Внимание, с каким его слушали, ободряло Павла, слова шли легко, и держался он, чем дальше, тем спокойней и уверенней.

— Вы хорошо знаете наши поля? А если знаете, то видите, что год от года землю мы не делаем богаче, а местами и просто губим. И получаем дедовские урожаи по шесть-семь центнеров. Каждую весну в ручьи и овраги смывается самый питательный слой почвы, и каждый год мы на этом теряем не меньше пятисот центнеров хлеба… Никак не пойму, откуда в нас это безразличие к земле. Почему колхозника, кроме огорода, колхозная земля не интересует? Не потому ли, что она обезличена и никто ответственности за нее не несет. Я вспахал, посеял, а там, как говорится, хоть трава не расти. Мне, трактористу, платят не за урожай, колхознику плата тоже не за урожай, председатель и подавно получает свою зарплату независимо от того, что выросло на полях. И после этого мы еще называем себя хозяевами земли… Подумайте над моими словами, молодые хозяева земли!

Павел сел, и сразу в комнате стало шумно. Слова никто не просил, просто говорили все сразу, друг с другом. И хоть в этом говорливом гуле различались лишь отдельные слова, по ним, по этим словам, можно было понять, что говорят комсомольцы о том же, о чем говорил сейчас Павел, что его выступление всех задело за живое. Про Володю, про то, давать или не давать ему выговор, никто уже и не вспоминал.

— Веди заседание, — опять подтолкнул под локоть Баранова секретарь райкома.

— Да что вести-то? — пожал плечами Володя. — Слово никто не просит. Значит, можно и заканчивать.

В заключение он призвал всех комсомольцев дружно выйти на посадку деревьев и закрыл заседание.

Когда молодежь разошлась, к Павлу подсел Завьялов и как ни в чем не бывало начал хвалить его выступление.

«Как с гуся вода, — подумал про себя Павел. — Будто и не он хотел снять Баранова с комсоргов, и будто не ему только что утерли нос комсомольцы».

— Я хотел бы предложить вам одну работу, — Завьялов сделал важное лицо.

— Что за работа? — поинтересовался Павел.

— Нам нужен один инструктор. Не пойдете?

— Эта работа мне незнакома. Да и мало ли в районе молодых ребят? А я для работы в комсомоле, наверное, уже староват.

— А сколько вам?

— Двадцать пять стукнуло. Но, может, и не это важно. Земля мне мила, к земле меня тянет. — Павел вспомнил нынешний разговор с Федором Васильевичем. — А если к чему душа не лежит — зачем за это и браться?!

— Да, о земле вы хорошо сказали, — еще раз похвалил Завьялов. — Но о моем предложении все же подумайте…

Трофим Матвеевич почувствовал себя лучше и решил подышать свежим воздухом. Шел-шел потихоньку вверх по улице, да так и дошел до правления колхоза.

В его председательский кабинет, видать, давно никто не заходил: на чисто вытертом полу незаметно ни одного следа. На столе стопкой лежат газеты последних дней и несколько писем.

Сел в свое кресло, раскрыл одно письмо, другое, взялся за газеты. А пока их просматривал, стемнело. Зажигать свет или пойти домой? Взглянул в окно — по дороге идет Павел. Тогда зажег. Интересно, зайдет или — мимо?

Увидев по дороге домой свет в кабинете председателя колхоза, Павел тоже поколебался: заходить или не заходить? А вдруг Трофим Матвеевич уже видел его из окна — тогда неудобно будет, если не зайдет. И он решил зайти.

— Значит, работаем, — подавая руку, сказал Трофим Матвеевич. — А скажи-ка, Павел, ты когда-нибудь терял друга?

Вопрос был несколько неожиданным и очень общим. Другом называют и близкого товарища и любимого человека. Уж не о Марье ли он!

— Какого друга?

— Ну, стало быть, близкого товарища.

— Нет… Из Казахстана и по сей день письма шлют, а с сявалкасинскими друзьями еще не успел разругаться.

— Ты меня не понял. Я о Виссарионе Марковиче. Он был моей правой рукой. Может, без него я и колхоз не смог бы поднять…

Трофим Матвеевич тяжело вздохнул, поднялся с кресла и прошелся по кабинету.

— Работа председательская — трудная работа. Ни минуты покоя, целыми сутками голова работает без отдыха. Истощаются нервы. Вот, — он остановился напротив Павла и протянул к нему руки, — смотри, как пальцы дрожат. Кто увидит — скажет, спившийся человек… Для кого, ради кого губишь здоровье? Для общего дела, для народа. Но допусти хотя бы одну ошибку, и народ тебе даст пинком под зад и потом добрым словом не помянет. Сколько же нужно сил, чтобы и при таком возможном конце все же работать и работать! И я работаю. Видел последнюю районку? По закупке мяса мы опять впереди. Догоняющих порядочно, но мы не допустим, чтобы нас догнали. И вот о чем я думаю. На базаре сейчас скот дорогой, покупать нет средств. Поэтому приходится нажимать на своих колхозников. И как только подсохнут дороги, надо собрать машины и отправить свиней на сдачу. Придет время и для закупки телят в соседних селениях. Наступает тепло, капитальных помещений им не требуется, пустим в лес — пусть до осени нагуливают жирок.

Павел, не перебивая, слушал Трофима Матвеевича. Мимо правления с громким топотом промчался конский табун. Должно быть, конюхи гнали лошадей на вечерний водопой.

— У тебя есть шоферские права? — неожиданно спросил Прыгунов.

— Ездить на машине могу, но прав пет.

— Жаль. Я хотел тебе дать легковую машину. То, что ты тракторист, это и хорошо и не очень хорошо. Мне нужен парторг, который бы в нужное время мог быть свободным от своей непосредственной работы. Я хотел бы поручить тебе и тракторную бригаду, и должность агронома. Эти должности тесно связаны между собою и с моей председательской работой. Пусть от иголки нитка не отстает: где я — там и парторг…

Слова председателя вызвали у Павла самые противоречивые чувства. С одной стороны, лестно было слышать, что Трофим Матвеевич оказывает ему такое большое доверие, если предлагает сразу две высокие должности. С другой — было ясно, что председатель хочет сделать его человеком, во всем ему подчиненным. Так что перед Павлом открывалось два пути: или быть вторым Виссарионом Марковичем и во всем поддакивать Прыгунову, или вести свою самостоятельную партийную линию.

— Спасибо, Трофим Матвеевич. Агрономом я пока не смогу, а вот руководить бригадой силенок, думаю, хватит. Приходилось. И все же — все же лучше оставаться мне трактористом.

Трофим Матвеевич с прищуром поглядел на Павла, будто хотел сказать своим взглядом: цену себе, парень, набиваешь?

— Тракториста найдем… Я тебя понимаю: ты думаешь про свой плуг и но молодости лет надеешься на удачу. А если не удастся? Если плуг твой окажется похожим на яйцо, из которого, сколько наседка на нем ни сидит, цыпленка так и не вылупляется? Бывает ведь такое? Сколько угодно… Нет, нет, ты не пойми меня плохо. Я тебя с плугом поддержу. Из-за того, что пропадет несколько центнеров семян, колхоз не обнищает. И за прошлое, за тот разговор у кузницы — ты уж прости. Нервы. Погорячился. Такое со мной случается, хотя после и сам каешься. Как говорят чуваши: рот не ворота, на засов не запрешь. А мои нервы свои ворота часто открывают, — Трофим Матвеевич усмехнулся, и лицо у него стало какое-то доброе. — Словом, с плугом — ты сам себе хозяин. Коли начал — доканчивай. Надо — электросварку вызывай, что понадобится — проси.

Павел начал горячо убеждать председателя в серьезности своих расчетов и надежности плуга.

— Ладно, ладно, — выставил вперед ладонь Трофим Матвеевич, останавливая Павла. — Если бы все и дело-то было, что в плуге!.. Мне другое спать не дает и вот еще больного, не успевшего выздороветь, сюда гонит. Для выполнения обязательств по мясу ни у колхоза, ни у колхозников скота не хватает. Думаю, что долг перед партией, перед государством должен волновать не только меня одного, но и парторганизацию, и тебя, как ее секретаря.

— Когда брались обязательства, меня еще не было, — насколько возможно спокойно ответил Павел. — А обязательства дутые, невыполнимые.

— Мобилизующие! — повысил голос Прыгунов. — Мо-би-ли-зу-ю-щие! — повторил он, отчеканивая каждый слог. — Не для того я впрягался в свой председательский воз, чтобы плестись в обозе, отставать от поступи страны. Работать шаляй-валяй — это, дорогой, не в моем характере. Коль уж я сел на коня, то не хочу глотать пыль скачущих впереди. Рабочему классу нужно мясо — даю, нужно молоко — даю. Нашу работу партия ценит не по словам — словами никого сытым не сделаешь, — а по количеству произведенной продукции. И если парторг не понимает этого, то… то… — от охватившего его волнения Трофим Матвеевич так и не нашел подходящего слова, а только выразительно махнул рукой и отвернулся к окну.