Подъехав к проходу, Кайсай встал на седло, заглядывая через частокол. Песня, вернее то, что они из неё изображали, извергалась где-то поблизости, но видно, никого не было. Рыжий, недолго думая, лихо перемахнул вовнутрь. Через какое-то время, нытьё прекратилось, а ещё чуть погодя, вывалился кусок частокола, открывая проход. Девы въехали во двор.

В углу, у конюшни, где стаяла пара скакунов, на куче соломы валялась пара дедов, ни один из которых, не только не поднялся, гостей встретить, но даже ногой не дрыгнул. Над ними стоял Кайсай, толи, разглядывая обоих, толи, просто, о чём-то думая, смотря на них. Девы въехали, рассредоточились, но с коней слезать не стали.

— Всё красавицы, приехали. Хозяева дома, но дома никого, — проговорил Кайсай, направляясь к Золотцу, — ну, что? Здесь заночуем или дальше двинем? Для разговоров, они совсем непотребны.

Поляницы дружно и с любопытством осматривались по сторонам. Им, похоже, ни разу не приходилось видеть подобной берлоги. Так как главной в их походе, номинально считалась Золотые Груди, то она и приняла решение:

— Ладно, — устало проговорила она, — заночуем здесь. Надеюсь еда у них хоть какая-нибудь осталась, а то жрать хочется.

Она спрыгнула с коня и похлопав его по шее, направилась к валяющимся в «умат» пьяницам. Кайсай посторонился, пропуская золотую деву, посмотрел ей в след, зачем-то опустив взгляд ниже спины и ничего нового там не обнаружив, отправился своего Васа заводить внутрь, уже на ходу услышав разговор Золотца с ни кем, так, сама с собой:

— Так, что мы здесь пьём, — и после небольшой паузы, — м-м, смотри-ка медовуха, — когда рыжий, уже выходил в проход, она, видно оторвавшись от меха, произнесла удовлетворённо, — вкусно.

Его, как будто по затылку кто врезал. Он дёрнулся, остановился, сам не понимая в чём дело. На душе стало мерзко и тревожно. Рыжий тут же прижался к земле, схватившись за рукоять меча, настороженно озираясь по сторонам, переводя все органы чувств в боевое состояние.

Сигнал тревоги пульсом застучал в голове, но тщательно осмотрев поле, реку и прилегающий лесок, никого не обнаружил и не почувствовал. Прислушавшись к себе, Кайсай отчётливо понял, что причина тревоги в неправильности происходящего вокруг.

Это умение чувствовать несуразность, у него было выработано с детства и всегда срабатывало независимо от его желания и готовности, это воспринимать. Ощущение, какой-то неправильности, возникло у рыжего ещё на том берегу, откуда он наблюдал за заимкой, усилилось, когда он увидел дедов, а вдарила по голове, когда заговорила Золотце… Тут она, похоже, ещё раз, оторвавшись от меха, обратилась к Калли:

— Калли, медовуху будешь? Свежая. Вкусная. Ядрёная, язычок пощипывает, — довольно причмокивая, рекламировала она найденное пойло, — всё равно сегодня уже никуда не поедем.

— Фу, — тут же брезгливо ответила вторая Матёрая, — как ты можешь пить эту дрянь?

И тут до него дошло. Он понял в чём вся неправильность! Какая к драным собакам, может быть медовуха в это время? Из какого мёда? С мать-и-мачехи что ли? Расплываясь в кривой ухмылке, он хотел было крикнуть Золотцу, чтоб та не смела пить эту отраву, если рядом с дедами лечь не хочет, но тут же передумал. Ну, а что? Будет очень любопытно на неё полудохлую, да не шевелящуюся посмотреть. Интересно, что из себя обездвиженная и беспомощная стерва представляет.

Когда он завёл коня во двор, Золотце уже устроившись рядом с Дедом и Олкабой, сидела на охапке сена, пьяно улыбаясь, сама себе довольная, расфокусированным и мутным взглядом осматривая, мельтешащих перед ней, туда-сюда, подчинённых. Калли во дворе не было.

Пока Кайсай распрягал Васа и отводил его к стойлу, Золотце уже дошла до кондиции, приняв положение лёжа и смотря в вечернее небо, вполне мило улыбалась. Рыжий подошёл к ней, забрал из обессиленных рук мех, на что она даже не отреагировала, понюхал содержимое и стал с улыбкой разглядывать пьяную красавицу.

Такой он её, ещё, действительно, не видел. Странно, но беззащитная и обессиленная, она ему нравилась больше, и он с удивлением отметил, что в штанах даже зашевелилось. Пьяная Золотце его возбуждала, и он не противился этому! Сзади неслышно подошла Калли и задала самый глупый вопрос, который можно было только задать в данной ситуации:

— Что это с ней?

Кайсай вздрогнул слегка, от неожиданности, ибо, увлёкшись любопытным зрелищем, не услышал, как чернявая подкралась, и ничего не отвечая, лишь протянул второй сестрице мех, продолжая давить лыбу.

— Медовуха отравлена? — ужаснулась Калли.

— Нет, — утешил её рыжий, демонстративно глотнув, чуть-чуть и протягивая вновь мех Калли, — будешь?

Та отпрянула, как от отравы, выставив даже руку вперёд, защищаясь.

— Я такую дрянь не пью, — и тут же с удивлением, как будто до неё только что дошло, поинтересовалась, — так что, она уже такая пьяная, что ли?

— Ну, видать хорошо приложилась, да, на голодное пузо, почитай почти весь день не ела — ответил рыжий, взвешивая мех в руке, в котором, в самом деле, оставалось не так много.

— Позор, — прошипела смуглая «мужеприбивалка» и резко развернувшись, ушла в сторону дома.

Кайсай бросил мех с пойлом на солому и пошёл осматривать свои бывшие владения. Зайдя в дом, он поразился, в первую очередь, тому бардаку, что творился внутри. И тут осознал, что мужики пьянку, затеяли давно. Видать, поначалу, приговорили все запасы Деда, а когда не хватило, то от безысходности сварили эту медовуху из первосбора, прекрасно понимая последствия.

Тут, на заваленном и ещё неочищенном от остатков еды столе, он неожиданно обнаружил четыре искусно выточенных игральных кости, как специально положенных для него. «Вот и подарок для лешего», подумал Кайсай. Только таких у деда не было. Вероятней всего, это Олкабы.

Он сгрёб их в кулак и задумался, на что бы обменять или как бы выпросить их у хозяина, но тут, откуда-то из глубины тёмного дома, выплыла Калли и выражение её лица, да, и недвусмысленные телодвижения, ему очень не понравились.

Двигалась она грациозно, вызывающе обольстительно, улыбка девы, была сама обворожительность, а всё это вместе, просто кричало, что «я сегодня ночью буду твоя», вернее, наоборот, «ты, пацан, влип по самые яйца, которые я тебе ночью, отгрызу и ты, не только не пикнешь, а реветь будешь, умоляя и упрашивая меня это сделать». Кайсая аж передёрнуло от таких мыслей. Смуглянка подплыла к столу и елейно зажурчала:

— Кайсай, и ты здесь жил?

— Жил, — буркнул рыжий, испугано поглядывая на вход, в надежде, чтоб хоть кто-нибудь из дев прислуги, случайно, за чем-нибудь зашёл и разрушил эту липкую паутину, которую чернявая сучка-паучиха, принялась плести вокруг него.

— А где спал? — гипнотизируя жертву нежным ангельским голоском, пропела Калли и при этом, хищница мягко и гибко продолжала подкрадываться.

— Здесь, — махнул он рукой, в направлении лежака за столом.

— Да, не хоромы, — констатировала она факт некомфортабельного жилища, грациозно при этом усаживаясь на лежак, продолжая загадочно смотреть на него и даже чуть сдвинулась, как бы приглашая присоединиться.

Кайсай, очень постарался сделать вид, что не заметил приглашения и по-хозяйски осмотрев засранный стол, удручённо проговорил:

— Да, уж, хоромами здесь не пахнет, здесь помойкой воняет.

Он со светлой надеждой, вновь посмотрел в открытый проход во двор, куда желание убежать, было выше всех его сил, деловито пробурчал, что-то по поводу уборки в доме, мол, спать будет невозможно, коль всё тут не очистить и не выветрить, и уверенной походкой, направился, наконец, во двор, как будто именно там и следовало производить все те действия, которые, он только что перечислил.

Калли не кинулась за ним, законно пологая, что, сколько бы он не бегал, а ночью, всё равно никуда не денется, тем более, её соперница, как-то неожиданно легко и просто, сдала свои позиции, напившись, как мужлан-пьянчужка.

Только она и представить себе не могла, что изворотливый ум рыжей жертвы, казалось уже пойманной в ловушку, примет очень простое и рациональное контррешение: он уселся рядом с пьяной троицей и выпив все остатки медовухи, пристроится в их компанию четвёртым.