— Не хочешь заняться исследованием? — спросил Леонардо, предлагая Никколо свой факел. Голос его эхом раскатился в гулкой тьме.

   — Если мы будем... вместе.

   — С тобой ничего не случится — мы же рядом. Может, ты откроешь новую пещеру.

   — Я боюсь заблудиться.

   — Для юнца, который не боится улиц, борделей и собак, ты что-то вдруг стал слишком робок. — И Леонардо первым двинулся через пещеру. Он миновал кристальное озерцо, прошёл под каменным мостом — к натёкам и скальным узорам дальней стены. Свод пещеры загибался там вверх, под острым углом сходясь со стеной. Леонардо осветил — и Никколо, испугавшись, взвизгнул от неожиданности. Даже Лоренцо отпрянул.

Над ними нависла тварь высотой в дом.

Змей... гигантское чудовище, уловленное в камне.

Сам Левиафан взирал на них сквозь каменные завесы вечности[76] — морской исполин с длинным костистым черепом и большими акульими зубами. Его выбеленные временем кости выступали из стены, как рельеф.

   — Леонардо, это снова твои фокусы? — В голосе Лоренцо слышалась злость, словно его обвели вокруг пальца.

   — Это не мой фокус, клянусь. Тварь осталась такой же, какой я нашёл её, ещё когда был мальчишкой, Великолепный. Но представь, сколько королей, событий и народов сменилось с тех пор, как диковинная тварь встретила свой конец в тёмных глубинах этой пещеры! — Он поднял взгляд к каменному своду. Голос его упал до шёпота. — Ты уничтожен временем, однако самые кости твои — костяк и опора этой горы.

Леонардо вновь испытывал тот же восторг и благоговейный ужас, что в детстве, когда нашёл это безглазое чудище, древнее, как каменные клыки натёков, нависавшие над ними со свода пещеры. Он тронул плечо Никколо, и мальчик ответно погладил Леонардо по руке — словно осознал, зачем мастер привёл его сюда, словно и вправду понял этот бессловесный урок.

Здесь смерть сплелась с благоговением, тайной, вечностью.

Здесь были тёмные истоки Леонардова любопытства, творчества, гения.

Его первое открытие.

В знакомой прохладе каменной утробы Леонардо потерял свои страхи. Он посмотрел вверх, на останки исполинского скелета — и вдруг понял, что больше никогда не вернётся сюда.

Между тем Лоренцо с факелом в руке изучал кости и, рассматривая зверя, обнаружил окаменевшие останки морских раковин.

   — Взгляни, Леонардо, — сказал он. — Как они могли оказаться так далеко от моря? Это же невозможно.

   — Это очевидно, Великолепный. — Леонардо стряхнул с себя печаль, словно от какой-то потери. — Задолго до начала времён эту гору покрывало море.

   — Конечно! — в порыве восторга выкрикнул Лоренцо. — Вселенский потоп!

   — Могу я говорить свободно, Великолепный?

   — Иначе и быть не может.

   — Я сомневаюсь, что потоп времён Ноя был вселенским. — Леонардо помолчал. — Если ты не боишься того, что может быть сочтено ересью, я продолжу. Или же...

   — Продолжай, Леонардо. Мы одни.

   — Как ты знаешь, Великолепный, в Библии говорится о сорока днях и сорока ночах нескончаемого дождя, о том, что вода поднималась, пока не стала на десять локтей выше самой высокой горы мира. Но если это так, если дождь был вселенским, он должен был образовать вокруг мира сферу, ибо разве не правда, что каждая часть окружности равно удалена от её центра?

   — И что же?

   — Поэтому, — продолжал Леонардо, — было бы невозможно водам на поверхности двигаться, потому что вода не может двигаться по собственному почину, кроме как вниз. А если воды величайшего из разливов не имели силы двигаться, каким образом они могли исчезнуть с земли? И если исчезли — в каком направлении двинулись они, если не вверх? Так что естественные объяснения не срабатывают. Нам остаётся только взывать к чуду или сказать, что воды потопа испарились под жаркими лучами солнца.

Лоренцо молча вертел в пальцах раковину.

   — Великолепный?.. — окликнул Леонардо.

   — То, что ты сказал, может иметь смысл здесь — но только здесь, во тьме. Надеюсь, когда мы выйдем на свет, благоразумие возьмёт верх.

   — Сандро часто бранит меня за пустую болтовню, — извиняясь, проговорил Леонардо.

   — Ты говоришь удивительные вещи, — возразил Лоренцо, — и, конечно, можешь быть уверен, что я не стану передавать твоих слов. — Лоренцо засмеялся, но лицо его, освещённое мерцанием факелов, выглядело утомлённым и циничным. — Его благости ничто не доставит такого удовольствия, как возможность снова взбаламутить нашу любимую Флоренцию. Предупреждаю тебя, Леонардо, думай, с кем и о чём говоришь... да и ты тоже, мессер Никколо, ибо многие скоро станут считать вас приверженцами Медичи, хотя и без привилегий и возможностей. Быть может, эта сделка не так уж выгодна для тебя. — Лоренцо стиснул плечо Леонардо. — У тебя скоро появятся легионы врагов, и большую их часть ты даже не будешь знать. — Лоренцо снова рассмеялся. — Тебе лучше пересмотреть отношения с друзьями... такими как Нери, у которых связи с семействами, отнюдь не преданными нашим интересам... это же касается и тебя, Никколо. Будьте осмотрительны.

Леонардо оставалось только кивнуть; но Никколо, совершенно зачарованный тайнами скал и камней, отозвался невпопад:

   — Великолепный, меня учили, что раковины, такие как эта, создаются под влиянием звёзд.

   — Это одно из верований, насаждаемых Церковью, — отозвался Лоренцо, с надеждой глянув на Леонардо. — Ну же, Леонардо, продолжай. Просвети нас своими, без сомнения, опасными взглядами по этому вопросу.

Леонардо осмотрел факел, который уже едва чадил, и сказал:

   — Если Святая Церковь права и вечные звёзды каким-то образом создают эти раковины в глубинах земли, то чем тогда объяснить различия в их размерах, возрасте, форме? По-моему, куда ближе к истине Церковь стоит, объясняя всемирный потоп. Но природа обычно действует постепенно, а не катастрофически. Неистовство природы — вещь чрезвычайно редкая. Нет, эти ракушки были некогда живыми существами, которые год за годом покрывались наслоениями грязи, их мясо и внутренние органы иссохли, остались лишь эти... скорлупки. И каждый слой, каждое затопление грязью и илом хоронило останки новых поколений Божьих созданий.

   — Думаю, лучше нам уйти, — сказал Лоренцо, — а то как бы Господь не погреб здесь и нас в наказание за твои еретические речи.

Он пошёл вперёд, а Никколо жестом поманил Леонардо и стоял, ожидая мастера. Но Леонардо махнул рукой, чтобы тот уходил, а сам ещё несколько мгновений стоял один, и сияние его факела бросало резкие тени на скользкие от пара стены. Затем Леонардо бросил факел, в последний раз взглянул на древнюю тварь, сказочную тварь его юности, — и покинул влажную прохладу пещеры.

Впереди Лоренцо разговаривал с Никколо, и Леонардо уловил сказанное им: «lusus naturae» — каприз природы.

Леонардо выбрался из мглистой туманной дымки на слепящий солнечный свет. Он был совершенно одинок; так же одинок и оторван от своих, как чудище, оставшееся в пещере.

Он стоял на уступе и смотрел вниз, на Винчи.

И чувствовал, что готов взлететь в небеса.