Типичнейший набор проступков, за которые «гоняли» комендантов, виден в деле Сергея Ледоховича — помощника участкового коменданта Каргасокской комендатуры Нарымского оперсектора ОГПУ, который в конце 1933 г. был исключён из партии за систематическое пьянство, дебош, связь с чуждым и антисоветским элементом, «отпуск продуктов для обмена на вино и за разложение… аппарата комендатуры». Случались — по пьяному делу — и вызывавшие панику властей курьёзы: Р. М. Тюрин, поселковый комендант в Чаинском районе Нарымского округа, будучи в нетрезвом виде, 3 августа 1933 г. страшно перепугал местное начальство сообщением о якобы начавшемся восстании в Тигинском сельсовете[87].

Любопытно взглянуть на политическую благонадёжность аппарата, доставшегося Николаю Николаевичу от предшественника. Не все сотрудники карательного ведомства являли собой образец большевистской бдительности и непримиримости к врагу…

Сразу после приезда Алексееву пришлось разбираться с фактами связи работников Томского оперсектора ОГПУ с ссыльными троцкистами. Всё это было, разумеется, сильно раздуто, но закончилось для некоторых чекистов печально.

25-летний уполномоченный Нарымского оперсектора ОГПУ Матвей Толстыкин был арестован по делу «томской организации троцкистов» и в июне 1932 г. счёл за лучшее покончить с собой в камере. Алексееву пришлось ещё и краснеть на бюро крайкома за своих нерасторопных подчинённых, давших ускользнуть из-под следствия «активному троцкисту». В особую папку бюро крайкома 5 июня 1932 г. по докладу полпреда подшили решение «поручить т. Алексееву привлечь к ответственности лиц, ответственных за недостаточный надзор за арестованным. …Тщательно расследовать все материалы о прямых или косвенных связях отдельных чекистов с троцкистами… Оперативные действия согласовывать с тов. Эйхе».

Связи чекистов со злейшими врагами партии были расследованы. Практикант Томского оперсектора ОГПУ коммунист В. И. Гордеев был обвинён в том, что получил от троцкиста Колесникова письмо ссыльного виднейшего оппозиционера Христиана Раковского и, зная о существовании в Томске «троцкистской организации», не сообщил об этом. В мае 1932 г. Гордеева исключили из партии, арестовали и дали три года лагерей (правда, потом освободили досрочно). Новый полпред ОГПУ пытался расширить круг обвиняемых в связях с троцкистами чекистов, но не особенно преуспел. Райуполномоченный Нарымского оперсектора ОГПУ в Кривошеинском районе М. И. Новичков — чекист с десятилетним стажем — в июне 1932 г. был арестован в связи с троцкистским делом, но в сентябре его освободили с отказом от обвинений. Сотруднику Томского оперсектора ОГПУ В. К. Иванову повезло меньше — в 1933 г. он был арестован и осуждён по 58-й статье на три года концлагеря[88].

Решительная чистка аппарата от сочувствовавших Троцкому оперативников (реальных или придуманных) не позволила Николаю Николаевичу почивать на лаврах проявленной высокой бдительности. Довольно скоро его ждал оглушительный в своей неожиданности удар. Самым ошеломляющим происшествием для отдела кадров полпредства ОГПУ и лично Алексеева стало, без сомнения, скандальное бегство 30-летнего оперативника Барнаульского оперсектора ОГПУ М. А. Клеймёнова — это в самый разгар репрессий, когда каждый сотрудник оперсектора был следователем по делу громадных «белогвардейского заговора» и «заговора в сельском хозяйстве», когда весь аппарат работал темпами, близкими темпам 37-го, когда даже секретарь оперсектора А. В. Копейкина выполняла функции не только ведения делопроизводства и учёта агентуры, но и держала на связи группу осведомителей, «освещавших» духовенство![89] Мало того. Следствие выяснило, что Клеймёнов и ряд его сторонников планировали поднять вооруженное восстание в Бийске.

Михаил Клеймёнов внешне выглядел чекистом абсолютно типичным — крестьянского происхождения, с начальным образованием и опытом низовой руководящей работы. Именно из таких и шло до середины 1930-х пополнение «органов». Алтайский уроженец и член компартии с 1925 г., он после мобилизации в армию служил в качестве оружейного мастера в 28-м Ойротском кавпогранотряде ОГПУ. Потом демобилизовался, работал в кооперации, организовал коммуну в родном селе, стал инструктором Троицкого райкома партии, а в 1930-м Бийским окружкомом ВКП (б) оказался выдвинут на чекистскую работу. В 1930–1933 гг. произошёл очень резкий скачок в численности карательного ведомства, и люди, подвизавшиеся на низовой партийно-комсомольской и профсоюзной работе, стремительно выдвигались на оперативные должности. Клеймёнов работал в Бийске и Барнауле, а потом, насмотревшись на то, как чекисты «работают» с его земляками, решил сбежать.

Осенью 1960 г. он, вспоминая молодость, рассказывал следователю Алтайского УКГБ, что в 1933 г. на Алтае свирепствовали голод и произвол властей: «Крестьянство выражало недовольство. Органы ОГПУ производили много арестов. Следствие велось с грубым извращением законов, сопровождалось избиениями и фальсификациями. Настроение крестьянства и произвол в органах ОГПУ со стороны отдельных работников вызвали и во мне протесты и возмущения». Активистом Михаил Антонович не был: характерно, что в декабре 1932 г. его фамилии не оказалось в обширном списке награждённых оружием и часами в связи с 15-летием «органов». Но избежать крещения кровью ему не удалось.

Клеймёнов не упоминал о своём участии в казнях осуждённых, но документы об этом существуют. Начальник оперсектора И. А. Жабрев сознательно вязал свой аппарат кровавой порукой, одновременно воспитывая у следователей чувство безнаказанности: сами арестовали сотни крестьян по поддельным справкам о кулацком происхождении, сами пытали, сами и расстреляли. Все концы в воду. На молодого чекиста явно глубоко повлиял расстрел 327 осуждённых по заговору в «сельском хозяйстве» в ночь на 28 апреля 1933 г., в котором участвовало 37 сотрудников Барнаульского оперсектора ОГПУ. На акте о расстреле остались подписи 10 основных исполнителей, в том числе и Клеймёнова. Возможно, среди обречённых он в ту ночь встретил кого-то из своих знакомых. Кстати, в те же недели в Барнауле прошли массовые казни и осуждённых по «белогвардейскому заговору». Клеймёнов осознал, что ему предстоит заниматься такими делами и далее. После мыслей о самоубийстве пришла идея «дезертировать» из системы.

Согласно справке из следственного дела на Клеймёнова, он «в 1933 г. в Троицком и Бийском районах организовал к-р повстанческие организации для свержения советской власти. После того как восстание этой организации, назначенное на 1 августа 1933 г., не состоялось, Клеймёнов бежал в Китай». Чекисты долго потом вспоминали этот казус и ругали друг друга за потерю бдительности: «По делу изменника органов НКВД Клеймёнова имелись сигналы ещё в 1932 г., но отдел кадров это просмотрел».

На самом деле Клеймёнов не был настоящим заговорщиком, у него были только намерения. Летом 1933 г. он встретил своего старого друга С. О. Суспицына, приехавшего в Барнаул из Бийска на совещание районных пожарных инспекторов. Обсудив, что вытворяют власти с народом, друзья задумались о том, что они могут противопоставить этим преступлениям. Суспицын заявил, что знает несколько человек, готовых поднять восстание, и предложил Клеймёнову примкнуть к ним и возглавить мятеж. Тот согласился, после чего написал воззвание, в котором призывал крестьянство к вооружённому выступлению. Суспицын обещал через три дня приехать и начать действовать. Не дождавшись Суспицына в указанный срок, Клеймёнов, обдумав ситуацию и поняв, что восстание будет обречено, решил отказаться от выступления и бежать за границу. Воззвание он уничтожил.

Клеймёнов и примкнувший к нему брат Суспицына — М. О. Суспицын — на попутной машине, а затем на подводах добрались до Горного Алтая, желая уйти в Китай. (Также скрылись и позднее были объявлены в розыск ещё два человека.) Чтобы выиграть время, Клеймёнов послал в оперсектор телеграмму о том, что получил травму и задержится в районе. Перебираясь через горы, беглецы повстречали напавших на них охотников-казахов и разбежались, потеряв друг друга.