Джоан смеется в ответ на слова Амбруша, произнесенные нарочито суровым тоном, подзывает девушку-официантку и заказывает сто граммов вина. После того как заказ ее выполнен, она поднимает стакан, чтобы чокнуться с остальными; жест ее дружелюбен, однако в нем ощущается некоторое превосходство человека, оказывающего любезность. Гарри завязывает разговор с официанткой, приглашает ее сесть за их столик. Девушка присаживается на несколько минут, затем спрашивает, не возражают ли гости, если она включит магнитофон, и вскоре она уже кружит между столиками, пританцовывая в ритме модных шлягеров. Гарри потягивается, похрустывая суставами, и, распахнув полы пиджака, кладет руки на пояс. Выясняется, что в умопомрачительный клетчатый пиджак упаковано солидное брюшко. Голова рыжего ирландца опущена, и виден наметившийся второй подбородок. Впрочем, эти неэстетические детали исчезают, как только Гарри перестает потягиваться. Обращаясь к Джоан, он с приветливой улыбкой что-то втолковывает американке, при этом делает знак Амбрушу, чтобы тот перевел его слова Карою и Лауре. Гарри по праву старшего и умудренного опытом путешественника предостерегает Джоан, чтобы та, прежде чем давать волю самолюбию, потрудилась изучить культуру народа или народности, чьим гостеприимством она собирается воспользоваться. К примеру, ей следовало бы воздержаться от посещения арабских племен, поскольку там гостю полагается в знак своих дружественных намерений съесть овечий глаз, а в случае отказа с таким гостем обращаются как с недругом. Джоан выражает надежду, что мы вряд ли сумеем предложить ей нечто такое, от чего она вынуждена будет отказаться.

Когда Амбруш переводит последние слова, глаза его загораются хищным блеском, а свою и без того сутулую спину он выгибает еще больше, точно кошка перед прыжком, и с вызовом говорит что-то Джоан. Гарри хохочет, Джоан выглядит смущенной и рассерженной.

— Что ты сказал ей? — жадно допытывается Лаура.

— Что тут она как раз ошибается. Мне есть что ей предложить: свободную кровать у себя в номере.

— Правильно! Тогда она могла бы прилично сэкономить на жилье. Скажи ей, Амбруш, что, по-моему, это блестящая идея и нечего тут раздумывать. Пойдемте за ее вещами и поможем ей переселиться!

Лаура раскраснелась от возбуждения. Она и сама чувствует, что поведение ее странно, зато ей кажется, она сумела доказать: в действительности она ничуть не похожа на ту пресную мещаночку, за какую ее обычно принимают. Что же касается некоторой ее экзальтированности, то Лаура считает вполне приемлемым объяснением уйму обрушившихся на нее новых впечатлений, и, усыпив таким образом свою совесть, она позволяет себе не докапываться до истинной причины столь необычного для нее поведения. А отчего она враждебно настроена против Джоан? Над этим и задумываться не стоит, это кажется Лауре вполне естественным.

Зато мужчины крайне удивлены. Даже Гарри, который едва знаком с Лаурой. Карой быстрее всех приходит в себя. «Каждая женщина — в душе сводня», — думает он. Амбруш опускает глаза: «До какой же степени в ней подавлены чувства! Это до добра не доведет», — думает он.

— Ну так что же ответила Джоан? — допытывается Лаура. — Ведь она согласилась, правда? Так? — Она улыбается девушке и, перегнувшись через стол, берет ее за руку. Рука у Джоан очень мягкая, тонкокостная, Лаура успевает почувствовать это за тот короткий миг, что держит ее ладонь в своей.

— No! No! — чуть не плача, выкрикивает Джоан в лицо Лауре и выдергивает руку из ее руки, тоже мягкой, но мускулистой.

— Но почему же? Амбруш, объясни ты ей, что это абсурд — путешествовать в одиночку! Намного легче было бы ей с нами. И для этого не обязательно спать с тобой, правда же?

Лаура совершенно утратила контроль над собой. Перевод Амбруша, как своеобразный шлюз, мешает ей трезво оценивать сказанное, она потерялась настолько, что забыла даже такой очевидный факт: ведь Карой и Амбруш понимают по-венгерски.

Последнюю фразу Лауры Амбруш вообще не переводит на английский. Он пытается сделать вид, будто слова Лауры адресованы только ему, но Джоан не проведешь: она пристально следит за Лаурой и, похоже, угадывает смысл ее слов. Амбруш выходит из положения, завязав отдельный разговор с Джоан, ему удалось перехитрить Лауру, которая на первых порах пребывает в уверенности, что Амбруш переводит ее слова. Когда Лаура спохватывается, разговор уведен в сторону от щекотливой темы, к тому же Амбруша выручает спасительный случай. Он поинтересовался у Джоан, из какого она города. Джоан ответила, и тут Гарри, который прежде молча сидел, облокотясь на стол, радостно встрепенувшись, откидывается на спинку стула и бурно вмешивается. Амбруш, избегая взгляда Лауры, объясняет Карою, чем вызвано оживление ирландца.

— Представь себе, какое совпадение: Гарри с нового учебного года будет преподавать в родном городе Джоан.

— Что же он преподает? — изумленно спрашивает Карой.

Амбруш тотчас же переадресовывает вопрос, и Гарри с готовностью отвечает, однако смотрит при этом не на Амбруша и не на Кароя, а на Джоан: его слова относятся в первую очередь к ней. С досады, что его игнорируют, и от растерянности Амбруш начал сказанное Гарри переводить для Джоан — с английского на английский. Он тотчас спохватывается и сам же смеется над собой, но, когда заговаривает по-венгерски, обращаясь к Карою, голос его звучит бесстрастно и сухо, как и положено профессиональному переводчику:

— Гарри будет преподавать испанский в университете, в Солт-Лейк-Сити.

Дальнейшее можно бы и не переводить, поскольку из удивленного возгласа Джоан явствует, что она учится в том же самом университете. Гарри и Джоан весело пересмеиваются, Гарри, подозвав официантку, заказывает еще вина. На этот раз Джоан не отказывается от выпивки. Магнитофонная запись повторяет знаменитый шлягер начала семидесятых годов — «Эль кондор паза». Компания молча слушает музыку.

— Твои акции упали, — тихо говорит Лаура Амбрушу, и глаза ее горят жестким блеском.

Амбруш делает вид, будто поглощен музыкой; он складывает губы трубочкой и рассеянным взглядом смотрит на Лауру. Сейчас он испытывает к ней вожделение. До сих пор он не видел в ней женщину, однако ведьминская страсть, бушевавшая в Лауре и вырвавшаяся наружу, спалила изоляционную оболочку семейного родства.

— Отбить ее у него? — задиристым тоном бросает Амбруш.

— Желаю успеха, — язвительно парирует Лаура.

— Похоже, я и в самом деле вышел в тираж. Зато для Кароя еще не все потеряно, ему стоило бы попробовать. Как ты считаешь, Лаура? — Амбруш атакует уже в открытую.

— Конечно, стоило бы! — звонким голосом подхватывает Лаура; она явно не чувствует себя задетой.

Теперь наконец и до Кароя доходит некоторая странность в поведении жены. Он вдруг замечает, как изменилась Лаура за эти полтора дня: упрямо вздернутая голова, хищный блеск в глазах и дерзкая усмешка в уголках рта, какую он подмечал у нее очень редко — если в минуты интимной близости обоим приходила охота подурачиться. Карою нравится эта непривычная, озорная Лаура, и, любуясь ею, он совершенно игнорирует назревающую опасность, не видя, что напряженные отношения Лауры и Джоан могут вылиться в скандал.

Когда компания собирается уходить, Лаура обращается прямо к Джоан, и Амбрушу не удается уклониться от вопроса, он вынужден перевести: как все-таки решила Джоан. Если она согласна поменять свою гостиницу на их пансион, то можно бы сейчас все уладить.

— О, ваш пансион очарователен, — передает Амбруш ответ Джоан, хотя буквальный перевод не отражает красоты и плавности долгих гласных английского, стертым получилось даже сверхэмоциональное «Оу!», которым Джоан, несомненно, хотела выразить свое восхищение, — но сейчас уже поздно, да и вообще переселяться на несколько дней, пожалуй, не стоит труда.

Обезоруживающе учтивый отказ поначалу вынудил было Лауру отступиться, но, подавив свою минутную слабость, она со смешком берет Джоан под руку:

— Разве это поздно? Мы пойдем все вместе и мигом все уладим, вот увидишь! Ну, решайся!