Автор этих строк — писатель Борис Хазанов — этот свой «кризис веры» относит к временам, когда ему было лет пятнадцать-шестнадцать.

Нечто похожее в эту пору моей жизни происходило и со мной тоже.

Я, впрочем, был в то время, пожалуй, инфантильнее этого моего сверстника. Во всяком случае, «Легенду о Великом инквизиторе» Достоевского тогда еще не читал, поэтому таких сложных ассоциаций у меня не возникало.

Но и для меня тоже, когда Сталин и все прочие идолы давно уже рухнули, разбившись вдребезги, Ленин долго еще оставался невредим.

И много еще утекло воды прежде, чем до меня (до всех нас) наконец дошло, что формула-то была верная. Что Сталин и в самом деле — это «Ленин сегодня». Потому что Ленин — это Сталин вчера.

Однажды — было это в середине семидесятых — пришел на мое имя из ЦДЛ (Центрального дома литераторов) пригласительный билет не совсем обычного вида. От других цэдээловских билетов, которые почта приносила мне тогда чуть ли не ежедневно, он отличался даже на ощупь. Напечатан был на какой-то особенно плотной бумаге, глянцевитой плотностью своей напоминающей даже не картон, а целлулоид или, еще точнее, — слоновую кость. И сам текст приглашения был выполнен не совсем обычным типографским шрифтом, а стилизован под этакую изысканную каллиграфическую скоропись с разными изящными росчерками и завитушками. Ко всем этим странностям была там еще одна — совсем уж загадочная: в левом верхнем углу тем же каллиграфическим почерком меня уведомляли, что билет этот — персональный и ни в коем случае не подлежит передаче в другие руки. А в правом верхнем углу красовался вычурный вензель, сплетенный из трех букв, образующих знакомую зловещую аббревиатуру: КГБ.

Короче говоря, мне была оказана редкая честь. Я приглашался на встречу с ответственными (или руководящими, не помню точно, как именно это было сформулировано в том билете) работниками Комитета государственной безопасности.

И вот я сижу в Малом зале ЦДЛ в числе сотни особо избранных, особо доверенных (за что только мне такая честь?) московских писателей. Со всех сторон меня окружают знаменитости. Вот — Сергей Михалков. А неподалеку от него — Василий Ардаматский, автор знаменитого фельетона «Пиня из Жмеринки»… Это — слева от меня. А справа — Аркадий Васильев, о котором кем-то было сказано, что он «спланировал» в литературу из органов… Вон и другие корифеи, чья многолетняя связь с «нашими славными органами» тоже давно и хорошо всем известна.

На маленьком просцениуме — два хорошо одетых, вполне благопристойно выглядящих господина. Один худощавый, даже тщедушный, в очках. Другой — плотный, упитанный, без очков. Тем не менее они чем-то неуловимо похожи друг на друга.

Начинает тщедушный. Он говорит об участившихся идеологических диверсиях. Враг коварен и хитер. ЦРУ не дремлет. Но они, работники наших славных органов, тоже не лыком шиты. Тщедушный подробно рассказывает, как вовремя была разгадана и предотвращена одна такая, спланированная в ЦРУ идеологическая диверсия.

В Москву прибыл на гастроли знаменитый американский джаз Бенни Гудмана. В столице возник по этому поводу нездоровый ажиотаж. Ответственные работники КГБ, получив об этом соответствующие сигналы, поняли, что дело пахнет крупной провокацией. (В переводе на нормальный человеческий язык это означало, что на концертах упомянутого джаза некоторые не в меру впечатлительные зрители будут слишком уж бурно аплодировать, демонстрируя тем самым иностранцам свое некритическое, а может быть, даже и восторженное отношение к американскому образу жизни.)

Обсудив создавшуюся непростую ситуацию (не отменять же уже объявленные гастроли!), наши славные чекисты разработали такой хитроумный план. В городские кассы — решили они — поступит лишь малая часть билетов. Основная же их часть будет распространяться по учреждениям и предприятиям среди особо проверенных товарищей — коммунистов и комсомольцев.

Замечательный план этот был приведен в исполнение. Проверенные коммунисты и комсомольцы сидели на концертах Бенни Гудмана с каменными лицами. Вражеская провокация была сорвана.

Другие сюжеты были в том же духе.

Я уже мысленно хихикал, предвкушая, как буду пересказывать друзьям все эти идиотские истории. Но скоро мне стало не до смеха.

Тщедушный вдруг слегка изменил тон и повел речь о том, что отдельные идеологические диверсанты проникли и в писательскую среду. Эту тему он мусолил довольно долго, как-то блудливо подмигивая и время от времени довольно прямо давая понять, что сказанное им относится и к кое-кому из сидящих в этом зале. Мне показалось, что несколько раз при этом он взглянул на меня. Под этими его взглядами я ежился, хотя никаких идеологических диверсий вроде бы не совершал. Но ведь и устроители концерта Бенни Гудмана тоже не совершали никаких идеологических диверсий. И не зря же в конце концов на эту закрытую (билет без права передачи!) встречу вместе с Михалковым, Ардаматским и Аркадием Васильевым они позвали меня и нескольких других, как это тогда называлось, «подписантов».

Я сидел как на иголках, ожидая, что вот-вот на весь зал прозвучит моя фамилия. Но до меня и других грешников дело не дошло. Сообщая об идеологических диверсиях отдельных идейно незрелых писателей, оратор никаких фамилий называть не стал, так и ограничился всеми этими многозначительными подмигиваниями и намеками, после чего уступил площадку упитанному.

Тот, показалось мне, был совсем уже неотесанный. Родной речью владел туго.

Он объявил, что будет говорить не об идеологических диверсиях, а совсем на другую тему.

Комитету государственной безопасности, сообщил он, нужна наша, писательская помощь. В США по специальному заказу ЦРУ выпущена книга, разоблачающая пороки советской государственной и политической системы. Все социальные, нравственные и всякие иные изъяны советского общества. Так вот, нельзя ли нам выпустить книгу, которая так же убедительно и на таком же хорошем литературном уровне разоблачала бы пороки, присущие самой передовой империалистической державе?

— Ведь нам тоже есть что предъявить им, не правда ли, товарищи? — интимно обратился к присутствующим ответственный сотрудник Комитета государственной безопасности.

Сообщив для начала, что в Соединенных Штатах свирепствует безработица, а кроме того, там очень плохо обращаются с неграми, словно доверяя нам некую тайну, слегка даже понизив голос, он перешел к главному.

— Да, — сказал он, — экономически мы от Америки действительно несколько отстали. Но зато мы сильно обогнали их в других областях жизни. Например, в культуре. Они даже и сами не отрицают, что у них, в Соединенных Штатах, еще довольно много (он назвал какую-то цифру) неграмотных. А у нас — страна сплошной грамотности.

Эту словесную формулу я, конечно, не раз слышал и раньше. Но, как и многие другие официальные советские лозунги («Народ и партия — едины» и т. п.) как-то не принимал ее всерьез. Больше того, над клишированными фразами именно вот такого типа («советское — значит отличное») все мы привыкли слегка трунить, сочиняя разные пародийные их варианты: «Советские паралитики — самые прогрессивные». Или: «Наш советский онанизм укрепляет организм».

Но тут я подумал (это цифры, наверно, произвели на меня такое сильное впечатление): а ведь и правда, неграмотность-то у нас вон еще когда ликвидирована! Пожалуй, мы и в самом деле, без вранья, можем именовать себя страной всеобщей, поголовной, сплошной грамотности.

Но тут же мне припомнился один замечательный рассказ любимого моего Михаила Михайловича Зощенко — как раз на эту тему. И мой патриотический настрой тотчас же испарился.

Весь рассказ, целиком, цитировать, я, конечно, не буду. Но сравнительно небольшой отрывок из него — не могу удержаться! — приведу: