Мир был в огне... а калиф был великолепен.

Он объяснял все ужасные знаки и предвестия так легко, как если бы они были приказами, выписанными на сером грозовом небе, покуда его солдаты не уверились, что земля и горы содрогаются от нетерпения, ожидая, когда арабы и персы настигнут и уничтожат турков. Он сулил, что погибшие отправятся прямиком в рай, рай плотских удовольствий, лишённый плотских страданий, сад физического экстаза и духовной радости; там будут ждать их прекрасные гурии, и тысячи Айше будут наградой тысячам отважных солдатских душ, насильственно разлучённых с телом. Изнурённые, грязные, еле передвигавшие ноги солдаты легко верили в желанность смерти. Рай покупался ценой краткой, мгновенной вспышки мучений. Даже Леонардо видел его мысленным взором, как наяву, и этот образ, озарённый светом снаружи и изнутри, станет позднее комнатой в его соборе памяти.

Кайит Бей велел поднять голову Айше на высоком штандарте, чтобы все могли видеть её.

Она указывала путь, и все они шли за ней.

Земля тряслась, и дождь хлестал ручьями, когда они наконец встали лагерем в виду армий Великого Турка.

Перед ними, на западном краю равнины высился укреплённый замок, что венчал обрывистый, в пятьсот футов высотой, известняковый утёс — Чёрную гору. Замок располагался в ключевом месте, откуда можно было контролировать и цветущую равнину, и лесистые окрестности внизу.

Но всё было тихо, словно обе стороны понимали, что смерть очень скоро расправит свои крыла в тени этой горы.

Турки расставили им западню.

Леонардо понял это, когда вместе с Хилалом и Миткалём вскарабкался на западные утёсы, чтобы оттуда получше разглядеть замок. Они начали подъём на заре, и, хотя было ещё зябко, все трое обливались потом к тому времени, когда добрались до вершины утёса, выходившего на единственный подступ к замку — седловидный скальный перешеек. За скалой, огибая её подножие, исчезала узкая тропа, что вела к селению, выжженному турками. Хилал тяжело отдувался; Миткаль, казалось, вовсе не запыхался. Леонардо смотрел в серебряный, покрытый тончайшей резьбой телескоп, который подарил ему калиф, собственно говоря, тоже Леонардово изобретение.

Леонардо настраивал трубу до тех пор, покуда замок не стал виден как на ладони — только руку протяни. И ощутил безнадёжность, потому что ему ещё не доводилось видеть подобного замка. Его укрепления были недавно перестроены. Высокие прямоугольные башни были заменены массивными приземистыми бастионами высотой не больше куртины[125], что давало тяжёлым пушкам своободный радиус стрельбы. Скалы и высокие крутые склоны прикрывали куртины замка, как обычно делает это ров с водой. Хотя крепость казалась естественной частью скалы, она была геометрическим совершенством: один круг укреплений в другом, скалы стёсаны и превращены в эскарпы, траншеи, валы.

   — Леонардо, что ты видишь? — спросил Миткаль.

   — Более чем достаточно и тем не менее недостаточно.

   — Дай-ка мне взглянуть, — сказал Хилал, и Леонардо передал ему телескоп.

   — Никогда не видел таких огромных пушек.

   — Я тоже, — сказал Леонардо. Как мог он различать тончайшие движения птичьих крыльев в полёте, так сейчас невооружённым глазом мог разглядеть детали турецких укреплений. — Мы должны сказать калифу, что лагерь придётся отодвинуть. Он в пределах стрельбы турецких пушек, я в этом совершенно уверен.

   — Но они ведь не стреляли по нам прежде, — заметил Миткаль.

   — Куда удобней дать цыплятам обустроить свой курятник и отойти ко сну, — пояснил Леонардо.

   — Мы не можем просто так отступить, — сказал Хилал. — Калиф и слышать об этом не захочет. Мы должны сделать что-то... здесь.

Леонардо разглядывал дорогу, что вела к замку; подвести пушки этим путём невозможно, место совершенно открытое. Поднять пушки с другой стороны возможно, но это займёт недели... хотя... Он сделал быстрый набросок совершенно новой системы блоков, которая поможет поднять пушки на большую высоту соседних утёсов.

   — Что ты думаешь, Леонардо? — спросил Хилал.

   — Мы должны спешить... отвести наши пушки на безопасное расстояние, иначе будет поздно, — ответил Леонардо. — Если мы отведём войска, Мехмеду волей-неволей придётся подойти к нам поближе. Замок тогда только на одно и сгодится, чтобы прикрывать его отступление. А со временем мы займёмся и замком.

   — Я знаю, что делать! — заявил Миткаль.

В его голосе была такая энергия, что Леонардо не мог не смягчиться.

   — Да, я уверен, что знаешь. И вполне вероятно, что ты прав.

   — Но я же ещё не сказал тебе!..

   — Тебе и не нужно было ничего говорить, — сказал Леонардо, переводя взгляд на замок, словно невидимый огонь его глаз мог прожечь насквозь стены замка и разглядеть там, внутри, Никколо.

Но, может быть, он увидел бы только ещё один дар Мехмеда: голову Никколо, помещённую в прозрачном сосуде с сохранением всех пропорций.

С кожей, которая прежде была оливково-смуглой, а теперь побелела как мел.

С губами тёмными и иссохшими, точно древние скалы этого бесплодного края.

Прежде чем они успели вернуться в лагерь, из замка начали бить пушки, сопровождаемые бесшумными и смертоносными требучетами и баллистами, которые забрасывали войско Кайит Бея камнями весом никак не меньше трёх сотен фунтов. Леонардо ощутил, как содрогается от разрывов земля. Ядро попало в яму с бочонками пороха, и они взорвались, расшвыряв людей в воздух клочьями одежды и плоти. Вначале это было сущее избиение — армия Кайит Бея до такой степени оказалась застигнутой врасплох, что солдаты не знали, куда им бежать; казалось, сама земля вскипает под ливнем раскалённых камней и металла, хлещущим с небес. Хилал с ужасом смотрел на это зрелище, и Леонардо слышал, как он молится, выпевая слова и, кажется, не сознавая, что говорит вслух.

С высоты утёсов им было видно всё как на ладони, словно они были в корзине воздушного шара; ощущение дальности смешивалось с ужасом увиденного, и люди, разорванные на куски, падающие, умирающие, казались ненастоящими — скорее уж всё это походило на праздник, и разрывы гранат были всего лишь фейерверками, брызжущими безвредной россыпью жарких искр.

Они видели, как взрываются, занимаясь огнём, фашины, телеги с припасами, шатры; видели, как калиф верхом мечется среди хаоса, отгоняя своих солдат назад, в безопасность.

И тогда на поле боя появились турки.

Леонардо увидел их прежде, чем Кайит Бей; но через мгновение и калиф разглядел их плюмажи и шлемы, подымавшиеся точно из-под земли — кавалерия Мехмеда вылетела из-за ручья, где прежде разглядеть её было невозможно. Войско двигалось в боевом порядке. Отборные спаги из Малой Азии и конница из Европы скакали на флангах Мехмедовых янычарских фаланг. Ещё пятьдесят тысяч янычар шагали внутри квадрата, составленного из возов, а в центре четырёх линий конных и пеших — гигантской фаланги, растянувшейся на всё поле — ехали боевые лаагеры — три сотни соединённых вместе пушек. Сто пятьдесят тысяч воинов двигались словно тени по пустому полю; и с помощью подзорной трубы Леонардо сумел разглядеть самих Мехмеда и Мустафу, с пышными своими плюмажами похожих на невиданных птиц — они ехали в безопасности, в самом сердце своих войск.

Да и не было нужды в героических деяниях одиночек. Сила в количестве, а Великий Турок явно мыслил сегодняшний день как беспощадную резню.

   — Пушки, — сказал Хилал. — И мои люди. Гляди, гляди туда — турки уничтожат их всех! — И он, словно спеша спасти собственных детей, торопливо полез, цепляясь за камни, вниз по склону; упитанный евнух оказался куда проворнее, чем мог бы подумать Леонардо. Однако путь на равнину оказался куда как нескорым, и чем ниже они спускались, тем меньше могли разглядеть, что творится внизу, потому что пыль поднялась в воздух тучами, скрывая всё и вся. Наверняка турецкая конница пойдёт в атаку, потому что Мехмед не станет удерживать цвет своего войска, акинджей и курдов, которые устремятся захватить артиллерию калифа — всё равно что вырвать зубы изо рта самого Кайит Бея.