— И что с ним сталось? — спросил Никколо.

   — Если верить рассказу, братья разорвали его в клочья.

   — Святотатство! — заметил Сандро. — Богобоязненный христианин не станет осквернять святых образов. Ты не должен учить дитя еретической лжи и святотатственным россказням. — Схватив Никколо за руку, он продолжал: — Арлотто был всего лишь фальсификатором и похотливцем.

Несмотря на весёлый нрав Сандро, на чувственность и живость его картин, была в нём толика фанатизма, правда, проявлялась она довольно редко.

   — Друг мой, — заметил Леонардо, — если ты не перестанешь писать свои сладострастные картины с нашей прекрасной Симонеттой, люди могут счесть тебя распутником и, глядишь, начнут называть тебя еретиком... или евреем.

Макиавелли рассмеялся, и это развеяло напряжение, потому что Сандро при одном упоминании Симонетты готов был стать святым — или предаться распутству посреди улицы, только бы это привлекло к нему её внимание.

А Леонардо со спокойной печалью, отрешённо и окончательно осознал, что Джиневра не любит его.

Понте Веккио, отстроенный заново после большого наводнения 1333 года, был по большей части тёмен, но в Арно, которую он пересекал, отражались огни празднества. Сама река была подобна горящей свече; она струилась и мерцала, отражая свет ламп, светилен и факелов, что пылали в ближних улицах и домах. Большая часть лавок на мосту была закрыта — это был мерзко пахнущий квартал мясников; но в нескольких лавчонках торговали леденцами, жареными орехами, сладкими бобами и дешёвым вином. Здесь работали усталые проститутки; район посещался в основном приезжими да горожанами, что шли к причастию или спешили поглазеть на праздничное действо вокруг Палаццо Веккио. Многие направлялись и во дворец Медичи, сегодня открытый для всех; там жарилось множество жирных свиней — на угощение всей округе.

   — Эй, мастер Леонардо, это вы? — окликнул какой-то юноша.

   — Да, что тебе? — отозвался Леонардо. Он узнал Джакопо Санторелли, ученика златокузнеца, который часто позировал в bottega Верроккьо. Леонардо много рисовал и писал Джакопо, у которого было хорошее мускулистое тело, но тяжёлое лицо с раздутыми ноздрями и жёлтой угреватой кожей. Бородёнке его предстояло погустеть с годами, но сейчас она была жидкой и редкой, зато длинные взлохмаченные волосы вились и блестели.

   — Мессеры Деи и да Перетола попросили меня дождаться вас и проводить к ним, — сказал Джакопо.

   — Ты хочешь сказать, что тебе заплатили, чтобы ты нас дождался? — уточнил Сандро.

   — Как вам будет угодно, синьор.

   — И где же они? — спросил Сандро.

   — На Виа Грифоне.

   — А что там такое?

   — Там большой приём, синьор, в Л'Уголино. Мастер Гульельмо Онореволи устраивает вечер в честь мадонны Симонетты Веспуччи.

   — Если хозяин вечеринки — Иль Нери, то мы славно повеселимся, — заметил Сандро. Богатый отпрыск семейства Онореволи звался Il Neri[36], потому что всегда одевался в чёрное, чтобы производить впечатление.

   — Странный это праздник, по мне во всяком случае, — говорил на ходу Джакопо. — По всей вилле темно, как в погребе, только у ворот лампы и горят.

   — Зачем бы дому быть тёмным? — спросил Сандро, когда они с Леонардо чуть отстали от Джакопо, чтобы поговорить. Они махнули Джакопо, чтобы шёл вперёд, а сами держались позади, на приличном расстоянии, что было совсем не трудно — на окрестных улицах народу почти не было. — Удивляюсь, как Симонетта согласилась на вечер, устроенный Иль Нери, — продолжал Сандро.

Леонардо вопросительно взглянул на него.

   — У Иль Нери опасные политические пристрастия, — пояснил Сандро.

   — Ты о Пацци?

   — Даже они почитают его безумцем. Но Симонетта... Она так часто бывает в обществе Джулиано и Лоренцо Медичи. Это политическая глупость — появиться в компании их врагов. Я боюсь за неё.

   — Ты бы лучше держал свои страхи при себе, — заметил Леонардо. — Красота Симонетты позволяет ей стоять над моралью и политикой.

   — Она — сама жизнь, самая её суть, — сказал Сандро. — Но я всё равно боюсь за неё. И за её здоровье тоже.

Леонардо засмеялся, став на миг прежним собой.

   — Не лучше ли оставить её здоровье её докторам?

   — Я слышал, как она кашляет. Не нравится мне этот кашель, он из глубины лёгких.

   — Держись подальше от bottega Антонио дель Поллайоло, — посоветовал Леонардо. — Всякий, кто слишком долго торчит у его анатомического стола, начинает воображать себя лекарем.

   — Мне не нужно расчленять трупы, чтобы распознать кашель... или, в данном случае, чтобы лучше изображать фигуры! — вспыхнул Сандро.

   — Прости. — Леонардо хлопнул друга по плечу.

   — Мадонна Симонетта ведь любовница братьев Медичи? — спросил вдруг Никколо, к удивлению Сандро и Леонардо.

   — Она их друг, Никколо, — сказал Сандро.

   — А говорят совсем иное, — возразил Никколо.

   — Может, не стоит обсуждать такие вещи при мальчике?.. Никколо, похоже, черпает свои знания прямо из-под жернова мельницы сплетен.

   — А чего ты ждал? — отозвался Леонардо. — Он ведь из учеников мессера Тосканелли. Куда и слетаются слухи, так в его студию.

   — Клевета туда слетается.

   — Порой это одно и то же. И, само собой, Сандро, Симонетта их любовница. Но у неё, возможно, осталась толика любви и для тебя.

Сандро вспыхнул и зарычал.

   — Вы можете говорить о чём угодно, — вместо извинения сказал Никколо. — Я не буду слушать, — И он ушёл вперёд, нагоняя Джакопо Салтарелли.

Когда Леонардо и Сандро подошли к владениям Онореволи — идти было неудобно, узкая дорога вилась вверх по холму мимо выщербленных стен, что выводили к очень высокому и узкому проходу, — Джакопо и Никколо уже дожидались их там. Но прежде чем Джакопо повёл их дальше, Леонардо сказал:

   — Никко, я передумал. Это место не для тебя. — Леонардо заботился о юном Макиавелли, но ещё и колебался при мысли о том, что придётся представляться и беседовать с разными, порой развращёнными гостями Иль Нери. Ему стало вдруг плохо, словно отчаяние и любовная тоска были болезнью, что накатывала волнами, как тошнота после несвежей еды.

   — Леонардо, мы ведь уже здесь, — сказал Никколо. — Я хочу есть. Там наверняка будут кормить. И разве не для того просил тебя мастер Тосканелли быть моим учителем, чтобы я мог познавать жизнь? А жизнь — за тем входом. — Никколо указал на тёмный вход виллы. — Пожалуйста... Тебе это тоже пойдёт на пользу, мастер. Праздник отвлечёт тебя от сердечных дел.

   — Устами младенца... — заметил Сандро. — Он совершенно прав. Пошли.

Леонардо и его друзья следом за Джакопо поднялись по ступенькам в дом; там было темно, если не считать тусклого огонька, что горел на небольшом, но массивном с виду столе у стены напротив двери.

   — Вот видите, я же говорил, — сказал Джакопо. — А теперь идите за мной.

   — Ты знаешь, куда идти? — спросил Сандро.

   — Мастер Онореволи мне специально всё объяснил. — И юноша повёл их по лестнице — сперва вверх, потом вниз, через то, что из-за отсутствия света казалось бездной — к чёрной двери. Никколо держался вплотную к Леонардо, и тот взял его за руку.

   — Кажется, Иль Нери превратил дом в отражение своей души, — сказал Сандро.

   — Скорее в вечер гротеска, — отозвался Леонардо.

   — Ради Симонетты стоит потерпеть.

   — Тебе страшно, Никколо? — спросил Леонардо.

   — Нет! — выразительно фыркнул Макиавелли, но голос его прозвучал неестественно тонко.

Внезапно свет погас, а Джакопо куда-то исчез.

Не различая во тьме даже тени, Леонардо стал нашаривать дверь, которая, он знал, находится прямо перед ним.

   — Никко, — окликнул он, — стой на месте. Сандро?..

   — Мы тут, — сказал Сандро.

   — Попадись мне этот Джакопо... — начал Никколо.

   — Он только исполнял приказ, — сказал Леонардо, отыскав щеколду. — Ну, вот... — И он распахнул дверь настежь.