ЦАЦКИН. Он занимается только мельничным делом?
ОБА. Что?
2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Он и мельник, и сукновальщик, торговец малясом{123}, главный самогонщик, процентщик.
1-й ПОСТОЯЛЕЦ. А теперь он еще пустит табачную фабрику…
ЦАЦКИН. Что же вы хотите?
1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Чтобы вы нам посоветовали…
2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Еврей должен помочь еврею…
ЦАЦКИН (пренебрежительно). Что ж, его можно отправить в тюрьму, в два счета.
1-й и 2-й ПОСТОЯЛЬЦЫ. Нет, нет, только не это… Мы не должны этого делать…
ЦАЦКИН. Тогда есть другой способ. (Выпрямляется и тычет себе пальцем в грудь.) Я с ним поговорю с глазу на глаз.
1-й и 2-й ПОСТОЯЛЬЦЫ восторженно смотрят на него.
ЦАЦКИН. Я у вас за труды ничего не возьму. Дайте мне ваши извещения о подоходном и уравнительном сборе и патенты для доказательства, что я вами послан.
1-й ПОСТОЯЛЕЦ. С удовольствием.
2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Очевидно, бог вас послал.
ЦАЦКИН. Дайте документы, я сейчас же еду.
Минуту оба колеблются. Быстро собирают документы и передают ему.
1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Где же мы вас увидим?
ЦАЦКИН (многозначительно). Цацкина знает весь мир. Итак, прощайте.
Жмет им руки с видом, исполненным самодовольства.
1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Так мы на вас полагаемся, как на твердую скалу.
2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Вы наш Мессия.
ЦАЦКИН (громко). Мы еще с вами увидимся, и вы узнаете, кто такой Ефим Степанович Цацкин.
Уходит. Евреи в восторге провожают его глазами.
Занавес.
Акт второй
Богато убранная комната в квартире Лейба Гера.
ИОСИФ (вбегая в костюме физкультурника, сталкивается с входящей из противоположной двери матерью. Вскрикивает от неожиданности). У, у, у…
МАТЬ. Ты что, с ума сошел, людей не видишь? Парень без штанов, голый, срам какой, убирайся, я тебя видеть не хочу.
ИОСИФ (смеется). В порядке футбольной дисциплины вам, матушка, предлагается впредь не оскорблять руководителя футбольной команды… Эх, матушка, успехи у меня…
МАТЬ (недоверчиво). Какие?
ИОСИФ. Какие, известно какие. Во-первых, мы забили пять голов второй команде, во-вторых, я уже выжимаю полтора пуда, в-третьих, я блестящий гимнаст, в-четвертых, я назначен инструктором физкультуры.
МАТЬ (обрывая его). Лучше бы ты был назначен инструктором местхоза и ведал мельницами.
ИОСИФ. Тоже — карьера. У нас более широкие горизонты.
МАТЬ. Что же ты думаешь — министром быть?
ИОСИФ (отвечает, упражняясь). Зачем… через месяц… я уеду в Харьков, а там состязания, спорт.
МАТЬ (с беспокойством). Какие истязания, какой порт. Я хотела бы только знать, о чем думает такой парень, как ты.
ИОСИФ. Мама, такой парень, как я, вовсе не способен думать…
МАТЬ. Но тебе ведь уже исполнилось восемнадцать лет, доколе…
ИОСИФ. Начинается старая песня: доколе… доколе… Ты разве не видишь, что я делаю карьеру?
МАТЬ. Тоже карьера, всем моим врагам желаю такую карьеру. (Дразнит.) Пишкультурник. У других родителей дети обучаются, кончают на доктора или присяжного поверенного, у меня несчастье. Он вовсе не думает о цели, о деньгах…
ИОСИФ. Мама, физкультура — залог здоровья, а здоровье выше денег.
МАТЬ. Но какая же будет цель из этого? Боже мой, у бедных родителей вырастают дети — одно удовольствие, а у нас — одно несчастье.
ИОСИФ. Почему тебе так нравится доктор и не нравится… (Гордо чеканя каждый звук.) Ин… струк… тор… физ… куль… туры…
МАТЬ. Пусть будет инструктор, ну а потом?
ИОСИФ. Потом — зав. окружным отделом физкультуры.
МАТЬ. А потом?
ИОСИФ. Член це-ка физкультуры.
МАТЬ. А потом?
ИОСИФ (злобно). А потом… просто физкультура.
МАТЬ. Я так и знала, что физкультурой это начнется и физкультурой кончится.
За сценой раздается детский голос: «Не нужно нам раввинов, не нужно нам попов…»<a name="read_c_124_back" href="#read_c_124" class="note"><sup>{124}</sup></a>
МАТЬ (иронически). Может быть, ты его с собой возьмешь?
ИОСИФ. Молод еще, пусть подрастет, а впрочем, пути у нас разные, я беспартийный, а он метит далеко…
Вбегает АБРАША, увидев брата, поднимает руку по-пионерски.
АБРАША. Будь готов!
ИОСИФ. Всегда готов дать гол!
АБРАША. Мама, меня назначили вожатым.
МАТЬ. Обрадуешь бабушку свою.
Уходит.
ИОСИФ. Ты был на площадке?
АБРАША. Был, в два часа соревнования по бегу.
ИОСИФ (нервно). Верно.
АБРАША. Там уже собираются.
ИОСИФ (тревожно). Бегу…
Убегает. За ним уходит АБРАША.
Входит АДЕЛЬ. Подходит к зеркалу и кокетничает.
ЭЛЕОНОРА (входя). Аделичка, милая, скажи…
АДЕЛЬ. Я не могу говорить, душа моя гаснет. Я дала клятву.
ЭЛЕОНОРА. Мне скажи… на ухо… тихо, тихо.
АДЕЛЬ. Я тебе не назову его, но обрисую.
ЭЛЕОНОРА (подпрыгивая от радости). Говори.
АДЕЛЬ. Начнем с головы. Волосы черные, как смола, густые, как сапожная щетка…
ЭЛЕОНОРА (нетерпеливо). Дальше…
АДЕЛЬ. Ноги…
ЭЛЕОНОРА. Ты ведь с головы начала…
АДЕЛЬ. Да… Лоб низкий, низкий и… словом, обычный… а глаза… (Вздыхая.) Ах, глаза!.. (Закатывает глаза.)
ЭЛЕОНОРА. Голубые?
АДЕЛЬ (мечтательно). Нет.
ЭЛЕОНОРА. Черные?
АДЕЛЬ. Нет.
ЭЛЕОНОРА. Серые?
АДЕЛЬ. Нет.
ЭЛЕОНОРА. Какие же?
АДЕЛЬ (очнувшись). Бесцветные… не то красные, не то обычные… Нос у него турецкий…
ЭЛЕОНОРА. Турецкий?
АДЕЛЬ. Да. Длинный, опущенный книзу, с горбинкой. Такой нос свидетельствует о неизмеримом темпераменте, о страсти.
ЭЛЕОНОРА (нетерпеливо). Дальше.
АДЕЛЬ. Губы… (мечтательно) словно пуховые подушечки. Подбородок, как у этого… ну… Мефистофеля… такой острый. Грудь колесом, ноги… стройные, длинные… Ах, не мучь меня воспоминаниями.
Быстро подбегает к зеркалу и тщательно пудрится.
ЭЛЕОНОРА. Что же он, просил у тебя руки?
АДЕЛЬ. Почти. Он, как джентльмен, начал с погоды и, крепко сжимая мне руки, шептал: «Какая погода!.. Какая очаровательная…»
ЭЛЕОНОРА. А ты?
АДЕЛЬ. Я… ему тоже сжимала руку и повторяла: «Какая восхитительная погода!..»
