— Дай-то бог! — скривился в улыбке Завьялов.

Молочно-товарная ферма понравилась гостю куда больше. Да здесь и в самом деле, куда ни глянь, чистота и порядок. И вход в коровник был аккуратно зацементирован, и проходы были засыпаны опилками. Коровы чистые, ухоженные, сытые.

Мало знакомый Павлу заведующий фермой Виктор Андреевич пригласил гостей зайти в общежитие доярок.

В общежитии тоже было чисто, уютно. Опрятно убранные кровати застланы покрывалами, стены оклеены веселыми светлыми обоями.

Из боковой комнатки заведующего фермой к ним навстречу вышла в белом халате и капроновой, по-чувашски низко повязанной, косынке Лена.

— Доярке-секретарю, доярке-пионервожатой — салам! — громогласно приветствовал Лену секретарь райкома.

Поздоровавшись с Завьяловым, Лена протянула руку и Павлу, смело глядя ему прямо в глаза своими ясными голубыми глазами:

— А вот и новый парторг к нам пожаловал. Давно бы пора!

— Лиха беда начало, — отшутился Павел. — Теперь буду заходить каждый день.

Завьялов тем временем, окинув взглядом плакаты и лозунги, развешанные по стенам общежития, подошел к стенной газете.

— Ого! Ты, оказывается, лучшая доярка на ферме.

— Так уж лучшая. Анна вон куда лучше. А тут не значится — фельдшером стала. И еще две доярки вот-вот меня догонят.

— А ты не допускай. Не забывай, что пришла сюда по комсомольской путевке и являешься здесь полномочным послом райкома комсомола.

— На то оно и соревнование, товарищ Завьялов: нынче одна впереди, завтра — другая.

В общежитие по одной, по две стали собираться девушки-доярки. Завьялов, как видно, многих из них знает: называет по имени, шутит.

— Вот вы, Александр Петрович, — обратился к Завьялову заведующий фермой, — прошлый раз нашим девушкам лекцию про любовь и дружбу читали. Очень она им понравилась. И с тех пор сколько раз уже спрашивали: когда да когда приедет к нам товарищ Завьялов и опять лекцией о чем-нибудь таком нас угостит.

Павел заметил, как, слушая заведующего, секретарь райкома весь приободрился, подтянулся и довольно заулыбался.

— Может, сегодня как раз и угостите, — закончил Виктор Андреевич.

— Просим! Просим! — загалдели доярки.

— У нас с товарищем Кадышевым еще остались кое-какие дела, — важно нахмурившись, сказал Завьялов. — Но, если просите… — и уже обращаясь к Павлу: — Ты пока заканчивай подготовку к собранию, а я скоро приду. Неудобно отказывать таким милым девушкам.

— Хорошо, — сказал Павел, а про себя подумал: да, с этими милыми девушками не то что с чумазыми Трактористами, у тебя полный контакт. Что ж, оставайся, неси культуру в массы…

По дороге в правление он решил еще раз зайти на свиноферму. Уж очень бросилась в глаза резкая разница: на одном дворе чистота, на другом грязи по колено. В чем тут дело?

Из двери кормокухни, рядом со свинарником, клубами валил пар — можно подумать, горит помещение. В пару не различишь находящихся здесь людей, слышен только голос Федора Васильевича:

— В этом чане сварилась. Закройте, зачем зря жечь дрова… Кто там пришел?

Федор Васильевич вынырнул из пара, увидев Павла, сначала удивился, а потом, должно быть, понял, зачем он снова пришел сюда, потому что, не дожидаясь, что скажет Павел, заговорил сам:

— Да, конечно, грязновато. Ну, да ведь извечная истина: где свинья, там и грязь.

Он присел на сани, вытащил из кармана ватника жестяную коробку из-под зубного порошка и одной рукой начал мастерить цигарку. Павел подивился, как быстро он соорудил «козью ножку» и, достав спички, прикурил.

— Весна, — уже другим голосом — тихим, раздумчивым — проговорил Федор Васильевич, делая глубокие затяжки. — Весна… У Заячьих протоков нынче вода уж больно высока, как бы озимь не вымочило. Надо бы спустить воду-то. Слышь, Павел? Когда я был бригадиром, в такие весны не раз так делали. А то погибнет озимь.

Помолчал. Может, ждал, что скажет Павел. Но Павлу как раз хотелось послушать заведующего свинофермой. Правда, говорит он почему-то о полях, а не о своей ферме.

— На пруду был? — опять заговорил Федор Васильевич. — Видел, сколько золы на льду, вдоль берега навалено? На ферме десять печей, два запарника — сколько этой золы за зиму нажигаем! И вот высыпаем чуть ли не в пруд. А ведь ценнейшее удобрение, посыпь нм картофельное поле — картошка с брюкву величиной уродится… Да и навозу сколько около дворов скопилось, а чтобы вывезти на поля — руки не доходят…

— Ты, Федор Васильевич, — не выдержал Павел, — чужие непорядки хорошо видишь, а на своей ферме порядка навести не можешь.

— Эх, Паша, Паша! — горестно вздохнул заведующий. — Как тут наведешь порядок, если сам председатель глядит на свиноферму как на обузу. Дай ему волю — он бы сегодня же ее ликвидировал. Говорит, недоходна… Вон, к приезду начальства начали было перестилать полы. А теперь? Все доски опять у нас забрали: зачем, мол, ремонтировать, материал тратить, если все равно этому свинарнику жить недолго, летом новый построим…

И как же это он не заметил, что ведь и действительно ремонт свинарника после отъезда Василия Ивановича прекратили?! Кому-кому, а парторгу такие вещи замечать надо, товарищ Кадышев…

— Да и что я понимаю в свиньях? — продолжал Федор Васильевич. — И душа у меня к ним не лежит. В полях — вот где моя душа… По ночам не свинарник свой вижу, а наливные хлебные поля… Ну, я пойду. Лизук вон за мной, поди, бежит.

Федор Васильевич поднялся с саней и тяжело зашагал навстречу маленькой Лизук, выходившей из свинарника. Павел вспомнил, что вот такой же тяжелой походкой уходил он из кабинета председателя колхоза, когда Прыгунов, как и Павел сейчас, выругал его за непорядок на ферме.

Всю дорогу до правления у Павла не выходили из головы и эта тяжелая походка однорукого заведующего фермой, и его слова: «Да и что я понимаю в свиньях-то? И душа у меня к ним не лежит…» Виктор Андреевич вон понимает в своих коровах, а про телят говорит, как о малых ребятах, у него даже голос ласковым становится. Значит, у него и душа к этому лежит, значит, на месте человек. А Федор Васильевич, выходит, не на месте… Раньше бы тебя это не очень-то касалось, теперь — касается. Федор Васильевич — член партии, член организации, которую тебе поручили возглавить. И если человек любит землю — ты должен помочь ему вернуться к земле… Спасибо тебе, товарищ Завьялов: каким хорошим уроком обернулась наша с тобой попытка нести культуру на свиноферму…

В правлении колхоза Павла уже поджидал Володя.

— Ну, теперь мне понятно, почему ты по утрам так крепко спишь, — Павел вспомнил, что рассказывал ему Завьялов, и, не удержавшись, расхохотался. — Где, думаю, он так долго загуливается? А вон, оказывается, где — на посиделках. А теперь, значит, посиделочный сезон закрывается?

Володя тоже, видимо, вспомнил свою встречу с Завьяловым, понял, что Павел обо всем этом узнал от него — иначе бы откуда еще? — но, в отличие от Павла, не рассмеялся, а нахмурился:

— Пользуешься информацией из самых ненадежных источников. Товарищу Завьялову что? Лишь бы В срок собирались членские взносы да проводились читки и беседы о международном положении. Ну еще он считает своим святым долгом поднимать культуру на селе до того высокого уровня, какого достиг сам. И все.

Павлу опять вспомнилось, как Завьялов совал ему карманное зеркальце, и это опять вызвало в нем новый приступ смеха.

— Только постой, постой. Да ты же пьян! От тебя на версту самогоном разит.

— В полой воде искупался, ну и вот — хошь не хошь! — пришлось для профилактики и натереться и принять определенную дозу вовнутрь.

— Через два часа собрание, а ты лыка не вяжешь. Как же ты в таком виде проводить его будешь? — Павел тоже перестал смеяться, дело принимало совсем не смешной оборот. — Если бы еще не товарищ Завьялов, можно бы хоть перенести. А он на тебя, сам знаешь, и без того зуб имеет.

— На тот зуб попадаться, конечно бы, не хотелось, ну да… Ну да к тому времени я еще протрезвею. Схожу в медпункт, чего-нибудь такого отрезвляющего понюхаю.