Прочие пассажиры, нагруженные багажом или торопливо шагающие вслед за носильщиком, движутся на редкость целеустремленно, заполонив стоянку речного трамвайчика — вапоретто; похоже, все они чувствуют себя в Венеции как дома. Лишь Фратеры — каждый с тощим чемоданом и парусиновой сумкой через плечо — стоят на верхней ступеньке лестницы.
— Река вроде бы течет не там, где положено, — замечает Лаура с находчивостью хорошенькой женщины, попавшей в высокие круги и пытающейся скрыть смущение. Под рекой она подразумевает Большой канал, в сущности заменяющий привокзальную площадь. Ведь в городах, как правило, перед зданием вокзала простирается площадь со стоянками такси и частных машин, с конечными остановками автобуса и трамвая, а то и с извозчиками; в центре размещается цветочная клумба, фонтан или стоит какая-нибудь скульптура, поскольку складывались эти площади в результате центробежного движения истории.
— Это не река — то, что, по-твоему, течет не там, где положено, — поправляет ее Амбруш, не дожидаясь ответной реплики. Да ее и ждать не от кого: Карой устремился к причалу вапоретто и отзовется, когда об этой теме и думать забудешь, а для Лауры любая полоска воды — река, даже в том случае, если это вода морская. Столь мелкую подробность она, в отличие от Амбруша, не удостаивает вниманием.
Все трое устремляются в носовую часть вапоретто, эта привычка укоренилась в них еще со времен школьных экскурсий на пароходе. Поставив чемоданы рядышком, они отходят в сторону, чтобы лучше видеть берега. Карой вдруг возвращается к багажу и становится так, чтобы по возможности касаться чемоданов ногами, а снятую с плеча сумку кладет на саквояж, не уместившийся между коленями. Им нужно сойти у церкви Санта Мария делла Салуте, позади которой находится пансион, рекомендованный кем-то из друзей. Короткие остановки, быстрые причаливания то к одному, то к другому берегу, знакомые по фотографиям здания в зависимости от поворотов вапоретто предстают в разных ракурсах, каждое здание выглядит значительным и каждое словно бы откуда-то знакомо — скорее всего, по описаниям путеводителя, — однако безошибочно определить их названия невозможно, уж слишком быстро они сменяют друг друга: один за другим возникают все новые и новые особняки и дворцы, хотя и ранее увиденные не исчезают из поля зрения. Здесь ничто не исчезает, просто постепенно удаляется и накапливается где-то у края горизонта, как некий тревожащий долг. Амбруш, Карой и Лаура лишь теперь осознают, что им действительно необходимы эти три дня, которые они решили отвести Венеции, и стараются не напрягать воспаленные от недосыпа глаза, утешая себя мыслью, что еще успеют осмотреть все досконально и по порядку.
Карой делает своим спутникам знак приготовиться к высадке, и Лаура берется за чемодан в слепой, безоговорочной вере в навигаторские способности Кароя. Сама она и понятия не имеет, откуда Карой знает, когда им выходить.
— И этот храм тоже построен не на месте, — говорит Лаура.
— Придется тебя удивить, Лаура. Весь этот город построен не на месте, кому, как не инженеру, специалисту по статике, знать это лучше других, так что тут наши мнения совпадают, — отзывается наконец и Карой в обычной своей манере шутливого подкалывания. — Но в этом и состоит пикантная прелесть Венеции! А если я еще раз услышу, что река или здание находятся не на месте, то отправлю тебя обратно в «Прюкль» — уж он-то построен там, где положено. Понятно? — Он избавился от чувства неуверенности, увидев у остановки вапоретто указатель в сторону пансиона, а чуть подальше — очередную стрелку в том же направлении: значит, первая цель пути достигнута и он успешно довел свой маленький караван.
При упоминании «Прюкля» Амбруш и Лаура разражаются смехом. В промежутке между утренним прибытием в Вену и вечерним отъездом Фратеры должны были передать от своего приятеля подарок некоей даме по фамилии Агарди. Карой позвонил ей по телефону и, когда фрау Агарди с большим трудом поняла наконец, о чем идет речь, почтительно осведомился, где бы они могли встретиться.
— В «Прюкле», где же еще! Неужели вы не знаете, где находится «Прюкль»? — раздраженно воскликнула фрау Агарди.
Фратеры навели справки и скоро узнали, что «Прюкль» — это название кафе; они отыскали туда дорогу, и официант с безошибочной уверенностью провел их мимо постоянных клиентов, увлеченных карточной игрой, к фрау Агарди и ее ожиревшей собачке; последняя развалилась у столика на плюшевой подушке, испачканной едой. Если отвлечься от безобразно раскормленной собаки и грязной подушки, кафе в целом излучало атмосферу опрятной и поддерживающей хорошую форму старости. Весь облик фрау Агарди, ее одежда, косметика, драгоценности были величественно безукоризненны, подарок из Будапешта она приняла, не отрываясь от игры и сосредоточив все свое внимание на партнерах.
Глупость почтенной фрау, ее поразительная, поистине довоенная ограниченность позабавили даже Кароя — разумеется, после того, как улеглась нервотрепка, связанная с выполнением взятого на себя обязательства; что же касается Амбруша, тот просто был в восторге: человек находит столь естественным свое пребывание в каком-то месте, скажем в данном случае в кафе «Прюкль», что его возмущает даже само предположение, будто он может находиться где-то еще.
Вдобавок к этому нелепому эпизоду вечер Фратеры провели в несколько странной обстановке: они навестили бывшего одноклассника Кароя, католического священника, который экспериментировал, сочиняя для африканских негров новую церковную музыку, где григорианские мелодии сочетались с африканскими народными ритмами. Ничто другое священника не интересовало. Свою пространную лекцию о новой музыке он сопроводил массой иллюстраций, фрагментами граммофонных и магнитофонных записей, время от времени сам садился к роялю. До обычного при встрече бывших однокашников обмена сведениями: кто кем стал, что слышно о таком-то — даже не дошла очередь. А между тем Кароя так и подмывало упомянуть их общего приятеля, который, также закончив теологический факультет, отправился миссионером и, по слухам, пропал в Южной Америке. Возможно, был съеден во славу какого-нибудь другого божества. Однако до взаимных расспросов дело так и не дошло, даже на поезд Фратеры едва успели.
В случае с фрау Агарди они как бы переступили границу настоящего времени, но не страны: дама вполне вписалась бы в обстановку любого довоенного кафе пештского Бельвароша. При встрече с сочинителем духовной музыки они перешагнули географическую границу, но опять-таки не своей страны, а Европы. До перехода границы дошел черед лишь сейчас, когда они вышли из подъезда на Стационе Санта Лючия.
В пансионе, за обедом, Лаура раскашлялась — громко, привлекая всеобщее внимание. Вот уже неделю всех троих одолевал кашель, у них поднялась температура, видимо, они заразили друг друга. Ночью в купе они наперебой заходились кашлем, их попутчики провели бы более спокойную ночь, окажись они среди целой своры собак. А сочинитель конкретной музыки мог бы тотчас же переложить на ноты этот мощный канон: вариации на тему хрипов и отрывистых горловых стаккато. Сейчас Лаура опять раскашлялась, и Карой опасается, как бы кашель не передался ему, подобно зевоте: вот уже начинает свербить в горле. Он берет кувшин с красным вином, подносит к бокалу Лауры и наклоняет кувшин; вино льется тонкой струйкой, а у Кароя возникает странное ощущение, будто он что-то делает не так; лишь через какое-то время он спохватывается, что бокал по-прежнему пуст, и тут замечает, как по скатерти все шире расплывается большое красное пятно, — бокал можно бы наполнить дважды тем вином, что Карой пролил на стол. Амбруш и Лаура одновременно хватают его за руку. Лаура с перепугу даже перестает кашлять. Тут же появляется официантка и, ничем не выдавая своих чувств, меняет скатерть. Лаура растерянно смотрит на Кароя, Карой в смущении ищет взгляд Амбруша.
— Ничего не попишешь, я очень устал, — говорит он наконец. Амбруш не перестает улыбаться, качает головой и время от времени разражается коротким смешком.
