Изучая функционирование буржуазного государства, Ленин пришел к выводу, что бедность практически исключает возможность воспользоваться плодами демократии. Речь идет не только о том, что беднота лишена возможности «купить» «блага» демократии, но и о том, что «современные наемные рабы… остаются настолько задавленными нуждой и нищетой, что им “не до демократии”, “не до политики”, что при обычном, мирном течении событий большинство населения от участия в общественно-политической жизни отстранено».[672] Важным аргументом в революционной программе, «философии» ликвидации политического государства было уничтожение «паразита-государства», которое должно было стать политической предпосылкой «экономического освобождения труда». Следовательно, у Ленина понятия государства и свободы интерпретировались как диаметрально противоположные, отрицающие друг друга.

Таким образом, с точки зрения революции в своей брошюре Ленин в методологическом и политическом отношении ставил перед собой главную цель преодолеть связанные с парламентаризмом «оппортунистические иллюзии», то есть ревизионизм Бернштейна и утопическую концепцию анархистов. По его мнению, первый под знаком, пользуясь современным понятием, «рыночного этатизма» отказался от идей Маркса и в отношении конечной цели, в то время как последние «лишь» упустили из виду ближайшую перспективу. Официальная социал-демократия II Интернационала подменила «свержение», «уничтожение» буржуазного государства лозунгом демократического и заботливого «народного государства», «совершенствования» буржуазной демократии (Бернштейн, Каутский, Шейдеман), представлением о буржуазном правовом государстве, руководимом социал-демократическим правительством.[673] Ленину демократия представлялась таким же эластичным понятием, как и Энгельсу, который в 1894 г. отметил, что в своих статьях 1870-х годов он употреблял слово «коммунист», а не «социал-демократ», потому что тогда даже и лассальянцы называли себя социал-демократами. В противоположность буржуазным мыслителям эпохи Ленин подходил к государству не только с политической, социологической и формально-правовой точки зрения. Он часто ссылался на то, что апологеты буржуазного государства оставляли в тени «финансовые», «экономические», «капиталистические», «помещичьи» функции государства, да и в революционном лагере не только анархисты, но и, например, эсеро-крестьянские течения не понимали того, что борьба с государством будет бесплодной, если не удастся или будет невозможно уничтожить его экономические основы. В соответствии с этим Ленин провозглашал, что, учитывая экономические и классовые функции государства, его можно будет «полностью» уничтожить лишь «после уничтожения классов социалистической революцией, как результат установления социализма, ведущего к отмиранию государства».[674]

В то же время Ленин нашел общий язык с анархистами по вопросу о революции как «событии», как «политической и теоретической необходимости», хотя при этом считал, что анархистское требование «полного и окончательного разрушения» государства равносильно отрицанию необходимости самообороны революции.[675] В своей брошюре он посвятил отдельный раздел показу несостоятельности аргументации анархистов. Ссылаясь на Энгельса, Ленин подчеркнул, что с исчезновением «политического» государства не исчезнут все авторитеты, все виды подчинения, так как разделение труда, порождаемое техническим прогрессом, делает неизбежной временное сохранение иерархии, ведь в конце концов не могут же все, плывущие на судне в открытом море, быть кормчими.[676] Ленин отметил у анархистов ту же ошибку, что и Энгельс: они «хотят полного уничтожения государства с сегодня на завтра»,[677] то есть отрицают «диктатуру пролетариата», «переходный период». Русские анархисты никогда не могли понять, что «уничтожение государства» начинается на производстве, в экономике. Повторяем, русские анархисты, как правило, добирались лишь до редукционистского понимания марксизма. Они не только не принимали марксистской экономической теории, но и обходили вниманием или называли «этатистской теорией» Марксовы мысли об истории и теории политических отношений, а также противопоставляли коммунистические конечные цели Маркса его политической и социальной теории. Похоже поступил с анархистами в России и Ленин. Несмотря на союз большевиков и анархистов, ориентированный на конечную «антигосударственную» цель, на их вооруженное сотрудничество против Деникина и на подвиги махновских повстанческих отрядов, как только были поставлены вопросы организации государства, формирования новой бюрократической иерархии, централизованного производства и традиционного разделения труда, большевики превратились в глазах анархистов в «предателей», а анархисты в глазах большевиков — в «бандитов», военное уничтожение которых было связано именно с тем, что анархисты не признавали новую государственную власть на контролируемых ими территориях.[678]

Таким образом, на основании работ Маркса и Энгельса Ленин, связав проблему революции с проблемой государства, обрисовал контуры своего рода третьего пути между реформистской социал-демократией и анархизмом. Как мы уже подчеркивали в другой связи, важная теоретическая и политическая заслуга Ленина состояла в сделанном им выводе о том, что российская буржуазия и слабое, «рыхлое» буржуазное общество в целом не способны стабилизировать ни старую «полупарламентскую» систему (с царем или без царя), ни буржуазно-демократический режим. По его мнению, попытки такой стабилизации в случае неосуществления или поражения революции открыли бы дорогу контрреволюционным диктатурам.

Символично, что Ленин писал «Государство и революцию» уже находясь на нелегальном положении, поскольку после «июльских событий» Временное правительство выдало ордер на его арест: буржуазная демократия, едва сложившись, сразу попала в кризис. Не приходится удивляться тому, что в шалаше в Разливе Ленина прежде всего занимал вопрос, какими институтами заменят революционные классы «разрушенную государственную машину», от которой в России оставались уже одни обломки. В данном случае он выделил не русскую форму такого института — советы, а его «праформу», Парижскую Коммуну, которая сумела практически поставить вопрос о конечной цели пролетарской революции. Основной целью и содержанием формы самоуправления типа Парижской Коммуны как хозяйственной и общинной организации должно было стать уничтожение в конечном итоге социально-экономического    неравенства.

Не случайно, что в «Государстве и революции» не встречается понятия партии. Это обстоятельство не раз получало путаные объяснения. А между тем все просто. В самоуправленческом социализме, теоретическое описание которого дал Ленин, уже нет классов и партий. Ненаучно поступают те, кто, ссылаясь на написанную позже, в 1918 г., работу Каутского («Диктатура пролетариата») и аргументы статей Мартова, утверждают, что брошюра Ленина «Государство и революция» уже во время ее написания подверглась критике за идею введения однопартийной системы. Эти пристрастные критические замечания относились к событиям, произошедшим в Советской России после 1917 г., и проецировали сложившееся положение на прежние работы Ленина, представляя дело так, что он уже в 1917 г. был скрытым сторонником однопартийной системы.[679] Несомненно, что в политическом и теоретическом смысле аргументация Ленина во многих пунктах изменялась с течением времени, но привнесение в «Государство и революцию» «контрабанды» однопартийной системы означает либо банальную историческую фальсификацию, либо полное непонимание проблемы. Октябрьская революция подняла советы до уровня практической альтернативы парламентаризма. Это утверждение и теоретически и практически справедливо, даже если учесть, что советы как орган рабочего самоуправления уже в 1918 г. «начали внедряться» в новые структуры центральной власти, в новую иерархию, постепенно задуманную и созданную центральной властью. Юридически однопартийная система никогда не была введена, если не считать брежневской конституции 1977 года, которая впервые провозгласила советскую систему однопартийной. В ленинскую эпоху партии подвергались административным преследованиям в соответствии с логикой политической борьбы, со ссылками то на военные условия, то на контрреволюционные действия этих партий, однако в конституционно-законодательном отношении они не запрещались. Однопартийная система, сложившаяся на практике к 1921 году, не имела законодательной легитимации. «Официально» восторжествовала точка зрения, которой придерживался и Ленин и согласно которой диктатура советов, «диктатура большинства (“пролетарская диктатура”) над меньшинством» политически легитимируется самой революцией. Противоречия такого положения проявились очень скоро…