— Что-о т-ты, не спро-осясь, з-з-захо-дишь? — защелкал он зубами.

Женщина, должно быть тоже с опозданием заметившая его, взвизгнула и опрометью выбежала на волю. Но оттуда раздался собачий лай и рычание, а следом за ними истошный женский голос. Уж не брат ли вернулся и не его ли волкодавы накинулись на женщину? Да, это он, слышен его голос.

— Говорю же, что Володя. Ай, артист. — Николай показался на пороге и удивленным взглядом окинул избу. — Что от тебя пар идет, как от загнанного коня? Накинь хоть что-нибудь, а то, видишь, тетка войти не может.

— В в-воду упал в-возле Заячьих протоков.

— Теперь сам вижу. Полем бы надо идти, в обход. На-ка, одевайся скорее, — брат прошел к печке, снял висевшее перед ней белье и подал Володе.

Одежда с высокого и широкоплечего Николая для сухопарого Володи оказалась и длинноватой, и слишком просторной. Рукава пришлось засучить, а спадающие брюки затянуть ремнем.

— На, вот. Для матери как-то купил, от ревматизма, а принести не удосужился. Тебе как раз кстати пришлось. Натри быстрее ноги, — Николай сунул бутылку с надписью «яд». — Эка, у тебя и руки-то дрожат, будто чужих кур воровал. Ложись, сам натру.

Посиневшее, покрывшееся пупырышками тело Володи постепенно начало розоветь.

— Снаружи натерто, теперь надо принять вовнутрь. Выпей, чтобы на легкие не село. Сейчас только малость воды добавлю, а то рот обожжешь, он хоть и денатурат, а все равно спирт. Водки у меня, сам знаешь, нет, не охотник я до нее.

— А я как раз бутылочку самогона принесла, — раздался из сеней голос женщины. — Корову попасти, думаю, разрешишь, Николай Ефимыч?

Лесник промолчал. А постукивающий зубами Володя поднес ко рту стакан с беловато-синей жидкостью и немного отхлебнул из него.

— Нет, не могу, керосином прет.

— Так выпей самогону, я говорю, — теперь женщина уже перешла из сеней в избу.

— Дела решать надо без самогона, — хмуро сказал брат. — Поработаешь с недельку в посадках.

— А как же, как же без него, — тетка поставила на стол литровую бутылку. — Еще тепленький, только нынче нагнала… А работать, Николай Ефимыч, я дочку пошлю.

— Ты из какой деревни?

— Была хирпосинская, теперь, считай, сявалкасинская. Купили мы дом у Федота Мироновича да решили не разбирать — переехали сами.

Николай налил самогону и, должно быть чтобы перевести разговор, сказал:

— Ты чего, как маленький ходишь, не остерегаешься?.. Мать-то как? Ничего?

— Ничего… А я к тебе по делу. Для колхоза нужны деревца.

— Рубить можно будет не раньше, как весь снег сойдет.

— Нет, нам для посадки нужно. Из питомника.

— Что ж, можно. Только возьмите разрешение в лесхозе. Без него — не могу. Цена-то пустяковая… Что, парк хотите разводить?

— Нет, по оврагам, по берегам речки. Чтобы не размывало.

— Давно бы надо посадить. Вон аж когда только додумались. Кто, Трофим Матвеевич велел?

— Нет, не он. Павел.

— Кадышев?.. Видать, парень не лыком шит, если только приехал, а уж вам, дуракам, нос утирает…

Чувствовал себя Володя не пьяным, но и не трезвым. Как-то он покажется в таком виде на глаза товарищу Завьялову?!

В правлении колхоза секретарю партийной организации отведена небольшая комнатка. В ней всего-то и умещались стол, два стула и железный ящик для партдокументов. Комнатка не топилась, и, чтобы тепло в нее шло хотя бы из коридора, Павел оставил дверь открытой.

Не успел Павел написать и полстраницы плана работы, как на пороге появился незнакомый молодец в щегольском, небесного цвета, макинтоше.

— Если не ошибаюсь, вы будете секретарь партийной организации? — незнакомец подошел к столу, подал руку. — Будем знакомы: Александр Петрович Завьялов.

— Павел. Очень рад.

— Рады или нет — явился. — Александр Петрович удобно сел на второй стул. — Вы уж извините, если я скажу вам что-то напрямки… Как я понимаю, секретарь парторганизации должен быть образцом и в поведении, и даже в своем внешнем виде. Особенно на селе, где культура — чего греха таить — пока еще находится на низком уровне. А теперь посмотрите на себя… — с последними словами Завьялов вынул карманное зеркальце и протянул его Павлу, — Смотрите, смотрите.

Павел мельком взглянул в зеркальце: уж не нос ли в масле, коим грехом? Нет, на лице ни пятен, ничего такого нет. Да в чем тут дело?

— Ну, видите? — довольно спросил Завьялов.

— Что? — так и не понял Павел, что имеет в виду секретарь райкома комсомола.

— Борода, братец, бо-ро-да. Терпеть не могу небритого мужчину. — Александр Петрович вынул из другого кармана круглую пластмассовую коробочку и завел ее, как будильник. — Нате, брейтесь.

В комнате раздалось шуршание механической бритвы.

Павел растерялся. Однажды — это было еще в армии, года три назад — ему сделали вот такое же замечание: мол, не мешало бы побриться. И с тех пор ничего подобного с ним не случалось. К тому же, теперь он не на военной службе и, как говорится, сам себе хозяин. Бреется один раз в три дня. А сегодня, должно быть, торопился и забыл. И хотя на щеках пробивалась еле заметная чернота, пришлось подчиниться.

— Ну, а теперь поговорим о Баранове…

Александр Петрович в красках рассказал Павлу свою встречу с Володей около дома Лизук и Катерук. Особенно возмущался тем, что Володя не послушался его и не стал снимать дверь с ветлы.

— У нас в комсомоле, как и в партии, вся работа строится на принципах демократического централизма, то есть нижестоящие организации подчиняются высшим. Баранов же — полный анархист и ни во что ставит райком. Недавно он, например, спокойно удрал с собрания районного партактива…

Павел вспомнил свою встречу с Володей в первый день своего приезда, вспомнил, как тот говорил: «Важно зарегистрироваться, а сидеть не обязательно», — и не знал, что ответить Завьялову.

— Молодежь любит его.

— Он потакает всяким отсталым настроениям, — продолжал гнуть свою линию Завьялов. — Мне кажется, что на пользу комсомольской организации будет, если Баранова освободить от обязанностей комсорга.

— Пусть это сами комсомольцы решают, — ответил Павел. — Но вряд ли вас поддержат.

Не зная, о чем еще надо говорить с гостем и чем его занять, Павел предложил осмотреть хозяйство. Тем более что ему и самому, как новому парторгу, было вовсе не лишним побывать на фермах, поближе познакомиться с теми, кто на них работает.

Завьялов не возражал, хотя и принял предложение Павла без большого энтузиазма.

— Успеем ли до собрания? Я не люблю, чтобы «здравствуй» и «до свидания». Я люблю поговорить с людьми, провести беседу, а может быть, даже и прочитать лекцию. Ведь мы должны не просто поглядеть: вот здесь поросята, а здесь телята, мы еще, как я понимаю, должны нести на фермы и скотные дворы свою культуру.

— Что ж, понесем культуру, — улыбнулся Павел, закрывая ящик своего стола.

Завьялов его шутки не принял, как бы давая этим понять, что относится к своей миссии проводника культуры вполне серьезно.

Начали с кузницы, около которой сейчас, перед скорым выездом в поле, была собрана вся техника колхоза и, как всегда в такое время, было довольно людно.

Павел исподволь наблюдал за гостем. И хотя тот делал вид, что его интересует и то и это, нетрудно было заметить, что на самом-то деле ни то, ни это его не интересовало, а спрашивал он только для проформы. И общение его с механизаторами дальше «здравствуйте» и «до свидания» не шло. Впрочем, может, потому так происходило, что товарищ Завьялов все это время был озабочен, как бы не измазать около тракторов и трактористов свой небесный макинтош.

От кузницы прошли на свиноферму. Здесь тоже, как ни берегся секретарь райкома, а и хромовые его сапожки по самую щиколотку в навозной жиже замарались, и на макинтоше памятные пятна остались.

— Н-да, за свиньями ухаживают по… свински, — попытался сострить он, выходя из свинарника.

— Скоро будет по-человечески, — сказал Павел, — В этом году построим новый свинарник, механизируем его.