Я замерла на пороге. Никогда прежде не была в королевской части замка – и хотя он умер, а я королева, мне казалось, что я всё ещё нарушаю запреты.
Но я не могла позволить такой глупости себя остановить – и силой воли буквально втолкнула себя в коридор.
Такого я не ожидала. Король любил показность, был расточителен, но тут не было ни золотой обшивки, ни этих гадких статуй. Просто несколько картин на стенах – и покои казались почти пустыми.
Его исследовательская комната казалась разумнее, чем я полагала. Большую часть комнаты занимал дубовый стол, к стенам прислонили шкафы. Никаких картин – только светильники, которые я зажгла слишком быстро, пытаясь изгнать тьму.
Тут было пусто – Фицрой постарался на славу. Но при всем своём желании, всю комнату он вынести не мог. Что-то должно было остаться.
А ещё, казалось, король был настоящим грязнулей. Бумаги запихались поверх книг, валялись на подоконнике за шторами, стояли в углу и под столом огромными кучами. Окинув их взглядом, я подумала, что они уже слишком стары – вот почему Фицрой их не трогал. Но я не могла позволить воле случая решить судьбу королевства. Доказательства могли таиться где угодно.
Я устроилась в королевском бархатном алом кресле. Ох, слишком он заботился о комфорте и злате – думай он хоть в половину так же о державе…
Я вновь осмотрела взглядом хаос на столе. В моём распоряжении было мало времени, а на уборку пошло бы, наверное, несколько часов, но я должна была задействовать свои сильные стороны. Хотелось разработать систему, разложить всё по частям, пока передо мной не раскинется вся картина.
Летели часы, армия Стэна была всё ближе и ближе к столице, а я ничего не нашла. Ни слова о Фицрое, ни слова о банкете, ни слова об убийствах. Несколько писем от дворян, какие-то примечания на законопроектах, просьбы советников. Записка от Холта с предупреждением о праздновании дня рождения – но ни слова в ответ от короля.
Одно письмо пришло напрямую от Расмуса Холта. Он просил короля подумать о том, чтобы использовать украшающее часовню золото для поддержки жертв наводнения на западе, но король приказал ему поискать ресурсы получше. Я провела пальцем по подписи Холта – да, ещё вчера я добавила бы это к списку причин, по которым Холт мог стать убийцей, почему ненавидел короля и мечтал о новом режиме, но теперь не была уверена. Он пояснил своё появление при дворце, подтвердил, что поддерживает благотворительность и регилиозную чистоту – а это не мотив для убийства.э
После того, как я обыскала весь стол, бросилась рыскать по полу, пытаясь отыскать выпавшие страницы. Ничего стоящего – и я бросилась к книгам на полках, принялась перебирать их, искать хоть что-то среди страниц.
За одной из штор оказалась мусорная корзина, полная доверху.
Незаконченные письма, перечёркнутые слова и сплошной дух разочарования.- но не сыскала ничего полезного.
Через несколько часов на королевском столе стояли аккуратные, упорядоченные по темам стопки писем – и я не отыскала ничего, кроме потерянных в беспорядке монет. Я откинулась на спинку кресла, смеживая веки. Я ничего не нашла – ничего полезного.
Нет, больше оставаться в этой комнате я не могла. Следовало размять ноги, посмотреть другие комнаты, поискать…
Я выскользнула из кабинета и замерла – напротив двери висел огромный пейзаж. Прежде его прятала темнота, но теперь он словно притягивал мой взгляд.
Оранжевые, жёлтые от лучей заходящего солнца холмы. Небо радужное и яркое, закат – ало-синий, - и полоса почти золотого…
Такого, как в пироге. Такого, как тот краситель на кончиках моих пальцев. Я подошла ближе, пока едва ли носом не ткнулась в холст. Искала подпись, признак происхождения – но ничего не было, и я вытащила картину из массивной золотой рамы.
Внутрь была сунута записка.
"Я вижу эти холмы из окна своей усадьбы и вспоминаю о вашей великолепной компании. Надеюсь, совсем скоро смогу вернуться к вам".
И подпись.
Мадлен Вольф.
Тридцать
Королевски-жёлтый украшал небо. Цвет, который, как говорила Мадлен, никогда ей прежде не встречался. Настолько дорогой и редкий, что король посылал за тысячи миль, чтобы его заполучить.
Кто-то рассказал ему об этом свете, подтолкнул к этой идее. Мадлен – близка к нему, и единственная художница, которую я знала. Она воспользовалась этим цветом – и лгала о нём.
Я закрыла глаза ладонями – думать, думать… Я уже обвинила того, кого любила. Стоит ли обвинять вторую – из-за картины? Такие малые доказательства – и такой риск! Лгать о веровании. Лгать о том, что потеряли. Лгать о мазках на пейзаже.
Думать. Думать. У Фицроя была причина заставить отца замолчать, но убивать всех, не получив трон? Помогать мне в моем исследовании, защищать от Стэна? Я видела его в Форте утром после банкета – и после своей коронации тоже. Он был обезумевшим. Не понимал, что происходит, не верил в реальность окружающего его ада.
Я плохо разбиралась в людях, но Фицрой… Насколько же он был искренен! Да, он хотел бы хорошим придворным, он умел играть, но я видела его чувства, видела его без маски – видела ту ужасающую агонию…
Мадлен пыла печальной. Огорчённой. Но в этом удивительном, сложном образе совершенной Мадлен не было беспорядочности Фицроя и Наоми. И она не была в столице во время нападения – в полной безопасности, вольна от подозрений… Если б я не покинула дворец – она получила бы трон. И если б яд был в пищевом красителе, если б его включили в рецепт по приказу короля… Кто бы заподозрил её в убийстве, даже если она просто художница, что прежде использовала этот цвет?!
Она сказала, что отсутствовала из-за неизвестной болезни. Её называли меланхолией, но Мадлен говорила, что от тоски живот не болит – признак лёгкого отравления мышьяком. Мышьяком, который она использовала в красках…
И облизывала кисть. Я видела, как она делала это – как проводила языком по моим кистям, прежде чем начать накладывать макияж. Если б там был королевски-жёлтый, она бы испытала боль в желудке и нашла бы источник…
А если бы это подарило ей столь замечательную идею?
Я не хотела в это верить – но это было возможно. Более чем.
Когда я вернулась в Форт, я не звала стражу и не устраивала сцен. Я нашла Мадлен в её покоях, сидевшую в кресле с книгой на коленях. Наши взгляды встретились – и она побледнела, губы чуть распахнулись… что за покорный взгляд. Она встала, юбки волнами раскинулись вокруг меня, будто вода, и она не отвернулась.
- Это была ты, - я удивлялась своему спокойствию. Теперь, когда я знала, кричать не было смысла. – Ты их убила.
- Я не клала яд в торт, - мягко ответила она. Я уже видела, как она говорила о смертях. – Но, да, я рассказала ему об этом красителе.
- Зачем? – столько всего надо было сказать, но этот вопрос всегда первым срывался с губ.
- Это было необходимо сделать.
- Необходимо убить всех своих друзей?
- Я не знала, что он это сделает, - ответила Мадлен. – Я не заставляла. Знала, что он хотел продемонстрировать свою расточительность, но понятия не имела, что он зальёт его в блюдо на банкете.
- Зачем? Зачем ты это сделала?
Мадлен не вздрогнула – вскинула подбородок.
- Ты знаешь, я любила двор – с того момента, как прибыла сюда. Такой живой! Такой яркий! Я чувствовала, что мне здесь было место – а потом, пару лет назад, впервые заболела. Несколько месяцев провела в деревне, писала картины, встречалась с людьми, училась дышать. И когда вернулась… Увидела его, Фрея. Увидела его настоящим. Тщеславие. Злобу. А сна следующий день я вернулась на огромный бал в дворцовом саду. Тема – золото. Золото в пище, золото в воде, золото в платьях, золото в волосах. Праздник мира и добра – только для двора. И я стояла посреди всего этого и видела, как же всё это было гадко! Видела, что на самом деле им всем было абсолютно наплевать, что меня не было. Никто обо мне не заботился – и ни о ком другом тоже. Они просто хотели весело провести время, хотели выглядеть поразительнее, чем кто-либо другой. На следующий день я отправилась к королю, ведь видела, как бьются люди, и хотела помочь им. Но когда я попросила у него денег, он посмеялся надо мною и сказал, что я похожа на своего кузена – а у короны для отбросов средств нет. Деревня пусть сама справляется со своими проблемами. У него были деньги на то, чтобы двор буквально поедал злато – но не было, чтобы убедиться, что все остальные сыты. И я видела это, Фрея. Знала, о чём именно говорил Густав. Мы нуждались в переменах. Как в воздухе! И это должно было случиться.
