Даже если орудия корабля молчат — люди могут сражаться.

Когда «Девота» приблизилась к «Аполлонии», мамлюки забросили на её борт свои пятилапые когтистые крючья. Ответом им был шквал турецких стрел и смертоносный ливень горящей смолы; но Леонардо был среди тех, кто первым взобрался на борт флагмана, он бежал и рубил, скользя по палубе, покрытой кровью и мылом, заваленной трупами, оружием и острыми обломками дерева. Мамлюки с Деватдарова флагмана завопили от радости, увидя, что через борт к ним карабкается подкрепление, и, словно подхваченные ветром, с утроенными силами обрушились на турок. Дым ел глаза и лёгкие. Леонардо рвался вперёд, тенью среди теней, бешено вращая мечом, словно желал перерезать глотку самому воздуху; он рубился и чувствовал, что оцепенел и вымок в собственной и чужой крови.

— Никко! — звал он, но голос его тонул в криках, визге и лязге ярившегося вокруг боя. Он проложил себе дорогу на корму, к каютам, разыскивая Айше. Никколо, если он был жив, дрался сейчас на палубе.

Внутри, в сырой затенённой мгле, он наткнулся на двоих турок, совсем ещё мальчишек в тюрбанах — они насиловали женщину, обрубив ей ноги и руки, как свинье на бойне. Леонардо быстро прикончил обоих, и внезапно его охватило знакомое безразличие: он не чувствовал ни гнева, ни возмущения, лишь усталость и бесконечную скорбь.

Он довершил своё дело, обшарив каждую каюту, и вынужден был уйти, потому что задыхался. Палуба была в огне, и ему пришлось пробиваться наверх сквозь пламя, да и на палубе пришлось побегать, чтобы удрать от огня. Жар царапал когтями его лицо и руки. Поднялся ветер; боги или духи капризны.

И его корабль, «Девота», отходил прочь.

Над его головой что-то заскрипело и треснуло: рухнула мачта, и парус вздулся над ним, накрыв его пылающим саваном. Он прорезал себе путь на волю, когда морская вода окатила его, затушив огонь. Под ногами тоже скрипело и трещало: корабль шёл ко дну. Поднялась суматоха; турки, христиане, мамлюки — все бегали, вопили и выли. Флагман накренился, и Леонардо заскользил по палубе. Он зацепился было за сетку, но верёвки лопнули, и мгновением позже его обожгла ледяная вода.

Когда его наконец подняли на борт «Девоты», были уже сумерки. Море, казалось, поглотило и небо и солнце. Его безжалостную колышущуюся гладь закат окрасил кровью и багрянцем, и словно розовые пальцы тянулись вверх, к облачным барашкам. Всюду плавали обломки, подымаясь на пенных гребнях и ныряя в тёмную глубину. А на темнеющем, истекающем кровью горизонте резными силуэтами вырисовывались три турецких судна. Их огромный флагман уцелел, и когда-нибудь он снова вступит в бой.

Леонардо видел эти корабли, он смотрел на них из воды, поверх гребней волн; и теперь, живой, измученный, закутанный в одеяла, он всё ещё грезил о них.

И о том, что рядом с ним Никколо и Айше.

И Симонетта.

И конечно, Джиневра...

В тишине ночи «Девота», пропахшая смертью и людским потом и набитая, как корабль работорговцев, шла под защиту полумесяца Александрийской гавани. Как раненый зверь, она уползала в укрытие. Насосы работали без остановки, потому что корабль сидел в воде опасно низко: недавний шторм почти потопил его. Офицеры «Девоты» уступили свои каюты Деватдару и его свите. Каюту сохранил только капитан, да и то не свою.

Дождь не прекращался; тем не менее Леонардо предпочитал спать на палубе, а не делить с тараканами духоту и вонь трюма.

Сейчас Леонардо стоял у поручней рядом с Деватдаром и смотрел на мерцающий вдали алый огонь: будто огненный шар висел над городом, и сам город казался россыпью тысяч огней, лагерем огромной армии. На юге, в стороне города, куда сейчас смотрел Леонардо, даже в эту безлунную ночь горело зарево. Было ясно и сыро; на палубе спали и отдыхали солдаты и матросы. В свежести воздуха далеко разносилось негромкое пение и бормотание, раздражающее, как жужжание мух. Однако Леонардо был отделён от всего этого, словно его и его восточного повелителя окружала завеса уединения; так оно, впрочем, и было, ибо никто не осмелился бы потревожить Деватдара.

Он обладал властью над жизнью и смертью всех этих людей — включая и Леонардо. Если верить Бенедетто, он отрубил руку человеку всего лишь за неправильное приветствие; говорили, что время от времени он приказывает наказать своих солдат — просто так, в качестве предупреждения. Бенедетто был внизу, всё ещё слишком слабый, чтобы подниматься на палубу; но Леонардо слышал, как в темноте перешёптываются Америго Веспуччи и Зороастро да Перетола. Его друзья спаслись, как и Колумбус. Но почему комманданте Колумбус выжил, а Никколо и Айше пропали?

Дурацкая мысль. Игра настроения.

Чуть поодаль стоял Куан Инь-ци — бдительный, как всегда. Он неизменно был при Деватдаре, словно телохранитель — впрочем, такое вполне могло быть и на самом деле.

   — Что это за свет впереди? — спросил Леонардо.

   — Я так и думал, что это должно заинтересовать тебя, маэстро Леонардо, — сказал Деватдар. — Ты наверняка слышал о Фаросском маяке. Он считался одним из чудес света.

   — Так это он?

   — Маяк был разрушен, сперва людьми, потом землетрясением. На одном только нижнем его этаже было три сотни комнат, а венчала его огромная статуя ложного бога. Благодаря маяку Александрия была практически неприступна с моря. Говорят, секрет маяка был утрачен с его разрушением.

Леонардо ждал, когда Деватдар продолжит говорить. Разговоры вокруг них стихли.

   — Но это неправда, — продолжал Деватдар. — Александрия по-прежнему неприступна, благодарение Аллаху и моему повелителю. А секрет не утерян.

   — Секрет?

   — Древние утверждали, что могут видеть корабли прежде их появления.

   — Как это делалось? — с интересом спросил Леонардо.

Не отвечая, Деватдар смотрел на берег. Затем он повернулся и знаком велел своей охране очистить палубу. Матросов и солдат оттеснили, с ними и Зороастро и Америго Веспуччи. Тогда Деватдар сказал небрежно, как бы между делом:

   — Если калиф не казнит тебя, уверен, он сам откроет тебе секрет.

   — Почему он должен меня казнить?

   — Если ты не выполнишь своих обещаний. У него есть твоё письмо Великолепному. Ты помнишь, о чём писал?

Леонардо кивнул.

   — Я буду молиться, чтобы это не оказалось простой похвальбой, чтобы ты и вправду мог построить чудеса техники, которые летали бы в воздухе и плавали под водой.

   — Я могу это сделать, — сказал Леонардо.

   — Народ прозвал калифа Красным Владыкой Владык. Ты знаешь, что это значит?

И снова Леонардо ждал, пока Деватдар продолжит говорить. Насмехался ли над ним этот человек? И почему? Леонардо хотелось остаться одному, покончить со всем этим, думать, делать зарисовки в записной книжке, которая и теперь висела у него на поясе, спрятанная в кожаный кошель, чтобы защитить бумагу и чернила от каприза стихий.

   — Люди думают, что он джинн, Красный Джинн, самый необузданный и могущественный из духов. Когда он убивает или карает, он превращает это в действо, празднество. Беднота, конечно, обожает его, потому что он кормит её.

   — Зачем ты мне всё это говоришь?

   — Только чтобы подготовить тебя, маэстро. Калиф милостив, щедр и обаятелен. Он осыплет тебя почестями.

   — Вот как?

   — Смотри не обманись. — Деватдар на миг перевёл взгляд на берег, затем так же между прочим сказал: