Потом ордынцы учинили погром адский: многие дома сожгли, всех мужчин, кои находились в селе, перебили, покидав их трупы в огонь, у сельского старосты изнасиловали невестку, распороли живот и отрезали груди, а её двухлетнего сына шаман Каракеш заколол за селом и, припав к его ещё тёплому тельцу, стал жадно пить кровь. Так, с красными от крови губами, с блуждающим взглядом зелёных тигриных глаз, он и предстал перед Булатом, Караханом и Дубком.

— Отомщены! — воскликнул шаман и, подняв с земли бубен, ударил в него и закружился в диком танце.

Ночью Дубок не спал. Ему мерещился зарезанный младенец, из которого Каракеш сосал кровь... Вурдалак! А потом Ефиму вспомнилась Прощена, дочь Булата, которая бросилась в овраг, предпочтя смерть позору и издевательствам отца.

Тут мысли Дубка уцепились за Золотую бабу, и он облегчённо вздохнул: «Придумал, как хорошо придумал!..» Он полез за пазуху и вытащил оттуда золотую пластинку с изображением женского округлого живота.

«Я отдам её Булату... Золотая баба ослепит его и Каракеша своим богатством... Пусть о пластинке знает и Карахан... Он давно подбивал меня к разговору о чудо-бабе... Этот мурза тоже жаден. Пусть между собой делят потом богатство, если только найдут его. Они непременно должны погибнуть в непроходимых чащобах вместе со своими живодёрами и с этим гнусным волком Каракешем... И пластинка послужит им пропуском к смерти... Только так я могу извести извергов... Может, этим искуплю свой грех, а наутро подамся на юг и там где-нибудь найду монастырь и приму схиму...»

Наутро Ефим отдал пластинку Булату в присутствии Карахана и сказал им:

   — Булат и Карахан, если пайцза великих завоевателей Чингисхана и Батыя служила пропуском в их владения и охранной грамотой, то эта пластинка будет указателем дороги к Паму. Любой из пермяков проводит вас к седому волхву, жрецу Золотого чуда. А охранной грамотой на пути станет для вас меч и ваша смелость...

Потом он сел на своего медведя и отъехал из вертепа в сторону Рясского поля. Там Ефим Дубок и нашёл свою смерть...

И вот кметы Булата пошли, намереваясь из мордовской земли через степи башкир и удмуртов выйти к камской чуди, где в сумеречных лесах обитала чудо-баба. О ней бывший Мамаев тысячник был наслышан давно, ещё от мордвы, когда Булат в отрядах хана Арапши ходил громить на Пьяне-реке золотоордынского ослушника Секиз-бея. Но то были неопределённые слухи: где-то там, мол, у Каменного пояса, есть такая скала у пещеры, на которой сидит сделанная из дерева женщина, а в утробе её — золотой младенец.

Когда по возвращении с Пьяны-реки доложили об этом Мамаю и намекнули, что неплохо бы бабу с золотым младенцем умыкнуть в Орду, тот криво усмехнулся, узкие глаза его вспыхнули и широкие ноздри раздулись:

   — Стоит ли из-за золотого плода посылать моих отважных воинов в неведомые земли, где они могут сложить свои головы. А каждая их голова мне дороже любого золотого младенца... Да и есть ли они — золотые? Вы сами убедились, что нет, вытаскивая их концами сабель из женских животов!.. — И Мамай гордо повёл кудлатой чёрной башкой по сторонам, любуясь впечатлением, произведённым его словами.

Мурзы и тысячники, собравшиеся в юрте «царя правосудного», прокричали:

   — Да здравствует повелитель. Ху-у-р! Ху-у-рр!

«Нет, Мамай, ты не прав, и ещё тысячу раз не прав. Для тебя голова простого воина дешевле глиняной пиалы, из которой ты, рисуясь в праздники перед народом своей неприхотливостью, пьёшь кумыс. А чудо-баба пермская вся из золота, — говорил рыжеволосый. — И весит она несколько пудов, а ещё на деревьях у чуди висят золотые и серебряные блюда, песцовые и соболиные шкуры и ещё всякого добра вдоволь», — размышлял наедине Булат, сжимая в руках золотую пластинку.

Он сощурил глаза, покачал головой:

«А мне сказывали, что умеет Дмитрий — московский князь преданных ему людей приближать к себе, а вот такого воистину золотого человека, как рыжеволосый, оттолкнул... Может, зря я, когда появился в нашем стане Карахан, обозвал его талагаем... А жаль, что Ефим не пошёл с нами. Жаль... Как там говорят русские: «Христос с ним...» Можно было бы и приневолить и взять с собой, да когда у сокола связаны крылья, зрение его начинает тускнеть. И привёл бы тогда подневольный рыжеволосый к пермскому чуду — неизвестно. Так лучше действовать, как надлежит...» — Булат с уважением посмотрел на золотую пластинку.

«Слава тебе, огненный Хоре, ты не оставил меня, мученика, и послал удачу. И как знать, не окажусь ли я с таким богатством в числе избранных мира сего... Как только доберёмся до Пьяны-реки, я прикажу моему верховному шаману Каракешу принести в жертву белого коня и барана... А заодно прикончим и Карахана... Зачем он мне?!»

Булат велел своим тургаудам привести к нему Каракеша. Когда пришёл шаман, бывший тысячник, а теперь джагун[57] кметов, завернул рукав халата и показал на золотую пластинку, лежащую на ладони.

   — Что это? — спросил Каракеш, раздувая ноздри.

   — Твоими усилиями, Каракеш, как шамана, наш Хорс посылает нам удачу. Эту пайцзу подарил мне рыжеволосый. Она приведёт нас в пермские леса к Золотой бабе... Слышал о ней?

   — Дзе![58]

   — Сегодня утром, посовещавшись с нашим братом по крови мурзой Караханом, я решил повести вас в этот край, в котором вместо опавших листьев лежат золотые слитки, а на деревьях висят соболиные и песцовые шкуры. Мы будем богатыми, Каракеш, очень богатыми... На это золото мы соберём огромное войско, и как знать, чего тогда можно достигнуть!..

   — А что, мой начальник, наш брат по крови знает про эту золотую пластинку?..

   — Дзе, Каракеш... Потому что рыжеволосый вручил её мне при свидетеле. Им был мурза Карахан.

   — А зачем он?

Вопрос шамана ошарашил бывшего тысячника. «Уж не отгадывает ли он чужие мысли?.. — но, пристально взглянув в зелёные тигриные кровожадные глаза своего главного шамана, подумал: — Нет, это совпадение... Зверю не даны тонкости ума, хоть он и уверяет, что общается с духами. Пусть морочит головы моим живодёрам, у которых цель одна — набить себе брюхо... У меня же отныне другие задачи, освещённые блеском золотых лучей и больших мыслей».

   — Каракеш, — положил ему на плечи руку Булат, — во исполнение наших желаний я приказываю тебе принести в жертву белого коня и барана. Бери часть воинов, обыщи все окрестности, добудь их, и чтоб к вечеру вернулся. Только постарайся не делать большого шума, — Булат, отвернувшись, поморщился. — Завтра с рассветом мы двинемся в путь, и там, на Пьяне-реке, где два года назад, как ты помнишь, великий огненный Хорс даровал нам победу, мы в честь него разложим жертвенный костёр.

   — Хорошо, мой начальник, — Каракеш вышел.

Булат проводил взглядом его согбенную в почтении спину и улыбнулся. Но если бы он в это время видел лицо шамана, его прищуренные глаза и в презрительной усмешке кривившиеся губы, а в ладони сломанную железными пальцами рукоять камчи, то, наверное, джагун тут же кликнул бы своих тургаудов и приказал им удушить Каракеша арканом. Но этого Булат, занятый золотой пластинкой, не видел. Замысел Ефима Дубка, кажется, начал осуществляться.

Карахан весь день искал Каракеша, чтобы поговорить с ним. Спросить прямо у ватажников: где он? — мурза не решался. Могут донести Булату, и тот сразу поймёт, для чего ему понадобился кровожадный шаман... Дело у мурзы к Каракешу не требовало отлагательств, иначе джагун его может опередить. Поэтому Карахан без обиняков хотел предложить шаману отрубить Булату голову, вычистить её, высушить, чтобы потом привезти в Орду вместе с пермским золотом, разумеется, не со всем запасом — часть зарыть по курганам, и показать Мамаю, чем и добыть его всепрощение.

Почему вот так сразу решился на этот разговор мурза? Ведь в случае отказа Каракеша от этого замысла уже Караханова голова, вычищенная и высушенная, будет болтаться у седла джагуна разбойников. Доводов для себя мурза, чтобы решиться на это, привёл более чем достаточно. Первый довод — степень вины каждого перед «царём правосудным». Кто Булат? Не просто ослушник, не возвратившийся с поля брани, а изменник — преступник перед всем ордынским народом, тогда как он, Карахан, только несчастный беглец, всего лишь исполнитель воли своего начальника и по законам степей не подлежит суровому наказанию, наоборот, достоин похвалы, потому что остался верен приказу, а значит, железной дисциплине. Этот довод Карахан считал главным и, по его мнению, он должен будет сработать безотказно... Булат не имеет права на жизнь.