Партизанские вожаки находились под чекистским колпаком со времён гражданской войны. Это были люди, проявлявшие самостоятельность взглядов, организованные и имевшие большой боевой опыт, что делало их в глазах властей потенциально опасными. Трунтов, Суханов и Половинкин впервые были арестованы ещё в 1920 г., поскольку красные очень опасались популярных партизанских вожаков, обильно представленных после свержения Колчака в местном управлении и обычно крайне негативно воспринимавших практику военного коммунизма. Вскоре их вынуждены были отпустить, но оставили под агентурным наблюдением.

Партизанщина в Сибири отличалась крайней свирепостью. Пленных обычно не брали: захваченных сторонников белой власти тут же рубили шашками, экономя патроны и не брезгуя самыми страшными издевательствами — выкалывали глаза, отрезали носы и уши, бросали в костёр… Агитатор (и будущий жесточайший чекист) Я. А. Пасынков из Первой горной партизанской дивизии Ивана Третьяка, действовавшей на Алтае, вспоминал в 1927 г. для истории: «Пленных дивизия редко брала, большинству головы отрубали на «рукомойке»». Рассказывая о казни 180 казаков с. Чарыш осенью 1919 г., Пасынков спокойно отметил, что им «устроили мясорубку (т. к. патронов для расстрелов жалели)»[327].

Страшное прошлое довлело над многими партизанами, которые вином и буйством заглушали воспоминания о реках пролитой крови. Вместе с тем они были страшно далеки от мыслей о покаянии и считали зажиточную часть деревни колчаковскими недобитками. Самостоятельность партизан специфическим образом распространялась и на чужую собственность, которую те со времён гражданской войны считали законным трофеем. Так, Н. С. Суханов два года спустя после возвращения в Сибирь похитил с двумя соучастниками 100 пудов хлеба из общественного амбара, получил 6 лет заключения, но год спустя бежал из новониколаевского домзака и жил с тех пор под фамилией Клейменов.

Похожая осложнённая криминалом судьба была и у Боева. Моисей Боев, житель г. Камня (ныне — Камень-на-Оби) и член местного совдепа, после белочешского переворота арестованный и приговорённый к смертной казни, потом бежал и организовал партизанский отряд. После возвращения советской власти Боев поступил в ЧК и четыре года жестоко мстил всем, кто его ранее преследовал. В 1924 г. он выбыл и из «органов», и из партии ввиду обострения травматического невроза. Тогда же участвовал в прямой уголовщине (ограблении банка), но вскоре добился погашения судимости. В январе 1931 г. его арестовали каменские чекисты и облыжно обвинили в участии в повстанческой партизанской организации.

Не нашёл себя в мирной жизни и бывший командир партизанского эскадрона Г. И. Бутырский, в конце 1929 г. скрывавшийся от милиции в связи с растратой. Чтобы добыть денег, он убеждал случайных знакомых в том, что является одним из лидеров повстанческой группировки, которая готовит восстание. Зацепившись за эту информацию, чекисты развернули дело и арестовали 27 чел. — то есть всех, кто эти слухи пересказывал. Основная часть привлечённых к бывшим партизанам отношения не имела. Немалую роль в запутывании доверчивых обывателей в чекистскую сеть сыграл бывший коммунист Ф. И. Чернышев, секретный информатор Каменского райаппарата ОГПУ.

Помогло чекистам и письмо секретаря партячейки с. Ярки Лущенко, в котором тот в январе 1930 г. сообщал Каменскому райкому ВКП (б) о трудностях в проведении коллективизации и хлебозаготовок. По мнению Лущенко, причиной трудностей стало наличие в селе антисоветской организации — «этой организованной контрреволюционной силой являются партизаны». Активист призывал на помощь органы ОГПУ, чтобы «к-р гнездо расслабить». Впоследствии тот же Лущенко обвинял Трунтова в том, что этот крепкий хозяин-единоличник «помогал мучицей» многим разорённым и голодавшим односельчанам, питавшимся лебедой.

Григорий Сыроежкин активно участвовал в следствии по партизанскому делу, проводил очные ставки и подписал обвинительное заключение. В мае 1931 г. партизан осудили тройкой на разные сроки заключения, а раскулаченного мясоторговца Е. Ф. Душкина, давшего 10 рублей Бутырскому «на организацию», расстреляли. В период реабилитации в 1965 г. выяснилось, что признательные показания обвиняемые давали «под принуждением», в том числе физическим[328].

На расправе с бывшими партизанами Григорий не остановился. Случай снова отличиться представился ему через несколько месяцев: летом 1931 г. Сыроежкину поручили командовать отрядом при подавлении восстания в Чумаковском районе, где тот проявил себя с привычной жестокостью.

В отличие от 1930 г., крестьянские восстания в терроризированном чекистами Западно-Сибирском крае в 1931 г. вспыхивали только дважды. Одно из них — вооружённое выступление голодавших ссыльных крестьян в Парбигской комендатуре Чаинского района Нарымского округа — давно описано в литературе. Но тремя неделями ранее Парбигского восстания в июле 1931 г. на территории современных Убинского и Северного районов Новосибирской области (тогда на их месте существовал Чумаковский район Западно-Сибирского края) в бассейне Оми, Ичи и Сенчи вспыхнуло крупное крестьянское выступление против «раскулачивания» под лозунгом «Долой коммунистов и колхозы, да здравствует свободная торговля!» Спрятавшиеся от властей в глухой тайге крестьяне, знакомые с советским произволом не понаслышке, увидели в политике «великого перелома» возвращение ненавистного военного коммунизма и дали ему ещё один бой. До сего времени даже в новейшей литературе об этом восстании приводится весьма скудная и не вполне точная информация.

В течение нескольких дней восставшие стремительно захватили 24 села, посёлка и хутора, где разогнали сельсоветы и выбрали старшин. Советская власть исчезла на значительной части малонаселённого сибирского севера. Мятежниками было убито 13 колхозных активистов и милиционеров. Так что предположения историков о малой агрессивности и бескровности этого выступления, основанное на опубликованных ранее очень скупых сведениях, неточно (так же, как и указание на то, что в числе основных причин восстания был голод)[329]. Документы следственного дела говорят, что восстание было направлено именно против представителей власти и их сторонников, отрицало советские порядки в целом и коллективизацию в частности, а руководили им люди, вовсе нечуждые личной мести.

Вскоре после подавления мятежа председатель Чумаковского райисполкома Бухарин подготовил справку, в которой 1 сентября 1931 г. сообщал, что в урманной и приурманной полосе района (то есть в самой глухой тайге) существует 24 самовольных посёлка на 746 дворов. Часть из них была основана десятью годами ранее беглыми крестьянами Колыванского района (участниками большого антисоветского восстания 1920 г.), а в 1930–1931 гг. пополнилась «кулаками», бежавшими из нарымской ссылки. Чиновник предельно откровенно выразил своё мнение об этих людях: «Указанное население не только не имеет никакого экономического значения, а даже само мешает проведению в жизнь каких-либо мероприятий Соввласти» и там «совершенно отсутствует рост колхозов». По другим (вероятно, более точным) сведениям, 746 дворов принадлежали к 29 посёлкам. Часть из них были очень маленькие — от 2 до 10 дворов, часть — весьма крупные. В самом большом — Павловском — было 127 дворов, в Дупленском насчитывалось 76 дворов, а в Лепинском — 34, Аникинском — 20, Поварёнковском — 12, Усть-Сенче — 10.

Чекисты обвиняли повстанцев в том, что они составили тайную организацию из более 200 вооружённых лиц, имевших связи с г. Каинском, Каргатским и Колыванским районами, а также посёлками «раскулаченных» в Шегарской комендатуре Сиблага ОГПУ. Конечная цель — свержение советского власти и установление «народных прав». Созданию организации способствовала слабая советско-партийная работа и засоренность советского аппарата антисоветским и контрреволюционным элементом (имелось в виду то, что многие работники сельсоветов примкнули к восстанию)[330].