— Мне жаль, что так вышло с Айше, — сказал Сандро. Он говорил это, глядя прямо перед собой, чтобы скрыть охватившую его неловкость. Когда Леонардо не ответил, он продолжал: — Я не знал, что ты любил её.

   — Так ты теперь умеешь читать в чужих душах, Пузырёк?

   — В твоей — умею, Леонардо.

Леонардо вновь улыбнулся.

   — А, тогда ты наверняка знал, что калиф разрубит этого турка пополам. Поэтому ты отшатнулся и едва не свалился без чувств?

Он опять попал в цель: Сандро покраснел ещё пуще и перекрестился.

   — Леонардо, я...

   — Значит, ты читал в моей душе, когда сказал Бенедетто, что я убил Зороастро? — продолжал Леонардо.

Сандро помолчал немного и сказал:

   — Да, я говорил ему так, и я ошибался.

   — Ошибался?

   — Когда ты отошёл, я подумал... — Сандро говорил, тщательно взвешивая слова, явно неуверенный в себе. — Я тысячу раз перебирал в мыслях эти минуты, Леонардо. Я рассердился, когда ты отвернулся от него, и гнев ослепил меня. Я напрасно обвинял тебя.

   — Возможно, ты был прав, — сказал Леонардо. — Я тоже много думал над тем, что произошло. Быть может, я всё же убил его.

   — Нет, — сказал Сандро, — не убил.

   — Что же ты не подошёл ко мне раньше?

   — Я пытался, но ты был такой... холодный, такой далёкий. Я думал, что ты изменился, что всё случившееся...

   — А я и впрямь изменился?

   — Не знаю, — сказал Сандро. — Но душа моя рванулась к тебе, когда турецкие послы показали голову Айше. Я уже видел у тебя такой взгляд.

   — Что же это был за взгляд? — спросил Леонардо.

   — Как тогда, когда ты стоял у окна в спальне Джиневры. За мгновение до того, как ты прыгнул вниз, спасаясь от огня. Когда ты смотрел на нас из окна, у тебя на лице было точно такое же выражение.

   — Помнится, мне тогда почудилось, что рядом с тобой и Никколо стоит Тиста. Но Тиста был мёртв. Бедный Тиста.

   — Мне очень жаль, Леонардо.

Леонардо кивнул Сандро, крепко стиснул его плечо и, не оборачиваясь, проговорил громче:

   — Но у нас, кажется, появился слушатель. — Он имел в виду Гутне, которая ехала сейчас вплотную к ним, чуть позади. Они слегка придержали коней, чтобы она могла нагнать их. Лицо её скрывала вуаль, и трудно было сказать, смущена ли она тем, что её застигли за подслушиванием.

   — Мой господин печалится не об Айше, — сказала Гутне. Она обращалась к Сандро, словно он уже был её господином... или они были равны... или у неё вообще не было господина.

   — О ком же? — спросил Сандро.

   — О вашем друге... как его... Нилико? — Гутне обернулась к Леонардо.

   — Никколо?

   — Да, Никило.

   — Откуда тебе это известно? — спросил Леонардо поражённый.

   — Я слышала твои сны...

   — Мои сны?

   — Ты говорил о нём во сне, маэстро.

И в этот миг Леонардо увидел лицо Никколо — увидел мысленным взором, но ясно, до мельчайших подробностей, словно смотрел наяву.

Словно видел сон.

И с грустью спросил себя, не заглянул ли он в лицо смерти.

Позднее в своём унынии он разыскал Миткаля, и они долго беседовали, как частенько делали в дороге. Эти беседы дарили Леонардо радость и утешение, потому что Миткаль поглощал новые знания с той же жадностью, что и Никколо. И Леонардо рассказывал ему о своём соборе памяти, пересказывал исторические труды Плиния; он учил мальчика алгебре, свойствам зрения и нотной системе Гвидо д'Ареццо.

Он учил Миткаля, как когда-то учил Никколо...

Но Миткаль был одержим Валтурио и Александром Великим, искусством и теорией войны — ибо он был обманщиком, этот Миткаль.

Как и Никколо, он только с виду казался ребёнком.

Отряды Мустафы нападали снова и снова — как хорьки, собирающие кровавую дань с гусиного стада; и Кайит Бей подгонял свою армию, точно она отступала. Однако калиф был полон решимости сразиться с Мехмедом, который стоял лагерем на северо-восточной оконечности большой равнины в конце цепочки из длинных и узких горных долин. В скалах над этой равниной стояла захваченная турками крепость — та самая, в которой содержали Айше.

Быть может, и Никколо был сейчас там... если он вообще жив.

А может быть, повелитель турков продал его одному из своих военачальников: Басарабе, который командовал двадцатью тысячами валахов, или Беглербегу, возглавлявшему шестьдесят тысяч румын; или же предводителю Аканги, который не задумываясь выставил бы Никко под пики и стрелы арабов и персов.

Калиф послал за Леонардо на рассвете. Было зябко, словно осенью, и в центре неба ещё мерцали последние звёзды. Леонардо валился с ног от усталости — всю ночь он и Хилал провели на ногах. Турки атаковали каждую ночь, без факелов — единственным признаком их приближения было смертоносное пение стрел. Артиллерия оказывалась бесполезной — стрелять можно было разве что по теням, по лесу, по веткам, колыхавшимся на ветру. Но на сей раз турки напали на орудия и попытались увезти многострельные пушки Леонардо, установленные на повозках: то-то был бы щедрый дар Мустафе! По счастью, мамлюкская кавалерия перехватила турков и вырезала всех до единого.

В лагере знали, что за этой атакой последует другая — утром ли, днём или посреди ночи. Эти вылазки медленно, но верно сокращали армию калифа ещё прежде, чем она добралась до поля битвы. Турки не всегда проявляли алчность; иногда они просто убивали и отступали. Солдаты, составлявшие фланги колонн на марше, знали, что обречены на смерть, так же верно, как если бы калиф самолично готовился разрубить их пополам. В их представлении турки были не солдатами из плоти и крови, но джиннами, сотворёнными из огня и дыма. Недостаток сна и страхи перед внезапной смертью ослабляли дух самых закалённых и испытанных воинов. Кайит Бей не мог отправлять в рейды своих людей, даже наёмную конницу, этих прирождённых убийц— разве что хотел увидеть их снова насаженными на ряды кольев.

Хилал был прав: такая война была непривычна для калифа.

   — Со всеми твоими изобретениями, маэстро, со всеми твоими пушками и колесницами и прочими военными машинами — я всё же бессилен.

Кайит Бей сидел в сумраке, имевшем синеватый оттенок, словно был вечер, а не преддверие дня; курил трубку и потягивал кофе. Рядом с Леонардо стоял Куан, а около калифа сидели Хилал с несколькими евнухами и избранные мамлюкские генералы. Воздух в шатре был спёртый, словно перенасыщенный миазмами желчной ненависти, ибо все эти люди ненавидели друг друга, так же как, вероятно, ненавидели своего повелителя Кайит Бея, собравшего их вместе.

   — Мне очень жаль, что мои изобретения не приносят большей пользы, о Повелитель Миров, — ответил Леонардо.

   — И что же ты с этим намерен сделать? — осведомился калиф.

   — Маэстро Леонардо знаток не только пушечного дела, но и стратегии, — заметил Хилал, в упор глядя на Куана.

   — Великий эмир прав, — подтвердил Куан.

Хилал явно вздохнул с облегчением.

   — А, так мой отец и мой брат — двое моих ближних советников — наконец-то сошлись во мнениях. — Кайит Бей поглядел на Хилала и Куана, которые были, конечно, его рабами. — Похоже, Леонардо, их любовь к тебе сильнее, чем взаимная ненависть.

   — Сдаётся, что так, — осторожно согласился Леонардо, гадая, к чему все они клонят.

   — Я слышал, как ты рассказывал истории о подвигах Александра Великого Миткалю, которого я считаю своим сыном, — продолжал Хилал. — Не говорил ли ты ему, что знаешь, что сделал бы Александр, окажись он в положении нашего калифа?

   — Я всего лишь развлекал ребёнка, — сказал Леонардо, — и не думал, что мои мысли и домыслы представляют такой интерес для подслушивающих.