Я присел перед ней и оторвал узкую полосу от подола её платья, недостаточную, чтобы оскорбить её скромность, например, выставив напоказ её щиколотки. Эту ленту я использовал в качестве пут, связав вместе её лодыжки, оставив, примерно пять дюймов слабины. Получилось нечто наподобие стреноживающих кандалов для рабыни.

— Она могла бы даже сейчас уйти за хорошую цену на рынке, — заметил Марк.

— В этом я уверен, — поддержал его я.

— Слин! — возмущённо крикнула женщина, связанная, но оставленная в одеждах сокрытия, поспешно семеня прочь от нас.

— Женщины Ара должны быть рабынями, — заявил Марк, глядя ей вслед.

— Да, — согласился я, в частности думая об одной из них.

— Это могло бы очень улучшить их, — добавил он.

— Это точно, — не мог не признать я.

Рабство, конечно, может очень улучшить любую женщину. Это, прежде всего, связано с психологическим диморфизмом человеческих существ, с тем, что чувство удовлетворения женщины связано с её подчинением и зависимостью от сильного мужчины.

— Только не смешивай мужчин Ара с женщинами Ара, — предупредил я.

— А вот к ним я жалости не чувствую, — проворчал мой друг.

— Зато это делаю я, — пожал я плечами. — Они смущены, обмануты и ограблены.

— И не только в плане их вещей, — буркнул юноша.

— Правильно, — признал, — у них отобрали ещё и их гордость.

— И их мужество, — с горечью добавил Марк.

— Не знаю, — покачал я головой. — Не знаю.

— Их женщины должны находиться у ног мужчин, — заявил молодой воин.

— Точно так же, как и все остальные женщины, — пожал я плечами.

— Верно, — согласился со мной Марк.

Кстати, возможно стоит упомянуть, что женщины, взятые в данном конкретном городе, обычно, продаются вне этого города, чтобы носить ошейники в другом месте. Таким образом, переход от их бывшего до их следующего статуса становится для них особенно ясным. Они должны начать жизнь заново, уже в новой форме, в форме прекрасного животного, рабыни. Кроме того, учитывая ксенофобию, широко распространенную на Горе и зачастую имеющую место между гражданами различных городов, а также недоверие к чужаку и презрение к пришлому, в отношениях рабовладельца с его чужестранкой рабыней, с которой он никогда не делил Домашний Камень, возникает особая непринужденность. Точно так же, конечно, и со стороны рабыни присутствует крайняя напряжённость и ужас, при обнаружении того, что она теперь полностью принадлежит человеку из другого государства. Прежде всего, она понимает, что у неё могут возникнуть трудности с тем, чтобы понравиться такому хозяину, который вероятно будет с ней резким и требовательным, и может даже презирать её. Затем, для рабыни не секрет, что такой владелец не будет долго раздумывать над вопросом назначения ей жестоких наказаний, а значит, она должна из кожи вон вылезть, чтобы угодить ему, если, конечно, она хочет жить. Таким образом, они оба, и женщина чьё прошлое, как и её имя и одежда отобрано у неё, и мужчина, ничего не знающий о ней, начинать жить с чистого листа, как истинные владелец и рабыня. Что впоследствии будет с ними, как будут развиваться их отношения основные на таком базисе? Начнёт ли она, сама по себе, отрешившись от пустяков её ныне несуществующей истории, превращаться в его особую, уникальную рабыню? Начнёт ли он, со своей стороны, вне своей предшествующей жизни, своего статуса, положения в обществе, касты и прочего, становиться для неё совершенно особым, очень индивидуальным господином, возможно даже её господином из всех господ?

Мы с Марком пошли дальше.

— Ты всё ещё обеспокоен, — заметил он.

— Такое впечатление, что смотришь на ларла, обманом заставленного пожирать самого себя, — сказал я, — как будто его убедили, что единственный хороший ларл — это больной, извиняющийся, сомневающийся, страдающий от осознания своей вины ларл. Это всё равно, как если бы вуло начали издавать законы для тарнов. Концом такого законотворчества будет исчезновение тарнов, или превращение их в нечто новое, нечто уменьшенное, патологическое и больное, называемое истинным тарном.

— Честно говоря, я даже не понимаю того, что Ты говоришь, — признался Марк.

— Это потому, что Ты гореанин, — объяснил я.

— Возможно, — пожал он плечами.

— Но Ты не можешь не видеть того, что происходит в Аре, — сказал я.

— Конечно, — кивнул воин.

— Ларл превращается в жалкого верра, — вздохнул я. — Тарн становится презренным вуло. Ты можешь представить его горбящимся и притворяющимся маленьким и слабым? Разве такой образ не кажется тебе отвратительным? Ведь он должен рассекать воздух среди скал, вознося свой вызывающий на бой крик к небесам?

Озадаченный моей речью Марк уставился на меня.

— Животное, которое родилось, чтобы жить, поедая плоть других, нельзя кормить травой, как уртов, — пояснил я.

— Признаться, мне порой трудно понять тебя, — развёл он руками.

— Как давно я не слышал рык ларла и крик тарна, — вздохнул я.

— В Аре, — напомнил мне Марк, — нет ни ларлов, ни тарнов.

— Я уже не уверен, есть ли они вообще, — печально усмехнулся я.

— Здесь остались только женщины, — пожал он плечами, — и ещё мужчины, пытающиеся походить на женщин.

— Каждый должен оставаться верным себе, — сказал я.

— Возможно, что никто не должен быть верным себе или кому-то другому, — предположил Марк.

— А может быть и так, что кто-то должен попытаться быть верным тем, кто уже не может быть верным никому.

— Возможно, — не стал спорить со мной он.

Я резко ударил кулак в ладонь.

— Что-то не так? — осведомился мой друг.

— Всё не так, — ответил я. — Ар должен быть пробудиться!

— Это невозможно, — развёл он руками.

— Ару недостаёт лидера, воли, сопротивления! — сказал я.

— Ну так, поведи Ар за собой, — предложил мне Марк.

— Как я смогу сделать этого? — спросил я. — Я даже не из Ара.

Марк только пожал плечами.

— Должен быть кто-то другой! — воскликну я.

— Марленус мёртв, — напомнил он мне.

— Должен быть кто-то другой! — повторил я.

— Нет никакого другого, — развёл руками Марк.

— Должен быть путь, — уже спокойнее сказал я.

— Нет никакого пути, — отмахнулся юноша.

— Он должен быть! — стоял я на своём.

— Не стоит беспокоиться о нём, — проговорил он. — Ар мёртв. Он умер в дельте.

— В дельте? — переспросил я.

— В дельте, — заверил меня Марк. — Мы же оба там были.

— Это — возможно, то, что нам нужно, — прошептал я. — Дельта!

Марк как-то странно посмотрел на меня, немного диковато. Может быть, он даже заподозрил, что я сошел с ума. Хотя, как знать, возможно, он был не далёк от истины.

— Это может быть ключом, — заявил я. — Дельта!

— Ничего не понимаю, — проворчал мой друг.

— Ты со мной? — осведомился я.

— Это может сделать что-то, что приблизит нас к Домашнему Камню Форпоста Ара? — уточнил Марк.

— О, да, — заверил его я. — Можешь не сомневаться!

— Тогда я, конечно, с тобой, — кивнул он.

— Твой меч всё ещё томится от жажды? — поинтересовался я.

— Он просто пересох, — улыбнулся воин.

— Это замечательно, — кивнул я.

— Ну хватит уже этого детского лепета! — рявкнул стражник, офицер в алой униформе Ара, хотя его акцент выдавал его косианское происхождение.

— Всё произошло так быстро! — всхлипнул торговец. — Мой магазин, мои товары, всё пропало!

— Ай-и-и, — воскликнул один из четырёх стражников, пришедших вместе с офицером.

Насколько я смог разобраться, все рядовые были уроженцами Ара. Они удивлённо осматривали внутренности магазина, в котором ещё недавно торговали изделиями из керамики. Теперь от керамики осталась лишь груда черепков. Все полки были опрокинуты. Но самым интересным было то, что среди обломков валялись семь трупов, причём все они, когда были живыми, были косианскими наёмниками.

— А вы кто такие? — спросил офицер, глядя на нас.