— Ну привет, крыса.
— Тише, — упрекнул его Шэт. — С врагами надо быть любезным.
— Ой, я вас умоляю, — отмахнулся лекарь. — Ваши принципы устарели, по меньшей мере, на восемь тысячелетий. А я ждал этого дня месяц. Не надо вмешиваться.
Граф нахмурился и отошел, присев на разваленную крышу. Над домом — высоким, судя по близости облаков, — висел белый полупрозрачный щит. Об него с усердием бились бесстрастные шестикрылые твари. Серафимы. Лицо Рикартиата исказила усмешка.
— Люблю умных людей, — осклабился Эстель. Странно, но подобное выражение его не портило. — Ты ведь узнал этот город?
— Узнал, — не стал спорить менестрель. — Это Нельнот.
— Нельнот, — повторил инкуб. — Город серафимов. Двенадцатый ярус Нижних Земель. Вряд ли твои друзья сюда попадут. Вряд ли ты им до подобной степени дорог. Правильно?
— Правильно, — спокойно кивнул Рикартиат.
Мысль о том, что выбраться невозможно, произнесенная кем-то другим, помогла ему разобраться в мыслях собственных. Стало легче, пусть и не намного. Альтвиг, Киямикира и Рэн — не такие дураки, чтобы соваться в Ад. И Шейн сюда тоже не полезет — он бывал только на тридцать шестом ярусе, в крепости Нот-Этэ, да и то пребывая в состоянии сосуда военачальника. А значит, никто не пострадает.
Никто, кроме самого менестреля — а это уже мелочи.
Шэтуаль снял свой широкий пояс, вместе с обеими кобурами бросил пленнику:
— Вот, возьми. Хайнэсойн стреляет серебром, а Хайнэтэйн — свинцом. У тебя десять выстрелов.
— Но, ваша светлость… — начал было Эстель.
— Наша светлость, — перебил его граф, — благоволит к господину Рикартиату. И дает ему маленький, крохотный, равный нулю целых и одной сотой процента шанс выжить. Я выполнил твою просьбу и ничего взамен не потребовал. Время пришло. Пусть малыш возьмет револьверы.
Менестрель не мог подняться, но взглянул на инкуба с благодарностью. Он еще в таверне показался ему забавным. А что по голове дали, сам виноват — стоило быть внимательнее.
— Что ж, — с раздражением выдавил Эстель, отворачиваясь от Шэтуаля. — Слушай сюда, крыса. По твоей милости я пробегал по улицам Нельнота целый месяц. Посмотрим, сколько протянешь ты. Ваша светлость, не хотите заключить пари?
Во взгляде Шэтуаля отразилось сомнение.
— Три дня, — предположил он. — Я ставлю бутылку эетолиты на три дня.
— А я ставлю на четыре, — хохотнул лекарь.
Они обменялись рукопожатиями, а затем шагнули в чернильный мрак — магически сотворенный переход между ярусами. Белый щит задрожал и стал потихоньку гаснуть. Серафимы выпустили когти, вырвали из него кусок и ринулись вниз. Рикартиат закрылся руками. Блеснул тонкий ободок кольца, полыхнул, обжег кожу — и освобожденным заклятием отбросил небесных тварей на милю.
Сейчас или никогда, подумал он, с огромным трудом вставая. Ноги подкашивались, в коленях засела предательская дрожь. Он едва справился с желанием лечь обратно, а потом боролся за каждый новый шаг — один, второй, третий… лестница причудливо изогнулась, попыталась сбросить слабого чужака — но это было всего лишь видение, морок.
Спустя пару часов бесцельных скитаний по пустым улицам менестрель упал. На четвереньках уполз под легкий ажурный балкон, невесть зачем пристроенный к первому ярусу дома. Ощупал голову. Поморщился.
Никакого облегчения. Чертов лекарь приложил от души. Либо камнем, либо… Рикартиат пошарил по карманам и кисло улыбнулся.
— Ну я и неудачник, — заметил он.
Пояс с револьверами Шэтуаля он прихватил, но вскоре кобуры пришлось перевесить — граф инкубов отличался от менестреля не только красивой внешностью, но и нормальным телосложением. Парень для его одежды был слишком тощ.
Он задремал, сжавшись в комок под холодным камнем. Уютно и тихо. Словно нет поблизости никаких серафимов, никакого зеленого сияния и никаких неведомых звезд — пылающих, безразличных и молчаливых. Безучастных. Если Верхние Земли таковы, то есть ли в них смысл? Если все там держится на пустоте, то зачем нужна вера в рай? Храмовники так ее превозносят… хотя Альтвиг ни разу не упоминал… но он — исключение, он не инквизитор и вообще не должен быть служителем Богов…
Рикартиат стиснул рукоять Хайнэтэйна — свинец менее важен, чем серебро. Выставил его перед собой и провалился в тяжелый сон. Палец на спусковом крючке то и дело вздрагивал, а веки, и без того воспаленные, принялись уже не краснеть — чернеть.
Когда под балкон заглянула равнодушная физиономия серафима, парень распахнул глаза — и, не колеблясь, выстрелил. Тварь отбросило к стене противоположного дома — или, судя по деревянной вывеске, корчмы, — и впечатало в камни. Менестрель худо-бедно вылез из своего укрытия, спрятал оружие в кобуру и побежал прочь, хромая. Нырнул в сеть узеньких переулков, миновал бордель с выбитыми стеклами и женской головой, нанизанной на осколок. Согнулся в приступе тошноты, прошагал еще немного и ввалился в лавку швеи.
Здесь, кроме тканей и наполовину сшитых нарядов, не было ни черта. Разве что старомодный шкаф с двумя створками и выжженным на них узором — фиалки, кленовые листья и виноград. Изумительное сочетание. Поразмыслив, Рикартиат залез внутрь и прикрылся безликим в полумраке тряпьем. Крепко зажмурился.
Происходящее походило на страшный сон. И, проснувшись, он обнаружит себя не в Нельноте, а в кладовой, среди соленых огурцов и грибочков. Менестрель сглотнул. Нет, еда — это плохая идея. Сразу перехватывает горло.
Тишина длилась подозрительно долго. Далекие шаги и нежные голоса звучали вдали, но близко не подбирались. Мреть не двигался, еле дышал и не прикасался к дару. Серафимам необходима зацепка, и подавать ее — просто идиотизм. Надо подождать… подождать, пока слабость не отпустит, а в идеале — обмотать чем-нибудь затылок. Впрочем, неподалеку могут найтись и детища травников, а там можно разжиться хорошими снадобьями… или демоны унесли их с собой? Никому ведь не известно, как они покидали Нельнот — в панике или невозмутимо, сдерживая небесных тварей щитами вроде того, что сотворил инкуб. Непонятно из чего сотворил, кстати… но магия шэльрэ сложна и в целом.
Скрип дверей заставил Рикартиата вздрогнуть и покрепче схватиться за Хайнэтэйн. Какая-то часть его сознания все еще была поражена рукояткой — ведь серебро демонам вредит, а Шэтуаль использует револьверы постоянно. Десять выстрелов… совсем неплохо для огнестрельного оружия. Гномы из Бертасля, вон, дальше четырех не продвинулись.
Скрип повторился. Тяжелые шаги прошлись по лавке, канули за шкаф. Наверное, там были ступени, потому что серафим ушел вверх — и кончики его крыльев скребли по пыли. Вторая тварь осталась внизу.
— Ellnea hae krae? — вопросила она.
— Notellene sael, — ответила та, что бродила по второму ярусу.
Их голоса были полностью лишены эмоций. Пустые звуки. С точно таким же успехом можно беседовать с поверхностью стола, стенами храма или фигурками Богов. Им нет дела до твоих страданий. И когда граница выбора пролегает между казнью и милостью, они выбирают казнь.
Менестрель чувствовал себя странно. Боль ушла, уступив место тупой ярости. Желание выскочить из шкафа и навалять посланцам небес по самое не хочу было столь сильно, что он дернулся вперед. Почти сразу замер, но, кажется, опоздал.
— Liere, — сказал серафим, и верхушку укрытия снесло ударом. Руки, больше похожие на стальные клещи, ухватили Рикартиата за волосы и потянули вверх. Затылок отозвался острыми иглами, зрение помутилось — но револьвер, сжатый в непослушных пальцах, уже выпустил вторую порцию свинца.
Небесная тварь обмякла и упала, исчезнув за маховыми перьями. Мреть рухнул на нее, тяжело перекатился и выпал за порог. Поднялся, придерживаясь за проем, и выпустил долю свободной энергии навстречу товарищу серафима. Тот съежился, окутался зеленоватым сиянием и бросил в противника комок молний — живых, подвижных, словно змеи, и беспощадных. Магический щит выдержал, но пошел трещинами, а крылатый вестник произнес:
