— А Арина? — тихо спросила задумчивая царица.

— Пара они, — тут же ответила ей ведунья, выходя из транса и становясь обратно прежней Русавой, и уже наставительно жёстко добавила, грозя при этом скрюченным пальчиком — только ты к ним не лезь. Слышь? Сами должны разобраться без посторонней помощи. И на мозги ни ему, ни ей не капай и как бы жизнь их не крутила и не перекручивала, во концовке, они вместе будут. Хоть режь их, хоть топи, один хрен.

С этими словами она хлопнула себя по коленям, поднялась, улыбнулась и с наигранной издёвкой добавила:

— А от меня тебе, пока, не избавиться, девонька. Боги говорят, ещё не время. Попорчу я ещё воздух во круг тебя, маленько. Апити хоть и объявилась, да тебе до неё не дотянуться. Другая она стала. Совсем другая.

И больше ничего не говоря, спокойно покинула опочивальню Райс, оставив последнюю, в очередном приступе недоумения.

На следующий день, небо затянуло свинцовыми тучами и, почти, на четыре дня зарядил дождь, то утихая до мороси, то припуская ливнем, как из ведра, то опять морося мелко и нудно. Крыши над головой у Кайсая, по-прежнему не было, жил он в чистом поле, только перекочевал на берег реки.

Олкаба звал его перебраться к своему шатру поближе, но Кайсай вежливо отказал, надеясь найти сначала друга, а потом уж определяться с местом проживания, но вот найти Кулика, ему, почему-то, никак не удавалось. Пропал, как сквозь землю провалился.

Сначала он вернулся на прежнее место их последней ночёвки, думал, если Кулик будет его искать, то непременно тут появится, но прождав весь следующий день под дождём, стал искать, хоть какое-нибудь укрытие. Нашёл на берегу реки, под песчаным обрывом. Кто-то до него, видно, здесь сидел. В высоком береге, было вырыто углубление на одного человека и старое кострище рядом. Правда, место под кострище теперь заливало, поэтому Кайсай соорудил костерок, прямо под навесом, где сам и сидел.

Бердники, хоть и составляли некую единую орду при верховном атамане, но по сути своей, все, как один, были одиночки и в их обязанности входило, ни беганье толпой во время битв и налётов, а выполнение специфичных поручений царя, о которых, порой, только и знали: он, да, атаман.

Почти всегда, это было связано с риском для собственной жизни, резнёй и кровью и, как правило, далеко от родных мест. Бывало очень далеко. В чужих и незнакомых землях, среди непонятных людей, с непонятными языками, традициями. Порой, на выполнение одного задания уходили годы. Бывало, что и не возвращались вовсе и каков был конец бердника, одному Валу известно.

Кайсай, несмотря на прохождение испытания, ритуала принятия в личную орду Агара, удостоен не был. Атаман налил ему после поединка большой золотой кубок, какого-то пойла, непонятного, хмельного, но вкусного, а затем, его прибрали к себе Олкаба со товарищами. Так старик его и увёл с пира к себе в шатёр, от которого он отказался и ушёл на берег, обещая наведываться к старому берднику за «новостями», как тот, это назвал.

Спрашивать сразу о своей дальнейшей судьбе, он постеснялся, понимая, что коль будет нужно, ему сами всё скажут и расскажут. Вот, теперь сидел и думал, переваривая всё, что с ним произошло.

Больше всего его мысли занимала Золотце. Поначалу, он думал о ней с удовольствием, но решив обдумать и проанализировать других: Агара, Райс, Олкабу, ну и конечно Кулика, всякий раз, в конце концов, все размышления над этими людьми, заканчивались, всё той же золотой красавицей.

Он даже начал раздражаться на самого себя, гоня её из головы прочь, понимая, что он, как бердник, ничего не будет стоить, коль башка будет занята этой «мужерезкой», но ничего поделать с собой не мог. Она стала для него, как наваждение.

Просидев так почти весь день, в ожидании окончания дождя и поняв, что тот, не собирается ради него прекращать своё нудное деяние, Кайсай плюнул и пошёл к Олкабе, накинув на голову, предварительно надорванный мешок, где хранились остатки продуктов и которые, в принципе, закончились.

Соль, приправы и прочее, что ещё оставалось, перекочевали во второй мешок — с одеждой, а из этого, сделав накидку, накрывавшую голову и плечи, рыжий двинулся на активные поиски. Оседлав вымокшего Васа, Кайсай поехал развеиваться от девичьего наваждения, как он сам для себя это определил. И, в принципе, помогло.

Олкабу, он в шатре не нашёл, но рядом расположившиеся его товарищи, узнали Кайсая и радушно приняли. Там, у одного из них, где собрались все остальные, он обсох, там же его накормили и напоили, затеяв, казалось, бесконечные байки про походную жизнь.

Странные это были сказы. Он сразу вспомнил своего деда. Тот, очень редко что-либо рассказывал о былых временах, а о себе, так, вообще, никогда. И эти, примерно все одного возраста, по моложе деда, конечно, но тоже уже жизнь повидавшие воины, все байки начинали одинаково, как и его наставник: «был один касак».

Дальше, как его звали, да, кликали, особые приметы, если были, а уж потом начиналась сама история. И никто из них, ни разу, ничего не рассказал о том, что произошло лично с ним. Хотя пару раз, Кайсай ловил себя на мысли, что рассказчик, явно про себя сказывает, лишь прикрываясь вымышленным именем, уж больно подробности были детальными, а порой и пикантными.

Олкаба, как выяснилось, был у атамана и появился к вечеру, тоже пристроившись к посиделкам. Явился хмурый, чернея тучи. Пить, есть не стал. Разговор не поддерживал. Тут, Кайсай обратил внимание на другое правило подобных компаний. Коль кто не хочет, того не неволят, сразу оставляя в покое. Никто не полез с расспросами, не стал навязываться, стараться развеселить, или отвлечь от тяжёлых дум.

Кайсай шёл с намерением разузнать у Олкабы, если не своё будущее, то по крайней мере, попытаться, что-нибудь разузнать о Кулике, но видя его настроение, как-то сразу передумал. К тому же, хмурый воин, очень нехорошо на рыжего, то и дело посматривал, из-под кустистых бровей. Почему-то, Кайсай подумал о том, что старый бердник, за поражение в поединке, получил от атамана «по самое не хочу».

Наконец, когда уже совсем стемнело, молодой в очередной раз, поймал хмурый взгляд старика и тот, кивком головы, показал ему, мол, пойдём выйдем и сам не прощаясь, вышел в дождь. Кайсай последовал за ним.

— Пойдём ко мне, — повелительным тоном, не терпящим возражений, пробасил старый бердник, когда молодой вышел и не поворачиваясь, и не желая даже смотреть на реакцию того, к кому обращается, добавил, — разговор есть.

Кайсай от такого и сам отказываться не хотел. Сидеть тут днями в неведении, мука ещё та, а здесь, хоть что-то может проясниться.

Они нырнули в шатёр Олкабы, хозяин почиркал кресалом, запалил трут, а там и небольшой костерок, от которого в сумраке шатра посветлело. Всё время, пока возился с огнём, он не проронил ни слова. Рыжий, пристроившись на входе, ждал. Наконец, Олкаба устроился, похоже, на чём-то мягком и задумался, глядя на огонь, проговорив не зло, не весело, так, как-то нейтрально:

— Да, ты садись поближе. Не кусаюсь.

Кайсай перебрался поближе к огню, примостившись, ровно, напротив.

— Списали меня, пацан. Под чистую списали, — начал старый вояка удручённо, продолжая смотреть на язычки пламени.

— Как списали? — негодующи вскинулся молодой, — за что?

— Не за что, а почему.

— Не уж то из-за поединка?

— И из-за него тоже.

— Да, что они там, с ума по сходили, — вскакивая на ноги, возмутился молодой, — да, я, к атаману пойду. Да, я… Как такого воина можно списывать?

— Сядь, — рявкнул на него старый, — к атаману он пойдёт, — и тут же впервые за вечер растянулся в улыбке, — кто тебя там будет слушать, пацан. Ты ж ещё небось пизду с пиздюлями путаешь? Заступничек. Это я, так решил.

Кайсай, не на шутку возмущённый этой несправедливостью, даже после его слов не мог угомониться, но бежать к атаману, разбираться, всё же повременил, усевшись обратно.