Постоянно власти получали известия о появлении в том или ином районе так называемых «святых писем». В ходе разработки агентурного дела «Последователи» в 1936–1937 гг. чекистами Болотнинского района ЗСК было выяснено, что в двух школах Болотного были найдены религиозные листовки, а дочь баптистского проповедника В. С. Попиначенко в школе отказалась петь «Интернационал»[185].

О том, как баптисты могли выступать в деревне в качестве центра антиколхозной оппозиции, наглядно свидетельствуют материалы процесса над группой верующих с. Тяхта Кытмановского района Западно-Сибирского края, прошедшего в сентябре 1935 г. На скамье подсудимых оказались баптисты Т. М. Петренко, А. К. Кавешников и С. Г. Черков. Все трое — единоличники, в прошлом зажиточные крестьяне, обвинялись в антисоветской агитации, невыполнении обязательств перед государством, отказе от уплаты налогов и невыполнении хлебозаготовок. Руководитель группы, состоявшей из 12 братьев и 5 сестер, Т. М. Петренко ходил с Евангелием по домам колхозников, проповедовал, причем в ходе проповедей неоднократно заявлял, что колхозы развалятся, на их месте возродятся религиозные общины, «не будет их [колхозов] и также не будет и советской власти».

Но самым большим преступлением, с точки зрения властей, было то, что ряд крестьян стал поступать по примеру баптистов. Жившие с ними на одном участке 12 домохозяев отказались производить платежи в пользу государства, в результате чего «сельсовет уборочную сорвал, хлебопоставки не выполняет по колхозам, а единоличный сектор совсем ничего не выполняет, получаются массовые невыходы на работу колхозников и сам выход из колхозов».

На суде Петренко отважно заявил: «Я борец с советской властью и с бандитами советской власти, работники все соввласти — самозванцы, которых не выбирают, а они сами поступают и лезут со свиным рылом в советский огород… У колхозников глаза собачьи». Петренко был осуждён к 5 годам ссылки с конфискацией имущества, Кавешников — к 2 годам лишения свободы и Черков — к году исправительно-трудовых работ. А в марте 1936 г. выездной сессией краевого суда Петренко был повторно осуждён за антисоветскую агитацию на 5 лет тюрьмы[186].

В отличие от восточносибирских гигантов империи ГУЛАГа Сиблаг был сравнительно небольшим лагерем, численность заключённых в котором в середине 1930-х не превышала 70 тыс. человек, а потом из года в год сокращалась в связи с административными изменениями, которые сопровождались дроблением Запсибкрая и выделением из него новых краёв и областей. Большая часть арестантов работала в сельскохозяйственных отделениях, остальные добывали уголь в Кузбассе и валили лес в Нарыме. В 1934–1936 гг. Сиблагом руководил старый чекист М. М. Чунтонов.

Режим содержания был крайне жестоким, а смертность — очень высокой, поскольку Сиблаг фактически являлся инвалидным лагерем: потерявших трудоспособность зэков везли с севера умирать в сельскохозяйственные командировки, где наличие дополнительных возможностей подкормиться и несколько более лёгкие условия труда далеко не всегда могли спасти полуживых пеллагрозников. На 1 января 1936 г. Сиблаг насчитывал в своих 22 лагпунктах 69 тыс. заключённых, из которых 45 % учитывались как крестьяне, 14 % — рабочие, а 22 % (15,3 тыс. чел.) — как деклассированные элементы. Среди остальных были кустари, служащие, учащиеся, военные; например, 307 чел. относились к профессорско-преподавательскому составу, 269 — к служителям культа, 87 — к бывшим советским начальникам.

Большая часть заключённых имела трёхлетние сроки — 21 тыс. На пять лет было осуждено 15,3 тыс., на восемь лет — 2,7 тыс., десять — 14,9 тыс. чел. За «контрреволюционные преступления» отбывала наказание основная часть осуждённых — 11,9 тыс. Вторая по массовости категория осуждённых относилась к так называемому «социально-вредному элементу» — 11,5 тыс. Затем шли наказанные за имущественные преступления — 10,4 тыс., по указу от 7 августа 1932 г. («о колосках») — 10 тыс., за должностные преступления — 5,8 тыс., за преступления против порядка управления — 5,6 тыс. и за нарушения правил всеобщей паспортизации — 4,1 тыс. Отдельно считали шпионов — целых 1.527 чел. Совершивших преступления против личности содержалось 3 тыс., бандитов — 2,4 тыс., валютчиков — 1,6 тыс., фальшивомонетчиков — 111 чел.

Несовершеннолетних узников Сиблага насчитывалось 1.057, в возрасте от 18 до 21 года — 9.951, от 22 до 25 лет — 11.538, от 26 до 36 лет — 14.244, от 37 до 40 лет — 16.672, от 41 до 50 лет — 11.682, от 51 до 60 лет — 3.562, старше 60 лет — 251. Таким образом, старше 40 лет было только 15,5 тыс. заключённых, или пятая часть от общего числа. Побеги из Сиблага были массовыми: так, за май — сентябрь 1935 г. сбежало 3.242 узника.

При Каруцком также начало действовать отделение крайсуда при Сиблаге, которое обслуживало 22 лагпункта в Западной Сибири и Красноярском крае, а также один лагпункт в Восточном Казахстане. Всего, таким образом, его юрисдикция распространялась на 73 тыс. невольников. Лагсуд в апреле — декабре 1935 г. осудил 1.512 заключённых, в том числе 687 — за побеги. Примерно половину от общего числа осуждённых составили деклассированные элементы.

С апреля по октябрь 1935 г. по 27 делам за контрреволюционную агитацию и пропаганду лагсудом были осуждены 45 чел. Подавляющая часть дел (21) возникло в связи с одобрением убийства Кирова. Расстреляли за это же время двух «контрреволюционеров» — в связи с падежом свиней их обвинили во вредительстве. Ещё чекисты не преминули обвинить расконвоированного заключённого Н. Лагутина в попытке не больше ни меньше взорвать здание управления лагерей аммоналом по заданию неких новосибирских диверсантов, выдавших ему ради этого дела 500 руб. По «закону о колосках» осудили 58 чел., в том числе пятерых — к высшей мере наказания. По ст. 59-3 УК, каравшей за преступления против порядка управления, не имевшие контрреволюционного характера (видимо, выступления рецидивистов против лагерного режима) было осуждено 160 чел., причём каждый четвёртый получил «вышку»[187].

Отметим, что заодно с заключёнными нередко отдавали под суд и лагерную администрацию. Так, начальство Тайгинского лагпункта судили за допущение невыносимых условий содержания и спровоцированный этим побег 10 заключённых. В землянке Арлюкского отделения Сиблага в сентябре 1935 г. задохнулись в дыму пятеро блатных вожаков, пересаженных туда для изоляции от остальных и самовольно разведших костёр. Начальник этого лагпункта Германсон и оперативник-«кум» Закадинский за непринятие мер к пресечению процветавшего лагерного бандитизма были арестованы. А в ноябре того же года на строительстве железнодорожной ветки Сокур — Эйхе (Инская) сгорела палатка, которую пытались протопить, разжигая мёрзлые дрова керосином, заключённые-узбеки, в результате чего из 35 чел. погибли 12. Руководство лагпункта за игнорирование правил пожарной безопасности было привлечено к ответственности[188].

Бессилие работников оперчекотдела Сиблага перед лагерным бандитизмом отмечали в самом конце 1934 г. и в аппарате ГУЛАГа. Всё упиралось в кадры. Как себя вели лагерные чекисты, говорит эпизод с уполномоченным оперчекотдела УИТЛК УНКВД ЗСК в Берикульском лагпункте Мариинского района П. А. Миньковым. В 1935 г. он был исключён из партии и осуждён на год заключения условно за целый ряд проступков: содержание под стражей без санкции прокурора заключённого Воробьёва, допущение обысков оперработниками у населения в пос. Красноорловском, слабую борьбу с хищениями лагерного имущества, пьянство и допущение пьянства среди подчинённых. Однако уже в июле 1935 г. районные власти восстановили Минькова в партийных рядах.

В дальнейшем для укрепления системы политсыска в Сиблаге предпринимались некоторые организационные шаги: например, в апреле 1937 г. в Мариинске (где располагалось управление Сиблага) был создан оперативно-следственный пункт УГБ для «чекистского обслуживания» окрестных Тисульского, Тегульдетского, Тяжинского и Чебулинского районов ЗСК[189].