— Да, один колхоз в соседнем районе чуть ли не десять планов по мясу выполнил. Говорят, и к нам приезжали, у нас в районе скот скупали.

— Пугает, очень пугает меня, Василий Иванович, этот пустой шум, эти геройские рапорта. Только-только начали входить в спокойное русло, так нет же, опять… Как бы нам удержаться, как бы остаться в стороне от этого шума?

— Будем стараться, Иван Евдокимович, — твердо пообещал секретарь райкома, заключая разговор.

Они вместе вышли в приемную.

Навстречу Василию Ивановичу поднялся со стула председатель колхоза «Знамя» Авдеев, тонкий и длинный как жердь мужчина лет сорока с блестящей лысиной и хитрющими глазами.

— Приехал по вызову в райком, а меня, оказывается, вызвали в самый обком — вон какую честь стали оказывать нашему брату. — Авдеев говорил это без улыбки, только в глазах этакие веселые чертики играли. — После разговора с Владимиром Сергеевичем, — что мне делать в райкоме? Я, пожалуй, пойду, — и даже сделал вид, что и в самом деле собирается уходить.

Все это было не больше, как предисловие, и Василий Иванович терпеливо ждал, что скажет Авдеев дальше.

— Думал, вызывают по важному вопросу, а тут всего и дела-то: на сколько могу увеличить посевы гороха да сколько должен сдать мяса. Да я бы и но телефону все мог сказать хоть вам, хоть Владимиру Сергеевичу…

«Хитер, хитер мужик: «всего и дела-то…» — усмехнулся Василий Иванович, подумав при этом, что гость из обкома, оказывается, успел и с ним поговорить.

В кабинете второго секретаря, куда зашел Василий Иванович, дым коромыслом, и где-то там, в дыму сидит у стола директор мясокомбината Доброхотов. По дорожке, мимо него, ходит взад-вперед с папиросой в зубах Владимир Сергеевич.

Заметив секретаря райкома, Доброхотов с неестественной для его грузной фигуры живостью вскочил со стула и вымученно, тоже как-то неестественно улыбаясь, пошел навстречу.

— Сидите, сидите, — здороваясь за руку, сказал Василий Иванович и сам тоже сел на свободный стул.

— Ну что же будем делать, дорогой Василий Иванович? — продолжая по-хозяйски расхаживать по кабинету, спросил обкомовский гость. — Оказывается, на мясокомбинате создалось катастрофическое положение. Комбинат простаивает, мощности используются только на пять процентов, пет скота Немыслимая для советского предприятия ситуация: рабочие без работы. В первой половине месяца переработано только семьдесят тонн живности, тогда как они могли бы принять все пятьсот.

Говорил о мясокомбинате Владимир Сергеевич с видом первооткрывателя: вот, мол, под носом не видишь таких вопиющих безобразий, и нужно было приехать представителю обкома, чтобы тебя просветить.

— Мы свой скот, несмотря на бездорожье, сдали точно по графику, — спокойно, во всяком случае стараясь быть спокойным, ответил Василий Иванович. — А вот остальные три района не сдали ни одной тонны. Не может же один район обеспечивать сырьем такой большой комбинат.

— Вы плохо слушаете, что говорят другие, — переходя на официальный тон, холодно процедил Владимир Сергеевич. — Меня удивляет, что вы все еще не можете понять катастрофичность положения. Что значит рабочий без работы? Это же — голодная семья, голодные дети. Нам с вами легко вот тут рассуждать, наступит определенное число, и мы получим зарплату. А на что жить семьям рабочих? Безработных рабочих. Да еще на носу международный праздник рабочего класса — Первомай. Неужто вам все еще непонятно, что вы тут натворили? Это же чепэ!

«Голодные дети! Ах, какая ужасная картина!.. Ах, какая дешевая демагогия, дорогой Владимир Сергеевич!..»

— То, что вы называете чепэ, это нам известно, — все так же стараясь держать себя в руках, ответил Василий Иванович. — И это чепэ создалось исключительно по вине директора комбината. Ему было сказано, чтобы с десятого апреля остановил комбинат на ремонт. Он этого не сделал, и он за это и ответит.

— Но нет же цемента! — опять вскочил со стула Доброхотов, — И где достать песок? Весь карьер заплыл.

— Не оправдывайтесь, Никанор Васильевич, — Василий Иванович посмотрел прямо в глаза Доброхотову, и тот торопливо отвел взгляд в сторону. — Разве не я говорил вам осенью, что штукатурка в цехах осыпалась, облицовочные плиты во многих местах выпали… Разве мы не целых полгода говорим о постановке комбината на ремонт? И не вы ли мне докладывали, что вывозку песка начали еще осенью? Потому и график сдачи скота был составлен с учетом ремонта. Ремонт все равно нужен, и сейчас для него^самое время.

Доброхотов опять тяжело плюхнулся на стул. Он и видел, чю оправдаться ему нечем, и все же открыто признать свою вину мужества не хватало.

— Строители меня подвели. Дал им взаймы и цемент и песок… Отдал своими руками — теперь придется бегать своими ногами…

Владимир Сергеевич сидел за широким дубовым столом, густо дымил и выжидательно помалкивал. Вид у него был такой, будто все сказанное Доброхотовым только подтверждало его неопровержимую правоту.

— Итак, — как бы итожа разговор секретаря райкома с директором мясокомбината, вступил и он в дело. — Положение создалось почти безвыходное, и сейчас искать виновников — только терять время. Выход из этого… безвыходного положения, — Владимир Сергеевич кисло усмехнулся собственному каламбуру, — выход один — сдавать скот, и сдавать немедленно.

— Весь кондиционный скот мы сдали месяц назад, — твердо ответил Василий Иванович. — Сейчас откармливаем следующую партию.

— И сдавать нечего? — упирая на последнее слово, спросил Владимир Сергеевич.

— Именно так.

— Что ж, выходит, райком плохо знает положение дел на местах… Сколько, думаете, мог бы сдать мяса к Первомаю колхоз «Сявал»?

— Ну, есть у них три быка, несколько старых коров да немного свиней на откорме… может, и наберется центнеров тридцать…

Василий Иванович нарочно перечислял разную живность колхоза «Сявал», чтобы показать представителю обкома, что «положение дел на местах» он все же знает не хуже, а лучше его.

— Верно: тридцать, — с неожиданной легкостью согласился Владимир Сергеевич. — Тридцать! Но… — тут он сделал многозначительную паузу, торжественно поднял указательный палец в потолок. — Но не центнеров, как вы изволили сказать, а тонн. Тридцать тонн! — сделал последнюю глубокую затяжку и широким жестом воткнул окурок прямо в чернильницу, аж шипение раздалось.

— Откуда? — воскликнул изумленный Василий Иванович, позабыв о том, что надо стараться быть спокойным.

— Л поезжайте и убедитесь, — наслаждаясь замешательством секретаря райкома, ответил Владимир Сергеевич. — А если хотите, то я и сейчас могу открыть вам глаза на то, что вы по своей слепоте не видите, а может, и не хотите видеть.

Очередная многозначительная пауза.

— Вы знаете, сколько в «Сявале» лошадей? А если знаете — почему сбрасываете их со счета? А Трофим Матвеевич правильно говорит: сейчас самые бесполезные в колхозе кони да мужчины: одни мало работают, другие шаб_ашничают…

— Лошадей не сдадим, — твердо, хотя уже и начиная терять спокойствие, отрезал Василий Иванович. — На севе пригодится каждая лошадь, на севе решается судьба урожая. — И чтобы быть до конца понятым, повторил: — Лошадей сдавать не будем!

— Так, так… — похоже, представитель обкома не ожидал, что дело примет такой оборот. — Значит, председатель колхоза хуже вас знает, нужны или не нужны ему лошади. Так, так… Ну, а сколько же тонн может сдать колхоз, где председателем… ну, этот, как его… ну, усач?

— Иван Евдокимович Шубин, — подсказал директор.

— Самое большее — две тонны. Если, конечно, говорить о кондиционном скоте.

— И опять вы не знаете истинного положения дел в колхозе. Он может сдать все тридцать. Только свиней у него на сдачу более двухсот голов.

— Какие это свиньи — они едва-едва по четыре пуда потянут, — Василий Иванович отвечал все резче, все запальчивее. — Сдавать государству поросят — преступление. Во сколько, в какую копеечку обойдется тогда центнер мяса колхозу — вы об этом подумали?