— Что же изменилось потом? — спросил Леонардо.

Америго явно смутился.

   — Я пытался заговорить с тобой, но ты не обратил на меня внимания.

   — Не может такого быть!

   — Да сегодня утром ты просто прошёл мимо меня!

   — Я не помню даже... — Леонардо оборвал себя, вздохнул и сказал: — Я по тебе скучал, Америго.

   — И я по тебе. Как и Сандро, я... — Он умолк и лишь покачал головой, не в силах подыскать слова, чтобы выразить свои чувства.

   — Мы все позволили этому разделить нас, — сказал Сандро, — даже после того, как обо всём поговорили. Как могло такое случиться?

   — Видимо, всё дело в том, что наши чувства не зависят от наших желаний, — сказал Леонардо.

   — Мне снилось, что я больше никогда не увижу тебя, Леонардо, — сказал Америго. Вид у него был застенчивый, как всегда на людях. — Я думаю, что это предостережение.

   — Я не верю в сны, но рад, что тебе приснилось такое, если это объединяет нас. — С этими словами Леонардо обнял Америго, затем Сандро. — Полагаю, ты будешь сражаться рядом с Куаном.

   — Да, — сказал Америго, — а Сандро будет среди тех, кто охраняет женщин. Так, по крайней мере, один из нас останется в живых.

Женщин надёжно укрывали неподалёку от пушек; охраняли их всадники.

   — Я буду помогать при пушках, — сказал Сандро, и его лицо и шея вспыхнули от смущения. — Я думал быть с тобой, но калиф велел тебе оставаться при нём.

   — Но ведь и ты можешь пойти со мной, — сказал Леонардо.

Сандро покачал головой.

   — Куан сказал, что калиф поверил турку, который объявил меня шпионом.

   — Тогда почему же он убил турка?

   — Чтобы умиротворить войска, — сказал Америго. — Он должен был отнять жизнь у турка.

   — Если бы калиф поверил этим обвинениям, Сандро уже не было бы в живых, — не сдавался Леонардо.

   — Куан сказал, что жизнь Сандро — это дар тебе от калифа, — сказал Америго. И, ничего не добавив, повернулся, как и все в лагере, к восточным горам, привлечённый трепетом, пробежавшим по войску. Казалось, что весь лагерь разом затаил дыхание; затем прокатился вал шепотков и тихих голосов, ощутимый, как ветер, как касание.

А затем грянули взрывы.

Миткаль и другие мальчики прыгнули в воздух с западного утёса, где их менее всего могли заметить турки, и пролетели по широкой дуге, оказавшись с тыла над позициями турков с восточной стороны. Похоже, солдаты Кайит Бея заметили их даже раньше, чем турки; но и турки поневоле обратили на них внимание, когда первый из Леонардовых снарядов разорвался в самой их гуще, снося шрапнелью головы, руки и ноги, превращая людей в живые факелы.

   — Слишком рано! — вскрикнул Леонардо, и трое флорентийцев бросились в разные стороны, спеша каждый на отведённый ему пост; но другие солдаты смотрели, заворожённые, на это чудо, даже когда между ними промчались всадники, выкрикивая приказы подготовиться к бою.

Да и кто мог бы оторваться от чуда, происходящего наяву? Мальчики кружили, как соколы, над войском Мустафы, и их ребристые крылья сверкали белизной, как и одежды. Конечно же, это могли быть только ангелы, один за другим воспарявшие ввысь на воздушных потоках. Конечно же, это было доказательство, что Аллах на стороне Кайит Бея, а не Великого Турка. Кто же мог бы оторвать глаза от ангелов, которые камнем падали с неба на турков, сбрасывая на их головы ужасные дары огня и металла?

Первыми ударились в панику задние ряды турков — на них пришлись первые снаряды. Несколько солдат пали на колени и принялись молиться, и это, быть может, сохранило им жизнь, потому что их сотоварищи бросились вперёд, на главные силы, врезавшись в них с воплями, точно во вражеские ряды; а ангелы между тем ловко и точно бросали всё новые снаряды, гоня вперёд всё новые и новые ряды обезумевших от страха турков, словно небесные пастухи, перегоняющие стадо, — до тех пор, пока бегущее со всех ног турецкое войско не хлынуло с холмов на равнину.

Леонардо нашёл Кайит Бея у его шатра. Он ещё не сел на коня, которого держал для него один из телохранителей. Рядом с ним стояли Хилал и Деватдар.

   — Ты должен помнить моего Деватдара, — сказал калиф, обращаясь к Леонардо.

Тот кивнул, хотя почти не видел Деватдара с тех пор, как сириец присоединился к войску калифа. Хилал по секрету сказал, что он впал в немилость; и в самом деле, Деватдара не было видно на собраниях в шатре калифа. Но кто мог бы верить словам Хилала? Он ненавидел, кажется, весь мир, кроме Миткаля и своих гвардейцев.

   — Мне дать сигнал сейчас, повелитель? — спросил Деватдар.

Кайит Бей смотрел, как волнами катится на равнину обезумевшее и неуправляемое турецкое войско.

   — Да, — сказал он, — сейчас.

Деватдар всего лишь повернул голову, и конный гвардеец намётом полетел прочь. Миг спустя по туркам ударили пушки. Под непрерывный грохот на восточном краю равнины появились конница и пешие фаланги калифа; они двигались вперёд, оказавшись буквально плечом к плечу с Леонардо, Деватдаром и калифом. Калифу оставалось только вскочить на коня и поскакать вперёд, ведя своих солдат к кровавой победе.

Но это была лишь часть его армии; другие появятся с севера и с юга и задавят войско Мустафы одним своим количеством.

Кайит Бей вскочил в седло, и Леонардо последовал его примеру — раб калифа держал для него коня наготове. Когда калиф взмахнул мечом, пушечная канонада разом стихла, и оглушительные крики солдат, казалось, сами по себе вынесли его вперёд. Леонардо старался не отставать от него. Калиф скакал во весь опор прямо на врага. Лицо его было бесстрастно и сосредоточенно, и Леонардо гадал, не станет ли калиф первым, кого сразят стрела или пика. За себя он не опасался, хотя сердце в груди и колотилось как безумное. Он обнаружил, что страх преобразовался в иное, более высокое осознание; он ощущал лишь шум ветра в ушах да сухой металлический привкус во рту. В любое мгновение он мог оказаться в царстве смерти. В бою не было места ни времени, ни памяти — лишь смертельная пляска битвы, изнурения и восторга, лишь трепетный шорох вздохов и молений, лишь гимны ударов и криков да треск ломающихся костей и рвущихся жил.

Кровавая баня продолжалась до темноты.

Уже колесницы, вооружённые косами, выровняли поле, уже собрали все головы, уже мамлюки повалились без сил прямо на землю, набрякшую кровью, уже собрали боеприпасы, оружие и провизию турок — а калиф всё подгонял своих солдат. Он решил, что ни один турок не должен уйти живым из этого боя. Он решил подарить Мехмеду голову Мустафы.

Но Мустафу так нигде и не нашли.

В стиснутой горами, пахнущей кровью звёздной темноте Леонардо отыскал своих друзей.

   — Вот видишь, Америго, — сказал он, — твой сон солгал.

   — А ты, — сказал ему Сандро, — ты думал, что мальчики погибнут. Однако все они живы, все до единого.

   — Да... живы. — И Леонардо погрузился в молчание, похожее на горячку. Он пришёл в себя лишь тогда, когда увидел замок, в котором, быть может, томился Никколо.

Казалось, сами горы движутся вместе с войском — дрожь далёких землетрясений была едва ощутима, но чудилось, что земля потеряла равновесие и вот-вот распадётся на части, рухнет прямо в огни и ледяные равнины преисподней. Земля стонала, как от боли; и камни сыпались с утёсов, разлетаясь осколками, словно изобретённые Леонардо гранаты. Ночи были жаркими и тёмными, потому что завеса туч скрывала от взора звёзды и планеты. Даже Гутне, как будто не ведавшая страха и забот, молилась Аллаху, а Сандро молился Деве Марии и всем святым, прося их вступиться за смертных перед Богом его отцов. Гутне теперь принадлежала Сандро... а может быть, просто делила с ним ложе, всё едино. Она спала в его шатре. Сандро теперь держался поближе к Леонардо, словно понимая, что настало время близости — или же расставания навеки. Даже Америго на время расстался со своим любовником Куаном, чтобы быть с Леонардо, как будто и посейчас не был уверен, что его сон о вечной разлуке не станет явью.