Амбруш мрачно выслушивает Лауру, затем хищным взглядом сверлит Кароя, и, когда заговаривает, голос его звучит хрипло:

— Я сказал тебе не всю правду, Лаура. Эта душещипательная история о Зайчихе верна лишь наполовину. Если уж ты решила от нас уйти, я открою тебе всю правду, ты заслуживаешь того, чтобы я облегчил тебе этот разрыв. У себя на работе Зайчиха была начальником отдела кадров и сотрудников своих держала в страхе. Все перед нею трепетали, и впоследствии, когда ей поручили заведовать другим отделом, люди припомнили ей ее делишки. Поэтому мы стыдились матери и старались прятать ее от своих друзей. Это был период, когда Карой задумал выпускать журнал, ты, конечно, те времена не помнишь, тогда чуть ли не каждый молодой человек хотел основать свой собственный журнал, будучи чересчур трусливым или слишком порядочным, чтобы всерьез заниматься политикой. У нас в доме бывало много людей, и Зайчиха не могла не видеть, до какой степени мы ее стыдились. Кстати, неужели ты сама не сообразила, что если человек долго болеет, то просто невозможно умереть так, чтобы все его вещи в шкафу остались в полном порядке?

— Не смей, Амбруш, перестань! — неожиданно вскакивает Карой.

— Она покончила с собой? — звенящим голосом спрашивает Лаура. — Так я и думала.

Амбруш залюбовался этой новой, дерзкой Лаурой, сбросившей с себя личину робкой простушки. Губы его кривит усталая, болезненная усмешка. Подойдя к Лауре, он берет ее за руку.

— А я-то думал, ты меня полюбила!.. Но ты говоришь ерунду, Лаура: возможно, я и возненавидел бы тебя моментально, но хотя бы на несколько минут сделал бы тебя счастливой. Да ты и сама это знаешь, не правда ли? Точно так же ты наверняка знаешь причину, отчего не желаешь остаться со мной. Могла бы и мне сказать об этом!

— Я же сказала! — Голос Лауры звучит неожиданно сурово. Она опускает глаза, чтобы не выдать внезапно вспыхнувшей радости: Амбруш упрашивает ее остаться с ним, значит, не так уж она перед ним осрамилась на Мурано.

— Выйди, Амбруш, оставь нас одних! Убирайся отсюда! — Карой чудовищным усилием воли сдерживается, чтобы не дать выхода обуревающим его страстям. Амбруш на мгновение берет руки Лауры в свои, однако он не в силах укротить испепеляющий гнев брата, не в силах смотреть на муки Кароя. Потупясь, он кивает головой и поворачивает к двери. Лаура не обижается на Амбруша за беспрекословную послушность, с какой тот уходит: ей больше нечего ему сказать, и все же каждой клеточкой своего существа она ощущает постыдность этой сцены. Пусть ей известны все обстоятельства, само зрелище помимо ее воли внушает мысль: преступник удирает с места преступления, соблазнитель норовит улизнуть восвояси.

Когда за Амбрушем захлопывается дверь, Лаура испытывает облегчение, словно бездушный гостиничный номер вдруг стал уютным. Однако это ощущение длится всего лишь миг — пока она успевает опуститься на стул, пока в комнате царит тишина.

— Надо же было спутаться именно с ним!.. Лаура, ну зачем ты это сделала! — вырывается у Кароя извечный мужской упрек. — Ты не из тех женщин, что ни с того ни с сего теряют голову! И с этим ничтожеством!.. Ведь он сущий дармоед, тебе это прекрасно известно! Я всегда давал ему возможность жить за мой счет, не жалея ни сил, ни денег… Но мне и в голову прийти не могло, что он способен учинить этакую подлость, испоганить мою семейную жизнь! — Карой то хватается за голову, то в отчаянии ломает пальцы.

Лауре неловко видеть мужа таким подавленным, однако жалости она не испытывает. И с судейской бесстрастностью она произносит:

— Не такой уж он дармоед, как я думала. Но тебе-то это должно быть в точности известно, ведь ты заправляешь всеми финансами. Чего ради ты даже сейчас цепляешься за эту придуманную тобой сказочку?

Карой вскрикивает как ужаленный:

— А как бы иначе он смог прожить при его-то нерегулярных заработках? Протранжирил бы все денежки за два дня, а там и зубы на полку. Давно бы под забором очутился, если бы не я. А так можно строить из себя художественную натуру, жить, не зная забот, за мной, как за каменной стеной.

Карой умолкает и растерянно смотрит на Лауру.

— Господи, нашли о чем говорить! Какое это имеет значение? Лаура, ты влюбилась в него, что ли?

— Не знаю. — Лаура опускает голову.

— А меня ты никогда не любила, признайся уж, — говорит Карой, тоже понурив голову.

В этот момент Лаура остро осознает, что она и вправду никогда не любила Кароя, но ее отпугивает жестокость этого открытия, а кроме того — хотя и где-то в невероятной дали, — маячат отдельные светлые картины ее жизни, связанные с мужем, а значит, мучительное предположение Кароя не совсем справедливо.

— Ну зачем ты так говоришь? Любила я тебя, наш брак был заключен по любви.

Карой отчаянно хватается за ее последнюю фразу.

— И неужели все пошло прахом? — Не давая Лауре ответить, он, захлебываясь словами, продолжает, чтобы убедить самого себя: — Все еще поправимо! В любом браке бывают свои трудные периоды. Дай мне время! Пошлю Амбруша к черту, и мы продолжим путешествие вдвоем. Лаура, ты должна дать мне последний шанс! Ну не безумие ли поломать всю нашу жизнь из-за одного неудачного вечера! Неужели тебе уж настолько в тягость со мною? Не верю, отказываюсь верить! Это Амбруш задурил тебе голову, совратил тебя — теперь мне понятно. Мне очень больно, Лаура, но я могу простить. И никогда — клянусь тебе, никогда! — ты не услышишь от меня и слова упрека. Ведь вот и мне он всю душу вывернул наизнанку, даже подумать страшно. Помоги, Лаура, мне так нужна твоя помощь! Мы с гобой созданы друг для друга, и мое чувство к тебе так глубоко, что я сумею выждать, пока ты снова полюбишь меня.

Это пылкое и жертвенное признание хватает Лауру за сердце. Глаза ее наполняются слезами. Она видит перед собой измученное, страдальческое лицо Кароя, его сухую, испещренную тонкими морщинками кожу, жесткие, прямые волосы, падающие на бледный лоб, судорожно стиснутые руки, и ей вспоминается нервное, как у возбужденного подростка, прикосновение его ладони. Ей делается противно.

— Прости, Карой, но я не смогу больше быть близка с тобой.

Карой, уставясь перед собой, кивает головой в такт своим словам:

— Да, да, понятно.

Губы его вытянуты в ниточку, взгляд избегает Лауры. Согнутым указательным пальцем он трет глаза, и Лаура лишь сейчас замечает, что муж плачет.

— Мать тоже больше любила Амбруша, — бормочет он, и Лауру возмущает эта неприкрытая, инфантильная жалость к себе. — Она вроде бы не проводила различия между нами, но над рассказами Амбруша иногда искренне смеялась. — Жалоба Кароя звучит так печально, что Лаура смягчается. — Я никогда не испытывал из-за матери угрызений совести… Лаура, и надо же было тебе именно сейчас вспомнить нашу мать, прямо ужас какой-то!.. Я тяжело переживал ее смерть, долго оплакивал мать, но мне даже в голову не приходило, что я хоть как-то повинен здесь. Господи, до чего же я был слеп! — Карой смеется, слез на глазах как не бывало. — Видно, мне на роду написано быть слепым. Вот ведь я и не заметил, что ты… Ладно, оставим это! Хочешь верь, хочешь нет, но я никогда бы не додумался до версии, какую изложил Амбруш. Конечно, я догадывался, что у матери есть какая-то тайна, до которой мне сроду не докопаться. Ах, какой стыд! Ведь я-то думал, что на ее совести какая-нибудь чудовищная подлость еще с тех времен, когда она заведовала отделом кадров, и утешал себя мыслью, что мать сама наказала себя, и поделом. Эта мысль возвышала мою скорбь. Хорош гусь, нечего сказать: строгий моралист с высокими принципами! Бедная мама, значит, она из-за нас!.. Лаура, ты не имеешь права сейчас оставлять меня одного. Поедем со мной, хотя бы на правах друга. Ведь у тебя нет причин ненавидеть меня!

— Прости, Карой, но я не могу. Это свыше моих сил. Я не выдержу такого самоистязания.

Карой молчит, на Лауру он не смотрит; силы на глазах покидают его. Лицо постепенно разглаживается, рот кривится в печальной и жестокой улыбке. Лаура впервые видит Кароя таким — мрачным и враждебным.