Взял несколько золотых пластин, довольно увесистых, покрутил в руках, разглядывая, завернул их в кусок дорогой материи, на которой они лежали и сунул за пазуху балахона, воткнув за пояс в штаны. После чего вышел в ту дверь, за которой скрылись остальные.

Войдя в небольшую комнатку, он растеряно огляделся. В комнате, кроме троих ему знакомых, оказалось ещё человек десять и судя по их важному виду, людей очень почтенных, как минимум, не из последних вельмож империи. Был среди них даже один маг, тоже явно не из низких сословий. Все встали со своих мест и вопросительно уставились на Асаргада.

— Он зовёт всех, — тихо проговорил, только что, тайно коронованный владыка.

Возле умирающего собрались и выстроились полукругом все, кто был позван. Артембар начал свою речь, торжественно, но при этом счастливо улыбаясь.

— Друзья мои, — сказал он, — я умираю счастливым. Я выполнил своё предназначение в этой жизни, и Ахурамазда раскрыл предо мной врата своего вечного сада. Я ухожу гордым, с великой честью, выполнившим свой долг перед родом и перед страной. Я, призываю вас всех в свидетели того, что пожелаю напоследок. Я богатый человек и всё, что имею, отдаю этому гордому царю Аншана, будущему царю Мидии и всего мира — Курушу, — он протянул руку в сторону Асаргада, — прими мой скромный дар, царь царей. Золото тебе, теперь понадобиться много. Я даже рад, что оно не перетечёт в хранилище Иштувегу, а послужит той цели, которой я отдал всю свою сознательную жизнь.

С этими словами он принялся лихорадочно скручивать с пальцев перстни и кольца, складывая их на подушку рядом.

— Мазар, — обратился он к главному стражу гаремного сада, продолжая свинчивать украшения, — ты всегда прислушивался ко мне, и я надеюсь, никогда об этом не жалел?

— Нет, мой господин, — тут же отозвался Мазар, — никогда.

— Тогда прислушайся и теперь.

Артембар остановил процесс свинчивания драгоценностей, приложил руку к груди, тяжело вздохнул, расслабился, прикрыв глаза. Он устал и по его гримасе было видно, что старому евнуху больно, очень больно. Полежав, так, некоторое время, боль видно утихла, и он продолжил:

— Мазар, помоги избавиться от этого грязного металла. Хочу уйти лёгким и чистым и послушай меня, друг мой, немедля собирай семью, всё, что сможешь забрать из добра, постарайся забрать всех своих людей и уходи с Курушем, пока Иштувегу не вернулся из похода. Этот изверг, обязательно узнает о гостях и за пытает тебя, не за измену, а просто, из любопытства. Без меня, у тебя защиты не будет. Царь Куруш, — он посмотрел на Асаргада, — тот самый избранный воин Ахурамазды, тот самый посланник, что был нам обещан, который священным огнём и мечом очистит нашу землю от скверны. Поведайте это всем. Истину говорю. Я виделся этой ночью, с самим светлым богом.

Лицо его вновь залило счастье, и он, глазами полными слёз, плавно оглядел всех собравшихся.

— Избранный? — тихо спросил старик лекарь.

— Да, Эшана. Передайте это всем. Пусть готовятся. Он скоро придёт в этот город царём победителем.

Асаргаду даже стало, как-то, не удобно и стыдно за такое своё прославление, но он держался, как кремень, гордо, царственно и монолитно без эмоционально. Он не смотрел по сторонам, но чувствовал восхищённые взгляды всех стоящих рядом. «Да», — подумал он про себя, — «отныне я царь. Царь Аншана». Он даже почувствовал слабую вибрацию знака царской власти у себя на груди или ему только показалось, но твёрдо решил: «Да будет так».

Семейная жизнь у царской дочери не задалась с самого начала, ну, или почти с самого. Месячные пропали ещё в свадебном походе, а значит забеременела она, чуть ли не с первого раза. Когда уединились, то первое время любились, как кролики. Не успевала Славу гасить. Но будущий ребёнок, о себе быстро напомнил, сначала лёгким токсикозом, а затем настроение стало настолько сволочным, что она всё возненавидела и в первую очередь, конечно, собственного мужа, так как больше ненавидеть, рядом, было некого.

Браки, в основном, всегда заключаются по трём «приходам»: либо приходило время, и тогда, схватив первого попавшегося, хоть кого-нибудь, начинали строить жизнь, по принципу «стерпится-слюбится», либо по приходу любви, большой и чистой, в эйфории которой, прикипали так, что жить друг без друга становилась невмоготу, на какое-то время, либо, когда приходило «счастье на всю оставшуюся жизнь», т. е. подворачивалась выгодная партия, в результате которой, после вдумчивого анализа, торжествовал холодный расчёт.

Райс была девкой неглупой, многому наученной, но только не семейной жизни. Царским учителям и в голову не приходило, что молодая «меченная» умудрится обзавестись женихом, ещё до возвращения в родные пенаты. Нет. Совсем тёмной она в этих вопросах не была и многое знала из того, что муж и жена делают друг с другом, но именно вопросами секса, все её познания о семейной жизни и заканчивались.

Она толи от жадности, толи от глупости, что по молодости за всегда присутствует, попыталась оприходовать все три прихода в одну кучу. С одной стороны, зная, что он по судьбе предсказан, ждать не стала, считая, что время пришло и пора становиться взрослой. С другой, как любая в её возрасте, любви хотела такой, чтоб голова кругом, а с третьей, брак изначально был Гнуру предложен договорной, вроде бы, как по расчёту.

Хотела, как лучше, получилось, как всегда. Сначала, возиться с ним в постельных играх, самой нравилось и даже казалось, какие-то чувство к нему возникли, но скоро ей всё это надоело. Гнур же наоборот. Чем больше прибивался её Славой, тем больше воспалялся к ней любовью, а когда жена начала к нему остывать и стала реже давать этот «эмоциональный наркотик», стал беситься, раздражаться, злиться. Это, в свою очередь, начало раздражать Райс, и она, так же принялась беситься и злиться.

В конце концов, когда она вернулась в царскую ставку, то находилась в таких отношениях со своим муженьком, что готова была прибить это ничтожество, размазав его по земле, как грязь. Сдерживало только то, что надеялась в дальнейшем отправить его, как можно дальше и начать другую, свою жизнь.

Гнур же, несмотря на её охлаждение, наоборот, никак не успокаивался. Он, то подлизывался, устремляя на неё жалобно просящие собачьи глазки, то вскипал яростью, требуя положенное по супружескому долгу, то замыкался, прячась и по долгу не разговаривая, даже раз попытался изнасиловать, пока та спала, но она ему ни в какую не давала. Опостылел, невмоготу.

По поводу их приезда, царица устроила праздник. Круглый стол был накрыт в царском шатре и были приглашены, лишь самые ближние люди, да, молодожёны. По законам сестринского сообщества, мужья за бабий стол, пускались лишь в одном случае — в качестве «пустого места».

Перед таким «пустым местом» не ставились блюда, не наливалась чарка. Муж, покрытый плотным покрывалом, кормился и поился только с рук жены и только с её доли. То есть, даст, что погрызть, поест муженёк, подаст свою чарку, то и выпьет, коль ничего не даст, то быть ему трезвым и голодным.

Таких «пустых мест», за царским столом, оказалось целых три. Два муженька от бывалых баб, занимавших особое положение при царском дворе, а третьим, предстояло стать Гнуру. Тот как узнал, какое ему унижение предстоит, встал в горделивую позу. Долго кричал, ругался, за меч хватался, но Райс его купила, мол, коль пойдёшь и всё по правилам сделаешь, будет тебе ночью услада. Гнур понервничал ещё для приличия и согласился.

За большим столом, выстроенным в виде кольца, разорванного в одном месте, для прохода, расселся весь «царский круг». Здесь были Матёрые, возглавлявшие боевые сестринские отряды, особо приближённые бабы из числа «меченных», каждая из которых, была, что-то вроде советника, при Тиоранте, по тому или иному вопросу и несколько глав больших сарматских поселений, все, как одна, представлявших из себя огромных размеров бабищ, до непотребства увешанных золотом с головы до ног.