Норвежская школа — это пример полной деградации образования. Литературы нет, истории нет, физики нет, химии нет, естествознания нет. Есть природоведение, называется "обзор"… Мой старший сын учился в России в обычной школе, поэтому в Норвегии он стал вундеркиндом. До 7-го класса он не учил ничего — там не надо учить. В школах висят объявления: "Если родители попросят тебя сделать уроки — позвони. Мы поможем освободить тебя от таких родителей"» (Бергсет И. Что на нас движется! «Завтра». 2013. 9 мая).

Конечно, нельзя судить о всей стране по одной школе, в то же время это наглядный пример того, как под давлением деградантов сдает свои позиции европейская цивилизация. Здоровые силы пасуют перед демагогией — «свобода превыше всего!», «нельзя подавлять личность ребенка» и т. д. Кому охота прослыть «тоталитаристом», а то и «фашистом»? В итоге, деградация получает статус законной силы.

Лауреат премии Русский Букер за 1992 год писатель Марк Харитонов, вполне антисоветски настроенный литератор, живший в Москве (а значит, казалось бы, долженствующий с придыханием относиться к тому, что происходит за «бугром»), записал в дневнике пророческое размышление:

«9.04.76. Короткое пока развитие нашей эмигрантской литературы наводит на странное подозрение: свобода от внешних ограничений отнюдь не рождает более высокого уровня; как будто наоборот. Вырвавшиеся на простор авторы дают волю злобе дня и своей собственной злобе, забывая о душевной дисциплине и собранности. Свобода как свобода от чего-то. Свобода от сдержанности, от какой-то стыдливости, от самоограничения не так уж благотворна; душевный анархизм — не благо».

Это наблюдение вывело писателя на следующий вывод:

«14.04.77…Вчера переводил письмо немецкого писателя Андерша Симонову; наткнулся на такую фразу: "Умирающие общества либеральны до безнравственности, новые, поднимающиеся — всегда пуританские". И это говорит человек, переживший фашизм, казалось бы, помнящий цену разговоров о гниющей буржуазии, о пуританских семейных ценностях…»

Отсюда нерадостное умозаключение:

«24.10.77. Человек отличается от животных среди прочего способностью переступать табу» (Харитонов М. Сценография конца века. Из дневниковых записей 1975–1999. М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 33–34,43,48).

Культура начинается с творчества и запретов. Освобождение от запретов во имя творчества часто означает начало процесса освобождения от самой культуры. Иногда это означает переход на новую систему моральной регламентации, как в эпоху Ренессанса, когда на смену средневековой культуре пришла новая мораль и этика. Но и в этом случае было сохранено общественное регулирование средствами морали. Отказ от морального регулирования (а такие попытки делались и в эпоху Возрождения, например, Ф. Рабле) как раз означает разрушение культуры и ее последующую деградацию. Об этом размышлял известный культуролог

А. Ф. Лосев в книге «Эстетика Возрождения» и ряд других интеллектуалов. Но тогда удалось пройти по «лезвию ножа» и свобода стала освобождением творческой потенции народов Западной Европы (а затем и мира), а не свободой для темной стороны силы.

Отступление от канона, традиции, нормы — это творческий поиск или путь к деградации? Никто не в состоянии точно определить возможные последствия. Художник утверждает, что он в своем творчестве отражает объективный мир, пропущенный через его индивидуальность. Он отражает мир внутренним оком, как чувствует душа. Но и шизофреник видит мир по особому, и его лечат, чтобы вернуть к обыденному сознанию. А вдруг действия врачей неправомерны, ведь сажали же советских диссидентов в психиатрические лечебницы? Вопросы без точных ответов. Все решает практика. Одно плохо: практика погубила античность, и переиграть свершившееся невозможно. Так и с европейской цивилизацией. Будущее, конечно, покажет, чем весь этот «постмодерн» обернется, но поправить дело в случае катастрофического развития событий будет уже нельзя.

Либералы любят подчеркивать, что несвобода — это препятствие для развития культуры. И вот в Россию пришла свобода творчества и самовыражения, но почему-то свобода не привела к расцвету культуры и экономики. Быть свободным в показе эротических сцен, писать нецензурные слова в книгах, смаковать насилие и жестокость — это все же не та свобода, что жаждала интеллигенция советского времени. Хорошее (долгожданная Свобода) почему-то обернулась бедствием для общества и раем для криминальных и деградивных элементов. Если большевики смогли вызвать культурный подъем в обществе и художники создали массу жизнеутверждающих фильмов, песен, стихов, то либеральная революция почему-то вызвала обратное явление. Культура погрузилась в чернушное уныние. А если и выходили комедии, то подобно циклу о «национальных особенностях» охоты, рыбалки и политики, где герои тупо, но целеустремленно поглощают водку в баснословных количествах, они далеко отставали от настроя комедий Г. Александрова, Л. Гайдая, Г. Данелия, И. Пырьева, Э. Рязанова, Ю. Чулюкина.

Можно дать много вариантов ответа на парадокс расцвета талантов в «зажатое» время, но в любом случае понятно, что мало привнести в общество свободу, необходимо создать некие условия для того, чтобы свобода работала на благо общества, а не на его коррозию. Оказалось, что свобод а— не автомат по штамповке хороших дел. Отсюда принципиальный вопрос: почему «оттепель» 1950-х годов в СССР вызвала к жизни высококачественный кинематограф М. Калатозова, Г. Чухрая, М. Хуциева, А. Тарковского, В. Шукшина, появление театров «Современник», «Таганка», БДТ Товстоногова и т. д., а снятие цензуры в конце 1980-х — «чернушное» кино и доминирование коммерческой литературы? Ответ в общем-то прост: в одном случае культура ориентировалась на повышение энергетики нации, в другом — фактически шла игра на ее понижение. Какова глубинная цель, таков и результат.

Во время «перестройки», выжав из критики цензуры в СССР максимум идеологических дивидендов и, захватив командные посты в структурах управления культурой, либералы перешли к делу. Сначала они ангажировали хороших режиссеров, поручив им поставить фильмы «новой волны». Наиболее шумными и знаковыми стали картины «Интердевочка» и «Воры в законе». Это была заявка на показ новых героев, новой жизни и новой «морали». Хотя в «Интердевочке» сценарист и режиссер «старомодно» попытались показать изнанку работы проституток, но моралитэ потерпела неудачу, и через несколько лет профессия путаны сделалась, если не престижной, то социально признанной. А через «Воров в законе» было заявлено, что жизнь есть жизнь, а деньги есть деньги. Будущее и впрямь оказалось за новыми героями и их принципами.

Своеобразным эстетическим манифестом нового времени стал фильм А. Балабанова «Про уродов и людей» (1998 г.). (После чего этот талантливый художник полностью сосредоточился в своем творчестве на изнанке жизни.) Социальные уроды там были показаны хоть и без симпатии, но ярко, а «люди» — получились мелкими, ничтожными и беспомощными. Этот эстетический факт был в дальнейшем реализован во множестве «культовых» картин его и других постановщиков: «Бригада», «Бумер», «Жмурки», «Груз 200». Подобная демонстрация «людей» стала своеобразным кредо либерального кинематографа. Пассионарный созидательный тип советского кино был отвергнут. В роли пассионариев нового времени стали выступать бандиты, снятые, кстати, с большим сочувствием и пониманием их проблем. Недаром С. Говорухин метко назвал происшедшие изменения «великой криминальной революцией». Поэтому ничего удивительного, что кинематограф стал смотреть на правоохранительные органы глазами криминала.

Кинофестивали заполнили картины с живописными «моральными уродами» и никчемными, социально и морально раздавленными «людьми». Таково нормальное видение мира деградантами. Выход из кризиса общества они не только не видят, но, по большому счету, в благополучном разрешении и не заинтересованы, ибо «снимать будет нечего». Они станут никому не интересны и будут вновь оттеснены в маргиналы. Их социальная роль — живописание гниющих социальных тканей. Одновременно, это их питательная и карьерная среда. И эта тенденция не просто имеет продолжение, она искусственно насаждается и усиливается.