Председательский ковер опять мягко пружинил под ногами. А навстречу ему из кухни быстро шла возбужденная, побледневшая Марья.

— Трофим! Опомнись! Как тебе не стыдно! Выгонять гостя — это же позор хозяевам.

Павел снял с вешалки пальто и, попрощавшись, все так же спокойно открыл дверь в сени.

И на улице, встречаясь с односельчанами, он тоже старался ничем не выдавать своего состояния; весело здоровался, даже пытался шутить.

И только придя домой, почувствовал, как внутри у него все дрожит от напряжения, как занемели крепко сжатые в кулаки пальцы рук.

Закатное солнце уперлось в окно, и на всем в избе — на столе, на книгах, на противоположной стене — лежат тревожные красные отблески.

Волнение постепенно улеглось, но вот уже и полчаса и час прошел, а на сердце у Павла все еще тревожно, все еще звенит в ушах прыгуновское «иди, иди!», все еще стоит перед глазами растерявшаяся, побледневшая Марья.

Да, Прыгунов любой ценой хочет быть у всех на виду, хочет скакать впереди всех, а не глотать чужую пыль. Он идет к своей цели напролом и не терпит, когда ему перечат. А еще Прыгунов и умеет постоять за себя: ему на ногу не наступишь… А вот умеет ли стоять за себя, за свои убеждения он, Павел? Так ли, правильно ли он ведет себя с председателем? Правильно ли он поставил себя с самого начала?.. Нет, он, конечно, не будет молчать, он не собирается быть чем-то вроде бесплатного приложения к председателю, каким был Виссарион Маркович. Так жить было бы куда легче и проще, но ему такая жизнь не нужна. Он по-прежнему будет жить так, как ему подсказывает совесть. И если нужно — он опять и опять будет вставать поперек вот таким председательским «инициативам». Вот только, как лучше это делать, как делать, чтобы не просто вставать поперек, но еще и с пользой для дела. А с Прыгуновым они, как там ни что, а делают одно общее дело…

Теперь-то Павлу ясно, что не надо было соглашаться, не надо было идти к председателю. Но было у него еще и тайное желание повидать Марыо. Теперь же, после случившегося, уже и Марья ему видится другой. Сколько раз он от нее слышал: «Уедем, Павел, я богатая, у меня много денег, ты со мной будешь счастлив…» Да что он — крохобор, что ли, и зачем ему нужно ее богатство? К черту все — и деньги Марьины и саму Марью. Что на ней, свет, что ли, сошелся клином? Будто уж не найдется для него девчонки — вон их сколько…

— Но ты же ее любишь, — говорит Павлу внутренний голос.

— А найду другую и забуду, — отвечает он на тот голос. — Клин, говорят, вышибают клином…

Вернулся из Сявалкасов Владимир Сергеевич поздно вечером. Дороги так развезло, что даже председательский вездеход не прошел, пришлось его до шоссе тянуть трактором.

Трофим Матвеевич проводил его до самой гостиницы. Следом за Владимиром Сергеевичем вошел в номер с хозяйственной сумкой и выставил из нее на стол бутылку «Столичной», банку малинового варенья и с десяток яиц. Даже эвкалиптового листа где-то достал и его рядом с вареньем положил.

— Самые верные лекарства, — кивая на стол, сказал Трофим Матвеевич. — Любую ангину как рукой снимет.

И в самом деле, утром Владимир Сергеевич проснулся хорошо отдохнувшим и почти здоровым. Горло уже не саднило, и голос стал не таким хриплым. Поглядел на часы: полшестого. Дурная районная привычка вставать чуть свет! Теперь, работая в обкоме, он приходил на службу гораздо позже, но старая привычка все еще нет-нет да давала себя знать.

Владимир Сергеевич выпил пяток сырых яиц, выпил полстакана настоянной на эвкалиптовых листьях водки и закусил малиновым вареньем прямо из банки, поскольку ложек в номере не было, и снова нырнул под одеяло. Окончательно проснулся уже близко к девяти, весь в поту, но уже совсем здоровым.

В райкоме он появился свежевыбритым, благоухающий «Шипром», и разве лишь очень внимательный глаз мог заметить некоторую помятость лица да отечные складки под очками.

У Василия Ивановича уже полно было посетителей, и он попросил свободный кабинет, чтобы перед совещанием собраться с мыслями, подытожить увиденное и услышанное. Свободным оказался кабинет второго секретаря, выехавшего на весь день в школы района.

Двери кабинетов выходили в одну общую приемную. И Владимир Сергеевич сказал секретарше, что если будут появляться председатели колхозов или секретари партийных организаций, то пусть заходят прямо к нему. Из своей прежней районной практики он уже знал, что если и назначается какое-нибудь совещание на вторую половину дня, все равно из колхозов едут в район с утра. Одному председателю нужно побывать в инспекции, другой идет что-то клянчить в РТС или торгмаш. И уж обязательно заблаговременно приходят и в райком: один до совещания хочет выяснить то, другой это.

Так оно н получилось: не прошло и часа, как в кабинете появился один председатель, следом за ним второй…

У Василия Ивановича в посетителях тоже нынче не было недостатка. Но вот, кажется, ушел последний. Слава богу!.. Нет, уже кто-то опять скребется в дверном тамбуре, кому-то еще понадобился секретарь райкома. Ба, да это же Иван Евдокимович Шубин, председатель из «Заветов Ленина». Широкоплечий, моложавый, можно даже сказать, красивый, хоть и редко говорят такое про мужчин. Немного старит Шубина разве что ранняя седина; она не только на висках изморозью осела, айв его пышные черные усы пробилась. Солнце да полевые ветры придали его лицу цвет хорошо прокаленного кирпича.

Василий Иванович поднялся с кресла, пошел навстречу Шубину. Председатель Иван Евдокимович опытный, умный, по пустякам секретаря райкома беспокоить не любит. Уж если приходит, — значит, или что-то наболело, или какой-то важный вопрос нужно решить. На этот раз Шубин пришел каким-то встревоженным, смятенным.

— Как думаешь, Василий Иванович, преступник я или нет? — спросил он, еще не успев сесть.

— Вроде бы нет, — улыбнулся Василий Иванович, как бы тем самым переводя странный вопрос председателя в шутку. — Дела в колхозе идут неплохо, даже удои не падают. Разве что с жинкой не поладил?

— По таким делам да в райком?! Нет уж, пусть ходят дураки да бездельники.

Только теперь Шубин сел в предложенное Василием Ивановичем кресло, выложил большие жилистые руки на стол, поглядел на них и, словно бы застеснявшись, убрал на колени.

— Неужели я в вас ошибся, Василий Иванович? — это спросил он с какой-то натугой, даже голос был какой-то чужой, не шубинский.

— В чем именно?

— Неужели и вы способны грести жар чужими руками?

— Ну, может, уже и хватит говорить загадками? — начал терять терпение Василий Иванович.

— Не без твоего же, надо думать, согласия в соседнем кабинете Владимир Сергеевич диктует железные условия? Начался разговор вроде бы тихо, мирно, расспросил о том, о сем, в блокнот записал. А потом вдруг — с ножом к горлу: сдай до первого мая тридцать тонн мяса! Хозяйство, мол, у тебя крепкое, а район обязательства не выполняет… Веселый разговор!

— Подожди, подожди. Я что-то не пойму, когда этот веселый разговор у вас состоялся? Ведь до совещания еще два часа.

— Да вот только что. Пришел, как обычно, пораньше и… Вы понимаете, нет, нет сейчас в колхозе столько мяса. Те свиньи, что поставлены на откорм, весят пока по каких-нибудь четыре пуда, а скупать скот у колхозников да сдавать за счет колхоза, как это делает Прыгунов, я не буду. Снимете с работы — что ж, снимайте, пойду опять бригадиром, — Шубин встал со своего места, как бы показывая, что хоть сейчас готов идти бригадиром.

— Сиди, сиди, чего кипишь, как вода в котле… С покупкой скота мы — чего уж там — перегнули. Сами же и будем исправлять ошибку.

— Что-то долго тянется это исправление.

— В конце мая, сразу же после сева, соберем пленум райкома… У меня, Иван Евдокимович, уже есть внутренний ну, что ли, перелом, я уже многое для себя решил и теперь на многое пойду… Чтобы признать свою ошибку, тоже, оказывается, не малое мужество нужно…

— Ну, камень с сердца, — Шубин облегченно вздохнул, удобно сел в кресле. — А я уж было подумал, бугорковские времена возвращаются. Ведь он, этот Бугорков, твой предшественник, что делал? Он каждый год заставлял нас сдавать по два плана и хлеба и картофеля. Скоту оставалось ровно столько, чтобы он только-только на ногах стоял. И каждую осень в адрес нашего района дождем сыпались громкие поздравления, каждую осень мы ходили в героях. А весной — весной нищенствовали. Едва-едва на семена наскребали… Вот я и подумал: не те ли времена вспять вернулись? Что-то много и в газетах, и по радио шумят о выполнении двух, а то и трех планов по мясу и молоку целыми районами. Или у них планы такие низкие?