МУЖИЧКОВ. Ну, это какое же разложение? Это внеклассовое общество. Вы, оказывается, политически — совсем двухлетняя. (Смеется.)
СУСАННА БОРИСОВНА (обрадованно). Тогда я не пони маю, какое может быть разложение от бритья, галстука, шелкового чулка или даже поцелуя? (Смеется.) Смешно…
МУЖИЧКОВ. Вот, вот, поцелуй. А там от поцелуя с одной захочется к другой, третьей. Потом за поцелуи потребуются во всяких видах алименты, начнешь гоняться за рублем и покатишься. Впрочем, все это чепуха. (Хватаясь за бумаги.) Кажется, в тридцать первой бочке клепки попрели.
СУСАННА БОРИСОВНА. Позвольте, как это так — чепуха? А вдруг нашлась бы такая молодая, красивая и так взглянула бы на вас глазами, как маслинами, и поманила бы вас… хохотком так?..
Смеется с хохотком. Друг другу заглядывают в глаза.
МУЖИЧКОВ (вскакивая). Что… что такое? Я ничего не могу вам сделать. Вот, вот… И вообще, что это за устраивания? Есть профсоюз. Какая вы работница? И кто вы, я совсем не знаю.
СУСАННА БОРИСОВНА. Так узнайте, пожалуйста… Как это, чтобы вы узнали?.. Я вся вот, вся, пожалуйста… Ради советской власти я все могу, все. И для партии тоже… Коммунисты мне очень нравятся. Вы, например, такой изумительный… прямой, изумительно честный… А может быть, рекомендации нужны? Или как я живу? Тогда пожалуйста, хоть даже сами ко мне заходите, пожалуйста…
Антракт.
Акт второй
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Скамейка, деревца. МИША и ВАРЬКА.
ВАРЬКА. А что это ты вырядился так? Вроде в матросское, воротник только не морской. А вместо штанов — трусики какие-то до колен, и в чулках…
МИША. Это рационализм, а не так себе. Это большого труда стоит, но все на разумных основаниях и в согласовании с врачом и художником. Я бы и в квартире все согласовал, да живу не один. Здорово, а? (Старается посмотреть на себя сзади, отчего вертится.) Вот так мы и одеваться должны, а не к фракам каким-нибудь идиотским с брюками тянуться. Революция!.. Некоторые идиоты говорят, что революции нет, и скучают, а в быту вот революция не началась еще. Непочатый мир. И я вот первый, понимаешь? Первый революционер! Впереди.
СУСАННА БОРИСОВНА (являясь). А, Мишенька, вы страшно мне нужны, ради бога, на минутку…
Садится на скамейку, прихорашивается.
ВАРЬКА (к Мише). Не ходи.
МИША. А, не ходи? Опять ты насчет сердечных дел. А я думал, мы теперь просто товарищами. Насчет буржуя ты ведь даже слушать не захотела. А раз так, то почему и мне не пойти? Ты к буржую, а я к буржуйке. Вот смотри, смотри… (Идет к Сусанне Борисовне.)
ВАРЬКА. Дурак! Рационалист несчастный…
Уходит.
СУСАННА БОРИСОВНА. Кажется, ваш папаша здесь ходит домой?
МИША. Не знаю, может быть.
СУСАННА БОРИСОВНА. А скажите, почему вам нравятся больше красивые? А красивые не в партии и умеют нравиться, а в партии почему-то некрасивые, и они не умеют нравиться.
МИША. Очень просто. В партии трудящиеся. А у трудящихся на лицах, конечно, забота и труд. Не то что у вас. Вас веками сотни рабынь холили, фабриковали, можно сказать, красивыми. Только чего тут красивого, не понимаю? Никакой рационализации. Вот эта красивость — условность сплошная. Раньше, например, было модным — зубы черные, а теперь — белые. Но раз все условно, тогда почему не переставить? Раньше считались красивыми лица нетрудовые, а теперь должны считаться красивыми трудовые. Очень даже рационально.
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, я политически совсем двухлетняя и не понимаю, о чем вы говорите. Я тоже очень трудовое лицо. И знаете, от этой самой нэповской современности меня тошнит, просто ужасно, ужасно. Хочется, знаете, по-тургеневски так… чтобы и липы были, и он милым бы таким был, наивным и обаятельным юношей… и шепоты, и вздохи, и украдкой нежный его поцелуй… Ах… правда, это так хорошо! Совсем по-трудовому: поля, леса… Или вам и этот жанр не нравится?
МИША. Мне кажется нерациональным ни с черемухой, ни, как говорят, по-собачьи{261}. Любовь, по-моему, должна быть делом общественным.
СУСАННА БОРИСОВНА. Что это, как?
МИША. Очень просто. Каждый человек…
СУСАННА БОРИСОВНА. А какого пола ваш человек? Человек без пола не представляется. (Хохочет.)
МИША. Это все равно. Только не будь любви, не было бы и детей. А не будь детей, к чему тогда буза всякая? Поэтому любить надо не так, что плюнул — и готово… Или это личное удовольствие. А рационально надо, с сознанием, что это общественное дело, продолжение рода человеческого.
СУСАННА БОРИСОВНА (перебивая). Ой-ой! До чего же это дойдет? У вашего папаши общественное дело — это… ассенизационный обоз… А у вас — любовь… как это скучно! У вас даже в любви и в поцелуях международное положение. (Смеется.) А сами вы как любите — тоже с общественностью?
МИША. К сожалению, не всегда. Срываюсь иногда. Молодость, что ли… Вот не надо было к вам подходить, а дернуло…
СУСАННА БОРИСОВНА. Почему же не надо? Ведь я же вам нравлюсь?
МИША. Мне? Как вам сказать? Старее меня мне не нравятся…
СУСАННА БОРИСОВНА. Что-о? То есть я старая, по-вашему?
Вскакивает и даже открыла рот так, что вот-вот скажет: «мерзавец» или «негодяй».
Впрочем… (Меняя злость на улыбку.) Мне так вы нужны. Знаете, у меня к одному коммунисту дело есть. Но у меня ничего не выходит. Я никак его понять не могу. Скажите, ради бога, что за люди коммунисты? Ну вот хоть вы, например, и ваш папаша?
МИША. Гм… А вы как думаете?
СУСАННА БОРИСОВНА. Мне кажется, коммунисты такие же люди, как и все.
МИША. Ну, тогда вы не верьте своим глазам. Часто пишут о коммунистах и из кожи лезут коммуниста сделать как можно обыкновеннее. Или, как теперь говорят, живым человеком, гармоничным. А коммунист — совсем необыкновенный человек.
СУСАННА БОРИСОВНА. Как, необыкновенный? Неужели у вас ни любви, ни страсти?
МИША. Наоборот. Как раз все настоящие коммунисты со страстью. Очень даже рационально. Только у нас страсть к делу. А любовь так… между прочим…
СУСАННА БОРИСОВНА. Какая же тогда это страсть? Если любовь между прочим, а страсть… может быть даже к обозу… (Хохочет.)
МИША. А вы не смейтесь. Разве страсть только в любви? Была же страсть и к власти, хоть, например, у того же Макбета? Вот мы и есть Макбеты{262}. Только он стремился к личной власти, а мы — классом.
СУСАННА БОРИСОВНА. Да… тогда действительно… во всяком случае, мерси, благодарю… (Смотрит на часы.) Извините, я должна здесь сейчас встретиться.
МИША. Мне тоже… давно (заглядывая в блокнот)… надо работать, а я волынюсь. Вот тебе и рационализация… Всего…
Уходит.
Сусанна Борисовна все на себе оправляет, принимает печальный вид одинокой на скамейке. Идет МУЖИЧКОВ.
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, Андрей Иванович, здрасте! Простите, на одну минутку…
