парнь.

   — Садись на коня, Нандяш-парнь, и веди нас дальше. Урагх! Вперёд, быстроногие кони, обгоняющие страх и время!

Так воскликнул Каракеш, поверив окончательно в чудодейственную силу золотой пластинки, и пустил коня в галоп.

Урагх! Вперёд!

И лишь снег полетел из-под копыт и сорвались с елей сороки, застрекотали громко. Ринулись прочь боязливые полосатые бурундуки.

На второй день перехода отряду Каракеша стали попадаться ели, на которых висели соболиные и песцовые шкурки, пластинки из серебра. У кметов загорелись глаза: вот оно, ради чего они проделали такой долгий трудный путь.

Но Каракеш приказал Авгулу следить за ватажниками: чудо из золота было впереди, и поэтому, чтобы не выдать своих намерений, до поры до времени надо было скрывать алчные чувства. Авгул, где грозным взглядом, где выразительным жестом заставлял простых ордынцев отводить глаза от таких невиданных доселе и таких доступных богатств: только протяни руку...

Среди нарядно убранных елей Каракеш увидел деревянного истукана с головой быка, иссечённого топором и обугленного огнём.

Нандяш-парнь повернул лицо к главному шаману и, указывая на изуродованного идола, пояснил:

   — Это русский поп Стефан корёжит наших богов, сжигает жертвенные ели и обращает наших людей в христиан.

«А-а, — вспомнил Каракеш, — тот, который дал рыжеволосому золотую пластинку для московского князя. Нужно найти и убить русского попа...» Главный шаман повторил сказанные про себя слова вслух:

   — Найти и убить...

Нандяш-парнь вдруг бухнулся головой в снег перед копытами коня Каракеша, молитвенно воздел руки и благодарно поднял белые глаза на главного шамана:

   — Значит, ты и есть тот человек, который избавит нас от губителя наших богов. Значит, Пам наконец-то победит русского попа, который не боится огненного шума...

   — Как не боится? — спросил Каракеш.

И Нандяш-парнь рассказал историю, известную не только в обители Святой Троицы игумену Радонежскому, но даже князю московскому, как Стефан предложил Паму вместе взойти на костёр, чтобы доказать правоту своей веры, и как Пам-сотник признал себя побеждённым, убоявшись пламени.

И вот они увидели огромную ель, стоящую на вершине горы, у подножия которой раскинулись незамерзающие озера. По их берегам зеленела трава. Это было так неожиданно и неправдоподобно, что Авгул воскликнул:

   — Саин-хан, мы действительно оказались в краю богов!

Нандяш-парнь указал на кучи хвороста по берегам озёр и снова пояснил:

   — Каждое утро мы сжигаем этот хворост перед Священной елью, матерью Золотой бабы, и поклоняемся её корням, стволу и ветвям... И каждое утро вешаем на неё новые украшения, сделанные из золота. От тепла костров оживает около Священной ели земля, и на ней круглый год растут трава и цветы...

— Акку! Акку! — вдруг закричал Нандяш-парнь, да так громко, что сорвался с ветки ближайшей сосны снег.

Авгул и Каракеш схватились за сабли.

Смотрите, это Белый Лебедь — Акку, златокудрая внучка Пама, — радостно закивал головой Нандяш-парнь, показывая на девушку, выбежавшую на поляну из-за тёмных елей.

Она была в белой шубке, золотая чёлка волос выбилась из-под шапочки на чистый лоб. Глаза её — продолговатые, с чуть припухшими, как у монголок, веками, но синие-синие, выразительно сияли на лунообразном лице.

«Вот оно чудо! Золотое чудо!» — подумал Каракеш и взглянул на своего верного слугу Авгула. Увидел и его глаза, вдруг затуманившиеся нежностью, невесть откуда взявшейся, и вздрагивающие тонкие ноздри.

И на миг пронзила обжигающая голову смелая мысль, от которой даже ему, видавшему виды, стало страшно: «Вот, если бы этого Белого Лебедя да пустить в прозрачные воды Мамаевых прудов! А голову Булата, — не зря же я вожу её с собой, — бросить к подножию трона «царя правосудного»... Ведь думал же я об этом раньше, раз велел эту голову выпотрошить, высушить и приторочить к седлу...»

А доверчивая Акку, завидя Нандяш-парня, приветливо протянула ему руки, и юный пермяк почтительно пожал их.

Когда до ели, от которой исходили золотые лучи в свете восходящего солнца, оставалось несколько десятков саженей, Каракеш вдруг увидел стоящего на ещё большей горе за Священным деревом высокого человека в белой накидке с крестом в руках. На фоне ещё не просветлённого неба человек этот, как бы навалившийся грудью на верхушку ели, казался великаном. По лицу главного шамана пробежала тень. Он не успел спросить: «Кто это?» — как справа и слева заполыхали жертвенные костры, красно осветив хмурые лица ордынцев. Нандяш-парнь и Акку стали кружиться на месте и сильными голосами выводить какую-то мелодию. В такт её забили бубны, а верхушка ели стала раскачиваться, издавая мелодичный звон. Человек в белой накидке быстро-быстро осенял происходящее внизу крестом и лихорадочно спрашивал себя: «Кто эти люди в лисьих малахаях?.. Похоже, что ордынцы... Но почему их не уничтожили по пути к Золотой бабе люди Пама?..» И вдруг иглой впилась в мозг догадка: «Неужели у них золотая пластинка?! Как она попала к ним? Ведь Дубок должен был отдать её московскому князю!.. Значит, ордынцы перебили людей Дмитрия Ивановича и захватили золотую пластинку силой... Надо что-то делать!»

Сорвавшись с горы, Стефан Пермский (а это был он) побежал сломя голову на Княж-погост, где Золотой бабе Пам-сотник готовился принести сегодня на восходе солнца в жертву белых соболей.

Добежав до основания ели, Стефан остановился, будто натолкнулся грудью на жердь. «А что скажу я этому упрямому старику?! Акку... Вот кто поможет мне... Белый Лебедь — моя первая крестница...» — суровый Стефан, у которого не было детей и никогда не будет по обету, данному Богу, улыбнулся, и губы его задрожали от нежности, и на глаза навернулись слёзы.

Пока ордынцы стояли в оцепенении, заворожённые необычным зрелищем, Стефан, высунувшись из-за ели, тихо позвал:

   — Акку! Акку!

Девушка, перестав кружиться, повернула своё белое личико с васильковыми глазами. Поп поманил её пальцем, и она лёгким лесным зверьком незаметно метнулась к нему.

   — Акку, — зашептал Стефан, — скажи дедушке, что эти люди пришли за Золотой бабой... Тебе он должен поверить, мне — нет. У них золотая пластинка, но она захвачена силой. Да. Это моя пластинка, которую мне подарил после нашего поединка благородный Пам, а её украл у меня тот, который высекал деревянных истуканов.

   — Ефим Дубок? — спросила Акку, и глаза её расширились от недоверия. Как она любила этого нежного простодушного человека, который звал её Белой Лебёдушкой и ловил для неё полосатых бурундучков.

Несчастный Дубок, ты и умер, оклеветанный в глазах тех, кто тебя знал. Казалось, злая судьба должна хотя бы от мёртвого отступиться — ан нет... Пришлось соврать Стефану — куда деваться?!