Не удержался я от такой длинной цитаты не только потому, что не мог совладать с всегдашней своей слабостью (хотя и это тоже, конечно, сыграло свою роль). Но в данном случае я руководствовался еще и тем, что хоть коллизия этого зощенковского рассказа (как всегда у Зощенко) откровенно пародийна, историю полной ликвидации неграмотности в нашей стране она отражает вполне адекватно. Можно даже сказать — один к одному.

Этот свой рассказ Зощенко написал в начале 20-х. Именно тогда развернулась во всю ширь охватившая всю страну кампания по ликвидации неграмотности (или, как тогда говорили, безграмотности, откуда и взялось прочно вошедшее в советский новояз слово «ликбез»).

А десять лет спустя, в середине 30-х, Зощенко вдруг — ни с того ни с сего (кампания по ликвидации неграмотности давным-давно уже отшумела) — написал еще одно, новое сочинение на эту тему. На этот раз это был не юмористический (или сатирический) рассказ, а — статья, которая так прямо и называлась: «О неграмотности». И речь в ней шла о разного рода стилистических несообразностях и огрехах, которыми изобиловала тогдашняя советская журналистика.

Многочисленные примеры неграмотности, которые приводил в этой своей статье Михаил Михайлович, по правде говоря, были не особенно даже вопиющие. И вообще выглядело все это довольно странно: за чистоту речи, за точность словоупотребления, за возврат к правильной, нормативной лексике ратовал тот самый писатель, оригинальный художественный метод которого был основан как раз на искажениях правильной русской речи, на самых разнообразных — как правило, прямо чудовищных — отклонениях от этой вот самой языковой нормы.

На самом деле ничего странного в этом как раз не было, поскольку эстетическое своеобразие зощенковского стиля, комизм всех этих зощенковских словечек и оборотов («Сердце не так аритмично бьется, как хотелось бы…», «Я, говорит, беспорядков не нарушаю», «Отвезши мою помершую бабушку в крематорий и попросив заведующего в ударном порядке сжечь ее остатки…») может ощущаться только тем читателем, который твердо стоит на почве языковой нормы. Читатель, утративший ощущение этой нормы, все эти комические зощенковские обороты легко может принять за чистую монету. Поэтому Зощенко как раз больше, чем кто-либо другой, был заинтересован в сохранении этой самой языковой нормы, в том, чтобы граница между грамотностью и неграмотностью не стиралась, не размывалась, чтобы неграмотность не стала в конце концов нормой современного русского языка.

Однако вспомнил я эту старую зощенковскую статью совсем не для того, чтобы объяснить, почему вдруг статью о пользе грамотности написал не кто-нибудь, а Зощенко — тот самый Зощенко, которого критика постоянно упрекала в том, что он грубо и беззастенчиво калечит, уродует русский язык, демонстративно пренебрегая самыми элементарными нормами грамотной, литературной речи.

Больше всего поразила меня та зощенковская статья тем, что она ничуть не устарела.

Занимаясь писателем Михаилом Зощенко на протяжении многих лет и твердо зная, что в самой сути своей герой этого писателя за минувшие годы не шибко изменился, я все-таки наивно предполагал, что суть сутью, а вот по части некоторого внешнего лоска, а главное, по части грамотности он — этот самый герой — все-таки сильно вырос.

Но, прочитав ту старую зощенковскую статью «О неграмотности», я вдруг с ужасом убедился, что в этом щекотливом вопросе за минувшие шесть — или даже семь — десятков лет не наметилось у нас никакого прогресса. Скорее даже наоборот.

Перечень приведенных в той старой зощенковской статье примеров неграмотности тогдашних советских журналистов я тут же с легкостью продолжил такими же — и даже не такими же, а куда более выразительными — примерами, почерпнутыми из сегодняшних наших газет и журналов.

Один современный журналист, например, выразился так: «Бывший экс-премьер Гайдар…» Ему, бедняге, невдомек, что приставка «экс» как раз и означает — «бывший». Другой, рассказывая об автографе, которым его одарил при встрече великий князь Владимир Кириллович, заключает этот свой рассказ таким пассажем: «подписался великий князь размашисто, по-русски: „Владимир“ с „ять“ на конце…» Третий поражает таким откровением: «Как сказано в Ветхом Завете, в начале было слово…» (Сказано это было отнюдь не в Ветхом, а в Новом Завете, в Евангелии от Иоанна.) Он же сообщает: «Проблематик сейчас у нас много», наивно полагая, что слово «проблематика» означает то же, что слово «проблема». Четвертый, скептически отозвавшись о ваучерах, признает, что при всем при том они (ваучеры) все же «сыграли определенную пользу…».

О том, что практически ушла из языка (упразднена за ненадобностью?) форма склонения числительных, я уже не говорю. Ни один оратор, ни один диктор радио или телевидения сейчас уже не скажет, что где-то там недосчитались, положим, трехсот семидесяти восьми рублей. Скажут: «Недостает триста семьдесят восемь рублей». Эта новая форма уже почти узаконена.

Особенно любопытна тут еще такая закономерность: чем малограмотнее тот или иной деятель, тем ретивее включается он в борьбу за чистоту русского языка.

Вот, например, экс-председатель нашей Государственной думы Геннадий Селезнев высказал однажды недовольство по поводу того, что его называют спикером. Заодно он выступил против употребления и других иностранных слов: «консенсус», «саммит»… А в заключение сказал:

— Нам это не надо. У нас, у русских, свой имидж.

Это уже случай не языковой, а, так сказать, общекультурной неграмотности. Но такого у нас — навалом.

Вот — самый свежий пример.

Едва ли не самый интеллигентный в стране ведущий теленовостей, сообщая о похоронах Олега Ефремова, сказал, что похоронили его на Новодевичьем кладбище, рядом с могилой Станиславского, «основателя (цитирую дословно) Малого и Художественного театров».

А вот этот пример я выписал из книжечки сатирика Валерия Хаита «Избранное из услышанного»:

Вообще-то услышать можно и не такое. Но я решил присоединить эти перлы к своей коллекции, поскольку услышал их автор книжечки не от кого-нибудь, а от директора школы.

Придя к власти, коммунисты много чего обещали нам ликвидировать. Не только неграмотность, но и, скажем, различия между физическим и умственным трудом. Ликвидация — это было едва ли не самое любимое их слово. И кое в чем — это нельзя не признать — они тут добились успеха. Действительно ликвидировали помещиков и капиталистов. Ликвидировали как класс (на общую нашу беду) кулаков.

А вот неграмотность так и не ликвидировали.

Этот печальный наш опыт натолкнул меня на такую кощунственную мысль. А может быть, не надо было даже и стремиться к тому, чтобы наша страна стала страной сплошной грамотности? Сказал же Н.И. Грег в ответ на вопрос царя, для чего нужна в русском алфавите буква «ять»:

— Для того, ваше величество, чтобы можно было отличать грамотных от неграмотных.

Ей-богу, это не так уж глупо: разница между грамотным и неграмотным должна сохраняться. Потому что сплошная грамотность — это ведь не что иное, как сплошная, всеобщая малограмотность.

В сталинские времена эта словесная формула была одной из главных. И, как все другие основополагающие формулы, определяющие самые основы тогдашней нашей жизни, придумана и запущена в машину государственной пропаганды она была самим Сталиным.

Сейчас это кажется диким, но когда слова эти были произнесены, они казались нам верхом великодушия: