— Кто такие?

— Асаргад, — первым представился лидер четвёрки, слегка поклонившись головой, как учили Гнур и Уйбар, — сын Атрадата, племени мард.

Далее каждый представился сам. Выслушав их представления, Теиспа, похоже и вовсе потерял к ним какой-либо интерес и тяжело вздохнув, тут же передал их в руки своему ближнику, по имени Доникта, демонстративно махнув на них рукой, мол, забери их с глаз долой и оприходуй, как положено.

Доникта, был моложе своего военачальника, с точно такими же мелко завитыми кудряшками, почти в таком же одеянии, вышитом золотом, вот только пальцы его, были без единого кольца и перстня. Руки, неухоженные вовсе, грубые и мозолистые и в отличии от атамана, он был во всеоружии.

Доникта отвёл их на расстояние нескольких шатров, передал новеньких сотнику. Тот, лишь мельком взглянув, никуда не повёл, а зычно крикнул пятидесятника, который соответственно, сбагрил их, первому встречному десятнику.

Десятник, осмотрев новобранцев, огорчил их тем, что в его десятке, оказалось только одно свободное место, поэтому, недолго думая, выбрал Гнура, как самого представительного, а остальных направил дальше, катя их вниз по иерархической лестнице.

Следующий десятник, тоже взял только одного — Уйбара. В конце концов, Асаргад и Эбар, нашли пристанище у совсем молодого десятника по имени Арбат, у которого, из десятка, было только четыре воина, с ними стало шесть.

Арбат был уроженец Каппадокии, где находится такая страна, Асаргад тогда даже не знал. Был он чуть постарше, вновь прибывших и говорил, с каким-то непонятным акцентом. С таким непривычным, что поначалу, друзья его с трудом понимали, но со временем привыкли. Правда, в последствии выяснилось, что это у него не акцент был, а дефект речи, связанный, с ещё детской травмой челюсти.

В отличии от всех начальников, которых им пришлось повидать, у Арбата, не было ни бороды, ни усов, а чёрные прямые волосы, он собирал сзади в пучок и перетягивал красной лентой. Он был не заносчив и назначение десятником, его явно тяготило. Он, просто, не знал и не умел командовать.

Сын крестьянина, как выяснилось, бежавшего от побоев своего сюзерена, никогда никем не командовал сам, а лишь повиновался другим и четверо воинов его подчинения, были, примерно, его возраста и такие же крестьяне, взявшие в руки оружие, лишь здесь и то, по сути, только что. Но мало того, что они оружие, как следует держать не умели, не говоря об его применении, они ещё и в сёдлах держались, как козёл на козе, в момент перепуга, ибо на лошадь, так же сели здесь, впервые.

Вся орда Теиспы была конная и пеших, он не держал, в принципе, вот им и пришлось осваивать то, что непривычно было с рождения.

Асаргад и Эбар быстро нашли со своими новыми сослуживцами, имеющими более низкий, но тем не менее, не далеко ушедший от них статус, общий язык, впитывая в себя, как губка, правила и устои нового образа жизни.

Как оказалось, в походах из них, был только сам Арбат, а остальные, такие же новички, как и они. Их молодой десятник ходил в поход один раз, в жаркие пески, за море. Там, его десяток попал в засаду и из своей десятки, он единственный остался в живых, вот, почему и стал десятником.

Уже через несколько дней, Асаргад, как-то само собой, стал безоговорочным лидером этого маленького отряда, давая остальным уроки и верховой езды, и обращения с оружием. Через какое-то время, к ним присоединился Уйбар, который ухитрился отвертеться от своей десятки и получить разрешение на переход в десятку Арбата, к тому времени, уже Асаргада. Вот так началась их ордынская жизнь…

На дворе, дело уже шло к Семику, когда две татуированные колдовскими узорами девки, отоспавшись почти два дня, впервые вышли на прогулку. За Теремом, был огороженный лес или священная роща, как её именовала Мать Медведица. Хотя, для девок, эта роща была больше похожа на хорошо ухоженный сад.

Выложенные тёсанными поленьями, аккуратные дорожки, высаженные полянами цветы. Ни одной сломанной ветки, никакого валежника. Земля в лесу ровная, как вода в озере. Только где-то в глубине, почти на самом краю, возле сказочного пруда, возвышается странный лысый холм, в полтора роста человека, вокруг которого, были со знанием дела, разложены огромные камни.

Они на пару гуляли по лесу-саду, не в состоянии надышаться. Гордые собой, то и дело выпячивая странные, узорные рисунки на руках и ногах, перед встречными теремными девками, они, тем не менее, меж собой заговорщицки переговаривались, соображая, что ещё их ждёт, понимая, что отдыхать им долго не дадут.

Не дали. В одно прекрасное утро, Райс проснулась, потянулась, открыла глаза и, как «нервной плетью» по всему лицу протянули, так её перекосило, родимую. На скамье сидела Матёрая по прозвищу Любовь. Рядом сидели две кутырки и лыбясь, внимательно смотрели на проснувшуюся. «Началось», — подумала Райс.

По команде вековухи, кутырки вскочили со своих мест и накинулись на царскую дочь. Райс не сопротивлялась. Они расчесали волосы и вынув откуда-то по клубку золотых нитей, принялись вплетать их в распущенные волосы. Процедура эта показалась рыжей, бестолково долгой. Мало того, что ярица осталась без завтрака, так ещё от безделья и от постоянного сидения в одной позе, хотелось прибить этих дур криворуких.

Даже после того, как они закончили, Любовь подошла, внимательно осмотрела их работу, по-доброму так, не ругаясь, указала им на ошибки и заставила переделать. Там, видите ли, узел не тот, там, плетёнка «как бык поссал», простите, а где-то, вообще, руки у них не из того места выросли. Райс глухо зарычала, понимая, что ещё сидеть и сидеть.

Выпустили Райс, только на обед, «в доску» измученную чрезмерным вниманием, злую, как собаку и с чешущимися руками, кому-нибудь врезать, если не «нервной плетью», так кулаком наотмашь.

В узком коридоре, у самой двери, её уже с утра караулила Апити, которая, как раз, чуть не попала под горячую руку, доведённой до тихого бешенства Райс. Но реакция ведуньи на её экзотичный вид, несколько остудила пыл, эмоционального кипения царской дочери.

Как только, светловолосая увидела рыжую подругу, она смущённо заулыбалась и вместе с тем, стыдливо восхитилась, широко открыв глаза и рот, но при этом, последний прикрыв ладонями. Вид у неё был такой, как у подглядывающей кутырки, за чем-то непристойным, но жутко любопытным.

Райс с самого начала заподозрила, что Апити, явно что-то об этом знает, но рядом была Матёрая, поэтому разговора, прямо здесь у дверей, не получилось. На обеде, они лишь перекинулись парой слов и то с набитыми ртами, чтоб Любовь ничего не заподозрила.

— Давай по-быстрому, — начала допытываться Райс, — чего нас ждёт.

— Не нас, а тебя, — так же жуя, ответила Апити, — только почему тебя одну готовят? Не понятно. Я тоже хочу.

— Чего хочу? — взъелась Райс, — говори толком, дрянь белобрысая, чего ждать? Я уже в таком взвинченном состоянии, что и прибить могу.

— Не ори, стерва рыжая, Славу тебе растить будут, — пробурчала Апити с набитым ртом, — только как, не знаю. Не спрашивай. Наставница говорила, мол, девки…, вам понравится, «по самые не хочу».

— Что-то верится с трудом, — тут же отреагировала Райс, запивая кашу молоком, — с чего бы это было хорошо, после того, как было всё плохо. Чует моё сердечко, кровушкой умоюсь.

— Не знаю, но она никогда толком не рассказывала. Вечно хитро, так, улыбалась и таилась. Но если учесть, что каждый круг круглее предыдущего, надо ждать «подарочка».

— А почему меня одну? Разве тебе не надо Славу растить?

— Да, чего ты меня-то пытаешь? Сама в недоумках. Я ж сказала — тоже хочу.

Как выяснилось позже, про Апити не забыли, очередь до неё дошла, лишь после обеда, когда с Райс закончили. Вечером, перед сном, Матёрая по прозвищу Любовь, дала девке чего-то выпить и предложив приятных сновидений, притом таким тоном, мол, «вот ты девонька и попала», закрыла дверь, предупредив, что прыгать на закрытую преграду, бесполезно, и что, когда надо — тогда и откроется.