Они вышли во двор. Женщина сунула руки в карман передника.

— Слушай, Михай, купи гроб. Похороним жену твою. Деньги возьми в совете. Они вчера заходили, говорили, если надо, дадут. Есть у тебя деньги — и ладно, пускай при тебе останутся. Выпьем с горя. Не так, что ли? Деньги никогда не помешают. После похорон тоже жить надо.

— Нет, — ответил он коротко и резко. — Сегодня пить не будем.

— Надо выпить. Силы нужны. День впереди долгий. Пойдем ко мне, у меня сливовица есть.

Женщина схватила Михая за руку и потянула за собой.

— Одна я, уж сколько времени одна. Как жену похоронишь, приходи ко мне. Можешь у меня пожить, пока мужик мой не вернется.

— Убьет он меня.

— Не убьет. На ухо он тугой, и придурок к тому же. Он ведь чего в тюрьму-то сел — не слышал, что по двору ходят. Не смог сразу с чердака слезть. Чего это ты, Михай, чего удивляешься, будто сам не воровал никогда? А помидоры-то, помнишь? Еще полиция искала.

— Не воровал я помидоров.

— А искали-то у тебя да у Аладара.

Михай Балог выпил стакан крепкой сливовицы и отправился в соседнюю деревню, за гробом. Он решил идти проселком. «Так вроде поближе будет. На обратном пути зайду к звонарю и к попу».

У больницы, там, где продавали гробы, стояла очередь. «Нечего было торопиться, зашел бы лучше сперва к попу и к звонарю. Гроб можно было и после купить».

Он посмотрел вниз, на ботинки, облепленные толстым слоем грязи.

Очередь шла медленно, и ему захотелось чего-нибудь выпить. «Все равно чего, была бы жидкость».

Он направился в пристанционную корчму.

Перед корчмой лежали поваленные друг на дружку велосипеды, на обочине переступали с ноги на ногу лошади, теснились к забору телеги. Вдоль забора тянулся овраг, глубиной не более полуметра, не настоящий овраг, такой овраг небось по утрам подметают.

— Здорово, Михай. Здорово, приятель.

Тот, что окликнул его, стоял у стойки в куртке без рукавов. Спереди у него не хватало зубов, он казался старше, когда смеялся. Балог никак не мог его узнать.

— Не узнаешь?

Ага. Узнал. Это был тот самый, что помогал Балогу доставить домой Аладаров гроб.

— Я гроб твоего приятеля отвозил.

Михай кивнул. Потом спросил:

— Выпить хочешь?

— Полпорции и кружку пива. Гуляем! Пиво — на закуску.

Михай купил ему пива, пятьдесят граммов палинки, подумал и попросил еще пятьдесят — он ведь так или иначе уже пил сутра.

— Чего молчишь? — спросил возница.

— Мне бы повозку…

— Гроб?

— Да.

— Сделаем. Сколько надо, столько и свезем. Я однажды целых три штуки разом вез. Лошадям овес нужен, и мне тоже, — он указал на выпивку, — овес нужен.

Он хлопнул Балога по плечу и расхохотался.

— Всякому овес нужен, разве кроме того, кому гроб везем. Так, что ли?

— Так.

— Три штуки, говорю, разом вез. Лошадь выдержит, телега тоже. А мне все равно, чего везти.

— У меня жена померла.

Со вчерашнего дня хотелось Балогу поведать о своем горе. Со вчерашнего дня готовился он произнести эту фразу, но поделиться было не с кем. В поезде он совсем уже было собрался сказать, но те все равно не обратили бы внимания. Возница был первый.

— Мне бы гроб поскорее, похороны-то сегодня.

— Ага… Ну так выпьем, чтоб у тебя сил достало. Твое здоровье.

Михай Балог выпил и заговорил:

— Красивые похороны хочу устроить. Не то что у Аладара. Гроб чтоб покрасивше. Кабы время было, я бы двор песком посыпал. Чтоб у реформатов тоже звонили. Катафалк чтоб был.

— Катафалк? Это еще зачем? Расходов сколько! На кой тебе дорогой гроб, на дешевом тоже имя напишут. Самый что ни на есть дорогой точно так же рассыплется и сгниет. Охота зря тратиться! Да и потом, самый дешевый тоже недешев.

Михай Балог уставился в пустой стакан. «Попу теперь так или иначе платить нечем. Только на гроб и хватит. Да еще вознице заплатить. На все, что останется, палинки куплю».

— Всем ведь плевать: дешевый, не дешевый. Исправника знаешь? Ну того, который в прежние времена исправником был. У него еще яблонь больше было, чем звезд на небе, и дочек пять штук. Так ему самый что ни на есть дешевый купили. Я его в усадьбу отвозил. В песке еще увяз… Ну, словом, то ли потому дешевый купили, что денег не хватило, то ли потому, что старик уж больно прижимист был. Вечно все от дочек припрятывал. Кто его знает. А мне вот, к примеру, плевать, в каком бы гробу ни лежать. Такой гроб или сякой. Гроб — он и есть гроб, а пиво — оно и есть пиво. Это я выпью, а туда меня положат. Ну, в общем, я к тому, что мне плевать, в какой гроб меня положат, когда я копыта отброшу. И тебе плевать. Так, что ли?

— Мне плевать.

— Ну видишь. Давай-ка тяпнем еще по половинке, а потом я с гробовщиком переговорю, сунем ему двадцатку, он нам самый дешевый и выдаст, и на выпивку тогда останется. Не горюй, приятель.

Так все и было, как сказал возница. Гроб взгромоздили на телегу и пустились в путь. У возницы была всего одна лошадь, телега казалась чуть пошире прочих. Пошире, но и пониже.

— Колесо у меня болтается, починить надо бы, да денег нету. А гробы она и так выдерживает.

— Хорошо, что я тебя встретил. У тебя знакомых много.

— Ну да, Марци, гробовщик, — корешок мой.

На сиденье лежал драный соломенный тюфяк, задубевший от старости и от грязи. Михай Балог подложил под себя руку.

— Мог бы свежей соломой набить.

— Где взять-то? У крестьян соломы больше нету, а обчественную разве что воровать. А ведь надо-то всего ничего. Одну охапку, а может, и того меньше.

Они выехали из деревни и поехали по дороге, с двух сторон обсаженной платанами, пятна света и тени разукрасили им спины.

— Бывал здесь когда-нибудь вечером? Темень под деревьями — хоть глаз выколи. Я как-то раз в канаву заехал.

Михай Балог молчал. Возница же, наоборот, разговорился, он вообще любил поговорить, а выпив, и вовсе не мог остановиться.

— Слушай, Михай, я еще в тот раз тебя спросить хотел. Ты вроде не такой, как другие цыгане. У тебя в роду небось венгры были.

— Цыган я.

— Ладно, ладно. Во мне тоже цыганская кровь есть.

— Дед мой ремесленник был. Жестянщик.

— Латал твоей бабке кастрюли и заделал твоего папашу.

Возница расхохотался. Потом взглянул на Михая и спросил:

— Ты ведь читать и писать умеешь. Где выучился?

— На бетонке.

— На бетонке? Там что, школа?

— Когда я работал, была. По вечерам учились. Я за год выучился.

— А я бы уже не смог. Башка не варит. — Возница постучал кнутовищем по лбу. — Зато считать умею. Денежка счет любит.

Он снова рассмеялся. Потом они долго ехали молча. Михай Балог взглянул на возницу — тот дышал все глубже и глубже. Казалось, будто голова у него растет, разбухает. Внезапно его сотряс мучительный кашель.

— Каждый день паршивый кашель нападает, — простонал он еле слышно. Пошатываясь, слез с телеги и сел на обочине, упершись локтями в колени. Дышал он с присвистом, спина ходила ходуном от напряжения. — Сдохну когда-нибудь, — с трудом проговорил он.

Михай Балог слез с телеги и подошел к вознице.

— Болит что-нибудь?

— Болеть не болит, только воздуха не хватает. Дышать нечем.

Возница заметно ослаб, руки повисли, он упал, скатился в канаву и остался лежать на спине. Балог перепугался: возница неподвижно и безжизненно уставился в небо. Балог присел на корточки, вглядываясь ему в лицо. «Помирает», — мелькнуло в голове.

Он встал, прислонился к стволу платана, ухватившись левой рукой за борт телеги. Телега стояла рядом. В глаза ему бросился гроб. Половина была в тени, другую ярко освещало солнце. Крышка блестела, и он зажмурился, как будто кто-то пустил в глаза солнечных зайчиков. На стенке гроба было написано «Розалия Цирок» и стояли годы жизни, но дальше не было видно, потому что цифры закрывал пучок сена.

«Надо ехать, придется его здесь оставить. Авось очухается. Перепил небось».

Когда он подошел к телеге, возница приподнялся, поглядел на него и постепенно выпрямился. Отбросил волосы со лба, снял куртку-безрукавку, стряхнул с плеч куски ваты, вылезшие из подкладки, и как ни в чем не бывало влез на телегу. Голос у него был надтреснутый, сдавленный.