Трофим Матвеевич перевел дыхание, опять обвел взглядом членов правления.

— На прошлом заседании мы оказали ему доверие, назначили агрономом, поставили бригадиром тракторной бригады. Он получает девяносто процентов моей зарплаты. И другой бы… — Трофиму Матвеевичу хотелось сказать: другой бы пятки мне лизал, но он вовремя спохватился. — Спрашивается, за что получает? От одного только перепаханного клевера колхоз потерпел убытку не менее пяти тысяч… Человек вроде бы грамотный, институт заканчивает, а как вызвать страхового инспектора, не знает. Я уж не говорю о том, что клевера и вовсе бы перепахивать не надо: мы бы на них пасли скот. А теперь с кого взыскать эти пять тысяч?

— С кого — с Кадышева, — крикнул со своего места Петр Хабус. — А так он по миру пустит весь колхоз.

«Старается, выслуживается, — усмехнулся Павел. А себя ругнул за то, что так опростоволосился с перепашкой клеверища. Но кто знал, что оно было застраховано и что надо было вызвать инспектора госстраха и составить акт?!»

— И то еще не все, — продолжал председатель. — Колхоз только весной на покупку техники выкинул почти сто тысяч, а он, пользуясь моим отсутствием, закупил еще разных железяк на семь тысяч, закупил элитные семена. И в итоге, пока я ездил, колхоз стал нищим, колхоз весь в долгах… Кто-то делает, добывает деньги для колхоза, а кто-то разматывает их налево и направо.

— Из-за того, что не было представителя, неужто район не поверит? — не выдержал Володя. — А культиваторы колхозу, — Володя провел пальцем по шее, — во как нужны!

— Без тебя знаю, Баранов. И я сейчас не о культиваторах… Предлагаю освободить Кадышева от должности и агронома, и бригадира тракторной бригады. Кто согласен с моим предложением, поднимите руки.

— Не дав слова самому Кадышеву? — опять вступился за Павла Володя.

— Пусть Кадышев скажет спасибо, что денег с него не взыскиваем, — поднимая руку, ответил председатель.

Вслед за председателем подняли руки Петр Хабус, еще два члена правления. Кузнец Петр с Федором Васильевичем сидели с выжидающими лицами. На заседании сегодня пет Виктора Андреевича, он в лесу, на разборке домов. Четыре голоса уже большинство, но Трофиму Матвеевичу этого недостаточно.

— И ты, Петруш, поддерживаешь транжира? — спрашивает он кузнеца. — И ты бежишь по его колее? Сел на его сани и его песни поешь? Или для тебя дружба Кадышева дороже интересов колхоза?

— Я, что… Я не знаю…

— Поднимай, поднимай, Петр, — весело крикнул Павел.

— Если ты признаешь свою вину… — и он поднял руку.

— Что Федор Васильевич за мое предложение не будет голосовать — это ясно: я сел на его место…

— Я голосую только за правду, — с достоинством ответил Федор Васильевич.

— А ты? — председатель поглядел в сторону Саньки.

— Я не член правления.

— Но клевер твой.

— Он — колхозный… О пропавшей траве толкуете, а у меня сегодня… — Санька вдруг взорвался, заорал: — Дайте мне спокойно жениться, черт возьми, ведь не часто такое в жизни бывает! — и зашагал к выходу.

— Куда уходишь? — вдогонку бригадиру кричит Трофим Матвеевич, но тот словно бы и не слышит. Громко хлопает дверь сеней, дробно гремят под каблуками ступени крыльца, и все стихает.

— Итак, пятью голосами Кадышева сняли, — начинает торопиться Трофим Матвеевич, а то, чего хорошего, еще кто-нибудь убежит на эту самую свадьбу. — Вместо него предлагаю утвердить бригадиром товарища Баранова. Парень он боевой, комсорг, мастер по кукурузе. Одним словом, человек достойный.

— Меня? Бригадиром? И чтобы кукурузу в сторону? Шуточки шутите, Трофим Матвеевич… Думаешь, поставлю бригадиром, он и замолчит? Нет, я не мальчик, пряником меня не заманишь.

— Кто согласен с моим предложением, прошу поднять руку, — не слушая Володю, гнул свою линию председатель, и опять сам же поднял первым. — Решено. Пять голосов. С завтрашнего дня, товарищ Баранов, принимаете дела бригады.

— Пусть их шайтаны принимают, — Володя встал и тоже направился к выходу. — Что это? Это не заседание, а какой-то спектакль. — И тоже, как Санька, грохнул сенной дверью.

Трофим Матвеевич не заметил, как поднялся и заговорил Павел.

— Меня не очень-то огорчило, что вы меня снимаете с работы. Мои руки все равно без дела не будут. Если не бригадир — тракторист… Эти руки, — и он выставил над столом свои огромные ручищи, — с десяти лет пахали, бороновали, косили, и их с этой рабочей должности снять нельзя любым числом голосов… Может, я что-то сделал не так, может, в чем-то ошибся. Но зачем вы, Трофим Матвеевич, корите меня семенами, будто не знаете, что урожай начинается с семян? И если бы не эти два культиватора, сев мы бы затянули еще дня на три, а может, и на четыре…

— Тебе слова не давали, — послушав Кадышева и поняв, что он и не собирается с ним ни в чем соглашаться, решил остановить парторга Трофим Матвеевич. А еще уж очень не нравился ему спокойный, ровный тон, каким говорил Кадышев, будто не его, а председателя колхоза только что ругали.

— Что ж, — все так же невозмутимо сказал Павел. — Суд кончился? Я могу идти?

— Скатертью дорога, — бросил со своего председательского места Трофим Матвеевич.

— Спасибо. Люблю вежливое обращение…

Павел ушел, но спокойней Трофиму Матвеевичу не стало. Не так, совсем не так ушел Кадышев, как ему бы, Трофиму Матвеевичу, хотелось! Казалось бы, он только что раздавил, втоптал в грязь своего противника, одержал над ним полную победу. Однако же ничего похожего на чувство победителя Трофим Матвеевич не испытывал. Не Павел ли оказался победителем? Во всяком случае, и голосовавшее «большинство», и сам Трофим Матвеевич видели, что ушел Павел с этого заседания отнюдь не побежденным…

Сойдя с правленческого крыльца, Павел остановился, чтобы хоть немного собраться с мыслями. Однако же, странное дело, думал он не о том, в чем прав или неправ Трофим Матвеевич, а о том, с чего это председатель вдруг ополчился на него. Работали трактористы на севе хорошо, сам Павел тоже дневал и ночевал в поле. Деньги? Да, конечно, если он ввел колхоз в расход, это могло восстановить председателя против него. И все же, вряд ли причина только в этом…

— Прости, Павел, — тронул его за плечо кузнец Петр. — Нам еще перед началом Прыгунов сказал, если тебя не снимут с работы, то он отдаст иод суд.

— Ладно, не будем об этом… А если ты видишь, что дал промашку — что ж, вперед наука.

— Промашку дал ты, Павел. Колхозники обижены на тебя, распахал, мол, Вил Зэр и оставил скот без пастбища. Ему, мол, что, у него и курицы нет.

— Эх, Петруша. А ты бы, чем досужие разговоры слушать, взял бы да как-нибудь и сходил сам в поле, поглядел бы, как там и что…

— Павел! Петро! Какого лешего не идете на свадьбу? — Это Санька им кричит с клубного крыльца. А видя, что ни тот, ни другой не трогается с места, сам подбегает, подхватывает их под руки и ведет к клубу. — Хватит вам горевать. Трофим Матвеевич — что весенняя гроза: пошумит, погремит и утихнет. Вот у меня горе так горе. Надо же было Лене с Володей придумать такую свадьбу! Мать с отцом меня съесть готовы. Женишься, говорят, не как все люди — не дома, а в клубе. Хоть вы поддержите нас с Анной.

— Знаешь, Саня, — приостановился Павел. — Вы с Петром идите, а я немного погодя. Чуток остыну после прыгуновской бани.

Только Санька с Петром ушли, как с правленческого крыльца спустился и подошел к Павлу Федор Васильевич.

— Слышь, Павел? Василий Иванович звонил… Я так понял, что завтра они, вместе с секретарем обкома, приедут к нам в колхоз. Про тебя спрашивал. Трофим Матвеевич ответил, что тебя нет, дома, мол, он. А ты, оказывается, все еще здесь.

— А о нынешнем, вот об этом заседании, заходил разговор?

— Нет, Трофим Матвеевич даже и не заикался.

— Ну, что ж, спасибо за добрую весть… А теперь пойдем на свадьбу. Санька ведь и тебя приглашал…

Народу у клуба собралось много. Как-никак, а такая свадьба игралась в Сявалкасах впервые: интересно! Молодежь заполнила все сени и застекленную террасу, толпилась на улице у крыльца. Немало было в этой толпе и пожилых, и даже стариков. Со всех сторон слышались шумные разговоры, шутки, смех.