Рикартиату было любопытно дослушать, но крышка погреба затрещала, слетая с петель, и он проснулся.

Рывком сел, швырнул в серафима миску с чем-то слизким и зеленым. Небесная тварь отпрянула, замахнулась белым копьем — очень похожим на те, что создавал Альтвиг, когда использовал дар. Менестрель выбросил вперед щит, а затем дал волю своему водопаду. Холодные потоки воды пролились со щелей в потолке, сбили противника с ног, промочили маховые перья. Парень в три прыжка выскочил из погреба, затем — на улицу, затем — в соседний дом, а оттуда через окно — в следующий… мимо понеслись запыленные комнаты, старые и покрытые паутиной. Дорогая мебель, семейные портреты. Некоторые их персонажи были рогаты, но в остальном походили на людей — такие же ноги-руки-головы, такие же счастливые взгляды. Тут, среди красок, на полотне, они могут вечно быть вместе. Пожалуй, Рикартиат тоже не отказался бы от подобной чести. Общий портрет с Альтвигом, Илаурэн, госпожой Эльтари, Киямикирой и господином Кольтэ… и чтобы на заднем плане стоял Шейн, как обычно — угрюмый и замкнутый, готовый сражаться в любую секунду.

Нечеловечески сильная ладонь схватила менестреля за ногу, дернула на себя. Он тяжело рухнул на подоконник, дыхание сбилось и стало хрипами. Парень сполз на холодные плиты пола, стиснул рукоятку Хайнэтэйна и зажал спусковой крючок. Один серафим с легкостью увернулся, а горло второго расцвело кроваво-красным цветком. Зрелище было мерзкое. Револьвер нагрелся и немного жег пальцы, но Рикартиат не решался его опустить. Нет, он дождался, пока оставшаяся небесная тварь бросится в атаку, и убил ее столь же равнодушно, сколь и других серафимов.

Дальше все пошло не так гладко.

Острие полуторного меча пролетело в ногте от кожи менестреля и зацепило Хайнэтэйн. Оружие сделало дугу в воздухе, звякнуло и упало где-то за пределами дома.

Вытащить из кобуры Хайнэсойн Рикартиат не успел.

Этот серафим — с серебряными, как расплавленный металл, волосами, ясными синими глазами и аккуратной линией носа — был быстрее, чем предыдущие. Он поймал пленника за шею, прижал к стене — так, что дыхание снова перехватило, — и презрительно произнес:

— Кровь демонов становится все грязнее.

— Да… нет… во мне… никакой… демонической крови… — с трудом ответил менестрель. И, подобравшись, крикнул: — Я — человек!

— Ты ошибаешься, — возразила небесная тварь. — Или лжешь. Я принес цепи брата, и они достаточно для тебя прочны.

Тяжелые браслеты защелкнулись на запястьях и лодыжках. Кто-то, кого Рикартиат не видел, дернул за далекие звенья — и парня опрокинуло навзничь. Нога в легкой кожаной сандалии наступила на поврежденный затылок, и вокруг сделалось темно — так темно, будто мир погиб.

Менестрель отстраненно чувствовал, что его тащат по камням. Невозмутимо, спокойно тащат, а камни жадно пьют алую горячую кровь. Она пачкает белые одежды серафимов, она ложится росой на мертвую серую траву, она…

…ее так много…

Обитая железом центральная башня Нельнота тянула к небу высокую иглу шпиля. На бесчисленных балконах свили гнезда певчие птицы. Они радовались, что миновала зима. Они обзаводились потомством, таскали невесть откуда взятых червяков, глядели на серафимов — холодных, пустых и равнодушных. И только черная ворона, облезлая и покрытая рубцами, а значит — наверняка мертвая, попыталась стащить Хайнэсойн. Он валялся на расстоянии выстрела, сверкал рукояткой, но был слишком тяжел для птицы. Она раскрыла клюв и начала громко орать, а Рикартиат лежал в тени башни и мечтал, чтобы она сдохла. Чтобы сдохла окончательно, и ее карканье в ушах перестало отдаваться эхом.

Он не знал, сколько прошло времени — день или час, — прежде чем серафимы снова заволновались, и кусок Нельнота украл из-под их власти невысокий светловолосый демон. Он шагал между ратушей и зданием библиотеки спокойно и уверенно, жевал яблоко и нес книгу. Серый с зелеными каплями переплет был сделан из незнакомого менестрелю гладкого, блестящего материала.

Амоильрэ остановился поодаль от пленника, присел и сказал:

— Привет.

— Здравствуй, — хрипло отозвался тот. — Тебе что-нибудь нужно?

— Так, сущая ерунда, — согласился военачальник. — Чтобы ты сделал выбор. Я предоставлю тебе два варианта, а ты решишь, какой больше подходит моей… или нашей?.. истории. Готов?

Рикартиат соображал туго и медленно, но все же кивнул:

— Готов.

— Превосходно. Что ж, — Амоильрэ открыл книгу, — мы стоим на перекрестье. Я написал четыре разных концовки, но две из них пришлось выбросить. Первая была слишком простой, а вторая меня не будоражила. Однако другие две я считаю весьма достойными. Итак, что тебе больше нравится: жизнь Альтвига — или твоя жизнь?

— Жизнь Альтвига, — не задумываясь, ответил менестрель.

— Ага. — Демон деловито захлопнул книгу. — Ты не колеблешься? Не испытываешь сомнений? Пойми — если ты сейчас пожелаешь покинуть Нельнот, то проживешь еще очень долго. Вероятно, составишь пару госпоже Илаурэн… нет? — с легким раздражением осекся он, потому что Рикартиат поморщился.

— Составлю пару? Будучи вот таким? Весьма тонкое издевательство, господин Амо. Я оценил.

— А что тебя не устраивает? — изумился демон. — А… ясно. Ты считаешь себя ущербным? Из-за того, что наговорили серафимы?

Парень посмотрел на небо — зеленое, бездушное и бессмысленное.

— Из их слов выходит, — медленно начал он, — будто я — воплощение Лассэультэ. И будто я — равно женщина и мужчина. Нет, я не удивлен, — добавил он, перехватив скептический взгляд военачальника. — Но хотел бы узнать правду. Правду обо всем. Можно?

Амоильрэ задумался. Шестикрылые твари бились о щит, воя, словно потревоженная стая волков.

— Твой вопрос я нахожу весьма ироничным, — наконец выдал демон. — Навевает воспоминания. Ты в курсе, каким был этот город до войны с небесами?

Менестрель помотал головой.

— Он был прекрасен, — в мягком голосе военачальника прозвенела тоска. — Восемнадцать белых шпилей. Яблоневые сады. И поскольку тут собирались самые лучшие из нас, то на площади — вон там, — он указал на полуразрушенный дом с колоннами и роскошной аркой, — были главные судебные залы Нижних Земель. И Нельнот называли городом истины.

— Действительно иронично, — усмехнулся Рикартиат.

— Ага. — Амоильрэ устроился на осколке камня, подтянул колени к груди. Книга скрылась под тяжелым плащом.

Пленник молчал. Не было смысла окликать или торопить демона. Не было смысла продолжать отсчитывать время, не было смысла о чем-либо беспокоиться. И он холодно, равнодушно и непоколебимо ждал, пока Амоильрэ заговорит.

Тот покосился на серафимов, и поверхность щита вспыхнула, расцвела ультрамариновым пламенем. Шестикрылых тварей сожгло, и вниз, минуя тоненькую преграду, полетели лохмотья пепла.

— Давным-давно, — протянул военачальник. И тихо рассмеялся: — Да, ужасно давно. Еще до того, как Ретар Нароверт создал Врата Верности, я написал свои первые песни о скитальцах. Их было три, и они очень впечатлили господина Атанаульрэ, господина Шэтуаля и госпожу Петеарт. Последняя, правда, столь же давно мертва… но не будем о ней, — он дернул ладонью, демонстрируя пренебрежение. — А потом… ну, ты ведь знаешь, как это происходит. Меня вдохновило чужое внимание, я счел идею о скитальцах гениальной и решил сотворить их в реальном мире. Но мне было нужно, чтобы этот мир предоставил ряд условий. Инквизиция и еретики. Русалочьи, эльфийские и человеческие королевства. Шесть основных стихий. Должно быть, во всем виноват Ретар. Как тебе известно, его путь через Мосты Одиночества осложнялся вмешательством господина Атанаульрэ. И был момент, когда с помощью заклинания «облик на двоих» нас заставили поменяться телами. И я здорово поднабрался его мыслей, его взглядов и его чувств. Это было странно, что уж там говорить. Так, будто долгие годы я был всего лишь ангелом, сбитым с истинного пути — ты ведь видишь, каковы ангелы? — а затем, благодаря мозгу вампира, стал настоящим шэльрэ. В наровертах много демонического, и Ретар, сам о том не подозревая, щедро со мной поделился. И я, воплощая вас, сполна ему отомстил. Хотя мстить, в общем-то, было не за что.