ЗИНА. Кого вычеркнуть?
ЗАПЕКАНКИН. Немедленно отказать! Я ему покажу, как к чужим бабам лазать!
ЗИНА. Каким бабам? Мне с вами страшно!
ЗАПЕКАНКИН. Смирно! Тачанки вперед! Где он?
В комнату вбегает КАТЯ. Удивленный ЗАПЕКАНКИН глядит то на Зину, то на Катю.
ЗИНА. Катя, уведи меня отсюда! Мне страшно одной. Он совершенно пьян! Он требует аннулировать, а я не могу!
КАТЯ. Петр Иванович, что с вами?
ЗАПЕКАНКИН (удивленно). Где я? Что со мной? Это ты?
КАТЯ. Да! Я!
ЗАПЕКАНКИН (показывая на Зину). И это ты?
КАТЯ. Нет, это Зина!
ЗАПЕКАНКИН (падая на колени). Не может быть! А впрочем, все равно! Два часа прошло, теперь амба! Режь правду!
ЗИНА. Он только что сейчас говорил и мне эти слова!
ЗАПЕКАНКИН. Или сейчас — или никогда!
КАТЯ. Да вы сядьте!
ЗАПЕКАНКИН. Можно постоять. Мы не буржуи…
КАТЯ. Хоть немного придите в себя.
ЗАПЕКАНКИН. Или ты — или смерть!
КАТЯ. Господи! Я не знаю, что делать!
ЗАПЕКАНКИН. Аннулируй — или убью!
ЗИНА. Катя, скорей уйдем, пока никто не вошел в комнату.
КАТЯ. Но куда?
Девушки в смятении бегают по гостиной.
ЗАПЕКАНКИН. Минута на размышление, а там буду стрелять. Любовь не картошка, не бросишь в окошко.
ЗИНА. Бежим ко мне! Обойдем лестницей через спальню брата.
Они с силой открывают скрытую за ширмой дверь. Дверь широко раскрывается, и на пол, к ногам стоящего на коленях ЗАПЕКАНКИНА падает ТРУПОЕДОВ. С криком обе скрываются. ЗАПЕКАНКИН и ТРУПОЕДОВ секунду глядят друг на друга, наконец поднимаются с полу.
ЗАПЕКАНКИН. Тьфу, сволочь! Подслушивал?
ТРУПОЕДОВ. Так точно! Вступив в исполнение своих обязанностей до официального назначения, считаю своим долгом взять под надзор всех подозрительных личностей…
ЗАПЕКАНКИН. Всех подозрительных?
ТРУПОЕДОВ. Так точно. Обходя вверенный мне район вчера вечером, встретил телегу, быстрым аллюром мчащуюся за город. Нагнав ее, я узнал сидящего в ней ямщика, потребовал от него отчета в столь быстрой езде. При допросе выяснилось, что сей мужик ехал за триста верст сдать бумаги и телеграмму скорой почтой. Не имея права отнять бумагу до своего официального назначения и снявши точную копию с телеграммы, мужика отпустил, копию прилагаю.
ЗАПЕКАНКИН (важно). Ах, какая наглость! Дай-ка мне копию!
ТРУПОЕДОВ. Разрешите прочитать.
ЗАПЕКАНКИН. Читай, у меня в глазах мухи роятся и все двоится, все двоится…
ТРУПОЕДОВ. «В губ-е-р-нс-кий трибунал. Прокурору».
ЗАПЕКАНКИН. Что?
ТРУПОЕДОВ. «Прокурору. Вторично телеграфирую выезжай немедленно дело огромной важности гастролеры торопятся».
ЗАПЕКАНКИН. Прочитай, прочитай последнее слово…
ТРУПОЕДОВ. «Гастролеры…»
ЗАПЕКАНКИН. Не нужно… читай дальше! Да читай, что остановился?
ТРУПОЕДОВ. «Сочувствующий и бандит…»
ЗАПЕКАНКИН. Довольно! Дай бумагу! Дальше не нужно читать. Чья подпись?
ТРУПОЕДОВ. Подписано «Виктор», не иначе как сын председателя волисполкома.
ЗАПЕКАНКИН. А что, здесь вечером всегда душно?
ТРУПОЕДОВ. Всегда!
ЗАПЕКАНКИН. Распорядись, чтобы окна открывали, а бумагу я передам самому. Молодец, братишка.
Бежит к дверям.
ТРУПОЕДОВ. Рад стараться на пользу революции!
Смотрит вслед убегающему ЗАПЕКАНКИНУ.
Уж очень его быстро протрезвила бумага. Даже весь затрясся и вспотел. Точно его в самый нос укусило! Пьян, а держится! Лицо и брови в дугу превратились, в глазах огоньки засверкали! Что это могло значить? Впрочем, наше дело маленькое, служебное. Поди разбирайся, что думает начальство! Батюшки, час ночи! Пора в обход! Трам, там, там! На улицу мне! Так и чувствую, как силушка по жилушкам прокатывается! Мне бы Нью-Йоркской тюрьмой управлять да сыском ведать всей Европы!
Занавес.
Действие третье
Маленькая комната. Две кровати. ДУНЬКА поет, убирая постели.
ДУНЬКА. Шпилька? Да еще на подушке? Неужели с учительницей? Ха… ха… ха… Бедный регент! С ним поцелуи, а здесь…
Входит МАРИЯ ПАВЛОВНА.
МАРИЯ ПАВЛОВНА (взволнованно). Где Коленька?
ДУНЬКА. Ушел.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Поздно приехал?
ДУНЬКА. В два ночи, а в пять и след простыл!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Секретарь с ним?
ДУНЬКА. Валяется в передней! Там и ночевал! Пьян, света божьего не видит.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Ты бы уложила его в постель!..
ДУНЬКА. Пробовала… Не дается. Лезет руками куда не следует и кричит: «Два часа прошло, и ты моя!» Срам один! Как услышит мой-то — изобьет! Подумает, любовника нашла!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Сказала бы Николаю Михайловичу, вместе и перенесли бы его в спальню.
ДУНЬКА. Николай Михайлович был не один.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Кто же мог находиться у него поздно ночью?
ДУНЬКА. Учительница Наташка!
МАРИЯ ПАВЛОВНА (сердито). Бесстыжая девка! Думает, Коленька регент? Может, мечтает замуж за него выйти?
ДУНЬКА. А вот и шпилька — на кровати нашла!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Какой стыд! Ты, Дунька, язык за зубами держи! Чтобы на улицу ни одна сплетня не выползла! Вот срам! Вот позор! Не ожидала я от него такой мерзости!
Входит НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА, разодетая, с пунцовым бантом на груди.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Батюшки мои, а я уже подумала, не случилось ли несчастье? Вхожу в дом, слышу: не то с земли, не то с неба необыкновенный храп. Прошла все комнаты — хоть бы кто! Мне даже жутко стало! Такого храпа, сколько живу, не слыхивала!
ДУНЬКА. Пойти взглянуть, не задохся бы.
Уходит.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Настасья Алексеевна, дайте взглянуть на вас, вы сегодня какая-то необыкновенная! Бант-то, бант так и пышет!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Нечему удивляться! Я всегда коммунисткой была!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Что это, все наши дворяне коммунистами сделались? Намеднись Гробожилов с Боц-Боцянским такое несли! Как только язык поворачивался!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Я до глубины души возмущена вашим отрицательным отношением к моим коммунистическим наклонностям. Мне только очень хотелось бы, чтобы я более достойной матерью была вашему Коле, чем вы ему тетей!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Достойной матерью?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Вы разве не знаете, что Коля женится на Зине?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Я сама ему указала на Зину, но не думала о таком поспешном обороте дела.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (копируя). «Или она — или смерть!» Как решительно бросил он свою историческую фразу. И какой трагедией запахло от его слов. Мне жутко стало… я согласилась!
