Рядом со мной отец и Холт подняли кубки. И мне тоже следовало – или просто кивнуть, или сделать хоть что-нибудь… но моё сердце колотилось всё быстрее, руки дрожали, и я едва-едва могла двигаться, а уж о дыхании не было и речи…

Звон стекла. Я подскочила на месте – и все уставились на Фицроя, что улыбался, глядя на разбитый кувшин, точнее, его осколки у своих ног. Красным пятном на полу растеклось вино.

- Простите меня, Ваше Величество, - протянул он, вот только в его тоне не было ни единой капельки извинения, даже намёка на что-нибудь подобное. – Моя рука соскользнула, вот и получилось… Кажется, этой ночью я буду выступать вместо шута, вот и всё…

Я заставила себя кивнуть ему.

Он был совсем не тем парнем, с которым я разговаривала в подземельях, вновь вернулся в свою прежнюю шкуру, но дыхание вернулось ко мне, а мир прояснился.

- О, типичный Фицрой, - хохотнул мужчина рядом с ним, и голос его разлился мёдом по всему залу. – Такой невнимательный в самый ответственный момент.

Все рассмеялись, и разговор потёк живее и веселее.

Я попыталась поймать взгляд Фицроя, но он вновь не смотрел на меня.

Четырнадцать

Я наконец-то улеглась на кровать, и Дэгни выгнулась рядом со мной. В комнате было совсем темно, но мне казалось, что я всё ещё вижу узоры на балдахине, вышитые красные птицы, пантеры, что гоняются за ними, сверкающие звезды…

На рассвете будут проходить похороны. Похороны… Я повернулась на бок – да, я только на одних похоронах прежде бывала, и о тех мне хотелось вспоминать меньше всего на свете.

Они все повторяли, что моя мама умерла, и эти слова кружились в голове – они так жалели, так жалели… А я тогда им не верила. Потом наступили похороны – мой единственный шанс проститься с нею. Вокруг нас собралась толпа, и мне было так интересно, что там происходит, а ещё я ненавидела, что они воровали у меня секундочки – ведь никто из них не имел права находиться рядом с нею, только я одна. А потом я вдруг осознала, что моя мама пропала, она больше никогда не вернётся, никогда… Я не помнила, что было дальше – мне рассказывали люди. Я кричала, не дала священнику подойти к телу, отпиралась руками и ногами…

А завтра я должна разделить народное горе и сделать вид, что оно моё. Никого из тех, кого я любила, завтра вспоминать не будут. Я ничего не потеряла. И всё равно должна стоять перед ними такая, будто бы моя печаль имеет самое большое значение.

Я этого не вынесу. Я пошатнулась, встала с кровати – нужно отвлечься, нужно сделать что-то, отправиться в лабораторию. Там я наконец-то погружусь с головой в работу, займусь своими ядами – и никто больше не посмеет никого отравить.

Но когда я добралась до темницы, дверь в мою лабораторию была приоткрыта. Я её слегка толкнула, позволяя петлям заскрипеть.

Внутри сидел Фицрой, скользя взглядом по моим заметкам. Его светлые волосы были всколочены, глаза – мутными, и он вскинул голову, услышав мои шаги, и коротко кивнул. Вновь пропал тот харизматичный дворянин, которого я знала, оставив что-то новое, мягкое… Мне хотелось вырвать свои бумаги из его рук, защитить от него свои мысли… А ещё положить руку ему на плечо и немного успокоить.

- Фицрой? Что ты делаешь?

- Не мог уснуть, - промолвил он.

- И потому пришёл сюда? – я прикрыла дверь. Глухой звук эхом разнёсся по комнате.

- Не знаю… Очевидно, да. Надеялся, что ты здесь окажешься.

- Я? – я медленно подошла поближе, чувствуя, как колотилось сердце.

- Ну, не знаю… Ничего, что на ты? – усмехнулся он. – Мне просто надо было чем-то заняться, и… и мы были честны друг с другом в последний раз. Я так устал от этой притворной вежливости, и мне надо было что-то… Я думал – может быть, ты работаешь, а я мог бы немного помочь…

Он казался таким потерянным. Уильям Фицрой посреди моей лаборатории, бессвязно оправдывающий себя – мне следовало разозлиться, вот только сколько б я не призывала свою злобу, она так и не приходила. Я ведь могла его прогнать, а сама…

- Ну что ж, - промолвила я, - ты и вправду можешь помочь. Только дай мне добраться до материалов.

Моим следующим тестом было растворение мышьяка в воде. Я совершенно не надеялась на то, что это будет хоть немного заметным, но должна ж я была изучить все возможности, не позволив воле случая дать мне упустить хоть что-то.

Я уже подготовила две пробирки с водой, а Фицрой всё ещё листал мои заметки.

- Это очень… Любопытно.

- Должно быть, да, иначе какой в этом смысл?

Фицрой коротко кивнул.

Я поставила пробирки в центре стола, подальше от Фицроя, потом взяла кусочек чистого мышьяка, не давая себе взглянуть на Уильяма – он казался слишком напряжённым, и воздух между нами словно потрескивал. Опустила мышьяк в воду – но ничего. Я немного взболтала, словно это могло быть катализатором реакции, но вода даже не зашипела.

Порошок тоже не отреагировал. Как я и ожидала, он растворился в воде, но не открыл своего присутствия ни единым намёком.

Я записала на листе результат своего исследования, а Фицрой всё смотрел на жидкость. Раз – ну, ладно, два, - я всё же на него взглянула. Слишком много в лаборатории он занимал… Слишком много и тихо.

Ему казалось, что я его ненавидела, и я не могла оставить это таким. Он прежде мне не нравился, но я ведь с ним даже не разговаривала. А сейчас… Сейчас я просто не знала, что о нём думать – и не знала, что надо делать, когда он находился так близко.

- Это не так, как ты говоришь, - я посмотрела на мышьяк, и казалось, будто бы говорила с ядом, а не с Фицроем.

- Что? – я чувствовала на себе его взгляд, но не обернулась.

- Ну, раньше… Ты говорил, будто я тебя ненавижу – но это не так. Я просто не знала, - я посмотрела на свои заметки, пытаясь подобрать нужные слова. – Теперь надо проверить реакцию на кислоту. Если хочешь помочь – отыщи в этих ящиках бумагу. Такую розово-фиолетовую.

Я не видела его реакцию, но слышала, как он приблизился к ящикам, открыл их, пытался что-то найти. Я примерно помнила, где что лежало, но не могла сосредоточиться настолько хорошо и настолько ясно думать. Я и заметки-то едва делала.

- Мне очень жаль, - промолвил он, и я подскочила на месте. – Никто не верит мне – ты тоже, - но мне очень жаль.

Он всё ещё решительно рыскал в ящиках, и я понятия не имела, что он имел в виду.

- Жаль относительно чего? – спросила я.

- Относительно той первой ночи. Твоей коронации. Я сказал, что тебе здесь не место. Я был расстроен – папа, и все… А ты там, стояла на его помосте, вся такая неподобающая и непохожая на них, мне просто хотелось вытащить тебя оттуда. Вернуть всё как прежде. Но это совершенно не твоя ошибка. Только моя.

Я не знала, что мне надо ответить.

- Фицрой…

- Каждый называет меня вот так, каждый так знает, - он полез в следующий ящик. – Фицрой, сын короля. Они только для меня придумали это имя – чтобы все знали, что я другой! А ты хоть знаешь, как меня на самом деле зовут?

- Уильям, -прошептала я. – Уильям Фицрой, - я вновь посмотрела на свои записи. – Я просто не думала… И если ты хочешь, чтобы я называла тебя Уильямом, то… я просто не знала…

- Нет-нет. Не беспокойся, - покачал головой он. – Все зовут меня Фицрой. Да я сам себя так зову! Просто не знаю… Меня никогда не считали чем-то отдельным от моего отца, от этого проклятого двора. Меня словно не существует!

- Ты существуешь.

Он мягко покачал головой.

- Ты думаешь обо мне лучше, чем я есть.

Я ничего не ответила.

В этот же вечер – чуть раньше, - он помог мне, когда этот дворянин пытался окрутить меня вокруг пальца. Почему? Зачем было это делать, выставлять себя дураком, только для того, чтобы спасти негодную королеву? Ведь он не позволил мне пострадать. Я была в ловушке собственной паники, не могла отреагировать на брошенный мне вызов – и в тот же момент он всех отвлёк, превратил беседу в что-то лёгкое и плавное.