СЕРГЕЙ (встает). Вот что, старик, уходи! (К Ольге Ивановне.) Пойдем! Больше сидеть не могу. Сходим в столовую.
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Пойдем!
КОСТЫЛЯНКИН. Хе-хе-хе! Заартачился! Нос-то, брат, не задирай, еще поклониться придется!
СЕРГЕЙ. Ну? Уходи, поговорил и — ладно!
КОСТЫЛЯНКИН. Хе-хе-хе! Что, брат, того, забрало? Поди-ка лучше, поговори с нею.
СЕРГЕЙ. За мной вины нету. Бить челом ей не буду.
КОСТЫЛЯНКИН. Хе-хе-хе, не такие, брат, как ты, головы гнули. Без жены-то, того, не проживешь!
СЕРГЕЙ (уходя). Проживу. Для этого дела храбрости хватит!
Занавес.
Картина вторая
Вечер. Квартира Яковлевны, где приютилась Акулина. Небольшая комната с печкой, сундуки вместо кровати, в углу иконы, горит лампада. Около печки поставлен самовар. Бедно, но чисто. АКУЛИНА сидит на постели, подперев голову руками.
ЯКОВЛЕВНА сидит возле стола. Разговаривают.
ЯКОВЛЕВНА. Что ж, касатка, лампу зажигать надо, посумерничали и ладно.
АКУЛИНА (надрывным голосом). Уж посидим, Яковлевна, так! В темноте как будто сердце отходит. На свет божий глядеть тошно.
ЯКОВЛЕВНА. А ты себя не томи. Нет ничего хуже, как человек себя томить начнет. Ты думку гони от себя прочь. Живешь, и слава тебе господи!
АКУЛИНА. Ах, и заела тоска мою душу! Жизнь мне не в жизнь!
ЯКОВЛЕВНА. Какая тебе тоска, прости господи? Баба ты молодая, здоровая, кровь с молоком, смотри, что мужики про тебя говорят. Эдакая баба, говорят, да зря пропадает. Тебе о деле нужно думать, как свою жисть устроить, а она — тоска! Он-то, небось, по тебе не тоскует.
АКУЛИНА. И снится он мне, Яковлевна, каждую ночь! И будто живой стоит он, голубчик мой, предо мной! И будто приходит с работы, а глаза-то у самого будто плачут. «Накрой, говорит, Акулюшка, на стол, и давай будем обедать» — и таким истомным голосом говорит, как будто у него слезы в горле застряли. И так мне тошно становится, Яковлевна, так тошно, что взяла бы веревку да и удавилась! (Плачет.) И все я жду его, моего голубчика, вот, думаю, придет, вот спокается, да скажет: «Ну, Акуля, приходи ко мне жить. Пятнадцать лет жили вместе, давай, видно, и помирать вместе будем».
ЯКОВЛЕВНА. Так и жди! Как же — спокается! По-завчерась видела его с этой девкой на заводе: идут, ровно в обнимку, он таким козырем, ровно будто помолодел с нею.
АКУЛИНА (почти не слушая ее). А я его, моего голубчика, все вспоминаю. То будто привидится, как еще женихом с невестой были, глаза-то у него были ласковые, сам-то вальяжный, только, бывалчи, тихонечко ухмыляется, слов много не ронял, а какое скажет, западает в душу; то будто на заводе вместе гуляем, а он, бывалчи, скажет: «Вот дома-то за печкой, Акулюшка, я тебя не примечаю, а на народе погляжу — нет красивей моей бабы». (Сморкается.) Как жили-то, Яковлевна, как жили! Ласковый он, мой голубчик, тихоня, никого словом не обидит, и все, бывало, сидит да работает! Как голубки жили: все друг возле дружки! Всем на диву.
ЯКОВЛЕВНА. Что говорить? Хорошо жили, все завидовали! Не подвернись эта шлюшка, так бы и век свой свековали.
АКУЛИНА. Вот так-то ночку-ноченьскую все лежу да придумываю, да неужели это мы на веки вечные с Сергеем расстались-то?! И сосет сердце, и сосет, и гложет тоска, и гложет; хоронить не хоронила, а вроде как похоронила! Матушка, царица небесная, думаю, да дай ты мне одним глазком поглядеть на него, как он, мой голубчик, весел аль скучен, похудел, может, да кто за ним приглядит-то, кто накормит да за ним поухаживает.
ЯКОВЛЕВНА. Небось, на заводе обедает. Нашла о чем думать! Ты бы лучше вот в церковь сходила да с батюшкой поговорила: глядишь, все бы полегчало.
АКУЛИНА. Ох, Яковлевна, не молится. Надорвала мне сердце тоска! Плачу, плачу, все царицу небесную вспоминаю, а душеньке все не легче. И с батюшкой говорила, он все одно твердит: «Богохульник твой Сергей, над иконами надругатель, не простится ему ни на этом свете, ни в будущем. Благодари бога, что он отвел его от тебя, а только ему, обидчику, будет наказанье».
ЯКОВЛЕВНА (живо). И я тож говорю! Кощунник! И это тебе грех, что ты о нем плачешь.
АКУЛИНА. Ох, Яковлевна, простила я ему все! Позови он меня — соколом быстрым к нему бы полетела.
ЯКОВЛЕВНА. Вот то-то и плохо, что ты царицу небесную не почитаешь, тебе жребий пал за веру православную постоять да против супостатов сражаться, а ты, ничего не глядя, обиду забыла, готова к богохульнику лететь и о святых иконах не думать.
АКУЛИНА (плача). Ох, тяжко мне, Яковлевна, тоска мою душу заела! Нет мне ничего на свете милее Сергея. Ни одной ноченьки глаз не сомкнула, и душенька у меня раздвоилась. Не изменница я, не предательница; приди, позови Сергей — в поганую избу его не пойду и жить по-новому, без икон, не стану, а только если бы сюда пришел, приласкала бы его, моего голубчика, накормила, ночку бы с ним поспала, и тоска бы у меня от души отпала.
ЯКОВЛЕВНА. Непорядок у тебя в голове, баба! Так мысли бегут, как бисер рассыпаются, а толку никакого. Ты бы лучше о детях подумала. (Встает.) Будет сумерничать, вставай! Угольков в самовар подложу, чайку попьем — все будет веселее.
Зажигает лампу и подкладывает угли в самовар.
АКУЛИНА (тем же голосом). И царицу небесную мне жалко, и без икон, без церкви жить не могу, и без Сергея мне легче удавиться, чем при живом муже вдовою быть.
ЯКОВЛЕВНА. Слезай, будет реветь-то! Поревела — и ладно. Ты бы вот лучше внимание обратила на Кузьмича! Малый сохнет по тебе, и в лавочке у него забираем, душа человек, и каждое воскресенье в церковь ходит. Пристроилась бы к нему, жила бы так, умирать не надо.
Стук в дверь. АКУЛИНА спрыгивает с сундука.
ЯКОВЛЕВНА. Что? Ждешь все Сергея? Не придет — девка не пустит.
Отворяет дверь, входят ДЕТИ.
АКУЛИНА (бросаясь к ним). Детушки вы мои ненаглядные! Сенюшка, Мишенька! Да живы ли вы, мои деточки?!
СЕНЯ и МИША (вместе). Живы, здоровы.
АКУЛИНА (обнимая их поочередно). Садитесь, деточки, небось, есть хочется?
МИША. Страсть проголодались! С утра не евши!
АКУЛИНА начинает хлопотливо бегать по избе. Она вся оживилась и напоминает прежнюю энергичную Акулину.
ЯКОВЛЕВНА. Ну, как поживаете? Отец-то, слышно, не собирается к нам?
МИША (протяжно). Нет.
АКУЛИНА (все ставит на стол, кормит их. Волнуясь). Ну, как Сергей-то? В завкоме?
СЕНЯ. В завкоме.
АКУЛИНА. Да где же он обедает-то?
МИША. Кое-как пробавляется. В клуб ходит — насчет еды скучно.
АКУЛИНА. Господи! Да пришел бы ко мне, я б его накормила.
ЯКОВЛЕВНА. Дюжа богатая стала. Самой есть нечего.
АКУЛИНА. Ну, как отец-то… один?
ЯКОВЛЕВНА. Эта-то, завкомская, шляется к вам?
МИША. Каждый вечер сидит у нас.
АКУЛИНА (подскакивая). Сидит?!
СЕНЯ. До полночи. Как ни проснешься, они все сидят, разговаривают.
АКУЛИНА. Каждый вечер?
МИША. Ни одного дня не пропустила.
ЯКОВЛЕВНА (к Акулине). Что, говорила я тебе? А ты нюни распустила! Сергей да Сереженька.
