— Вам никогда не вывезти меня из города! — внезапно заявила Талена.

— Ты действительно думаешь, что это будет так трудно, — поинтересовался Марк, — если заткнуть тебе рот, надеть рабский капюшон на голову или поместить в рабский мешок?

— Возможно, уже поднята тревога с связи с моим отсутствием! — сказала ему женщина.

— Что-то я не слышу сигнальных рельсов, — усмехнулся юноша.

— Не будь столь наивным, — проговорила она. — Для того чтобы поднять тревогу, тихую тревогу, вовсе не обязательно звенеть на весь город. Уже сейчас гвардейцы могут переворачивать Ар вверх дном, в поисках меня.

— Если Ты планировала свое маленькое приключение так, как сама же нам рассказала, — заметил мой друг, — то я сомневаюсь, что тебя хватились. На самом деле, скорее всего, тебя не хватятся как минимум до следующего утра!

Талена издала мучительный стон.

— Таким образом у нас полно времени, чтобы вывезти тебя из города, в качестве некой рабыни. А если нас ждёт готовый к вылету тарна, то к закату Ты могла бы быть в сотне пасангов отсюда, в любом из тысячи направлении. А к утру, уже на свежем тарне, более чем в пятистах пасангах. И кто может предположить, где тебя искать на следующий день?

Женщина подняла голову и посмотрела на Марка сквозь ячейки сети. Однако встретившись с его суровым взглядом, тут же опустила испуганно голову.

— Впрочем, почему Ты решила, что в наши намерения входит вывезти тебя из города? — осведомился Марк.

— Что? — испуганно вскрикнула она, снова отрывая свою голову от мехов, и расширившимися от ужаса глазами глядя на него.

Её взгляд остановился на кинжале, висевшем на его поясе, и на пальцах юноши теребивших его рукоять.

— Нет! — в отчаянии замотала головой Талена. — Вы же не убийцы?!

Марк просто смотрел на неё, не убирая руки от кинжала.

— Вы же не собираетесь убить меня! — закричала женщина.

Молодой воин окинул её пристальным взглядом, но не сказал ни слова.

— Не убивайте меня! — взмолилась она.

Это, кстати, не было иррациональным предположением с её стороны. Ей хватало причин бояться заговора с целью убийства. Даже если она так верила в свою популярность среди горожан, а возможно, даже любовь, но ей хватало здравого смысла понимать, что эти чувства не могли быть повсеместными. Например, в городе с каждым днём росло сопротивление косианскому правлению, действия подполья, а именно Бригады Дельта грозили перерасти в откровенный бунт, что не могло не дать ей поводов для дурных предчувствий, если не настоящей тревоги.

— Но Вы же не стали бы делать меня рабыней, просто чтобы потом убить? — спросила Талена и, не дождавшись ответа, взмолилась: — Не убивайте меня!

Думаю, для неё было тяжело, если не болезненным удерживать голову на весу, лёжа на животе, да ещё и под несколькими слоями сети, но она продолжала смотреть на Марка. Однако юноша не говорил ей ни слова.

— Пожалуйста, не убивайте меня, — простонала женщина и в отчаянии добавила: — Господин!

— Я тебе не господин, — пожал плечами Марк.

Талена дикими глазами уставилась на него и растерянно спросила:

— А кто же тогда мой господин?

— Я, — сообщил ей я, и, рывком подтянув её к краю за ноги, схватил запутанную в сети женщину за плечи и, приподняв, поставил её на колени.

Талена испуганно повернула голову, и бросила на меня взгляд поверх правого плеча. Когда наши глаза встретились, я понял, что она узнала меня. У неё перехватило дыхание, и с мучительным стоном она обвисла в моих руках, потеряв сознание. Уложив безвольное тело на меха, я бросил соединённые с кандалами наручники на кровать слева от него и осторожно выпутал его из сети. Уже через мгновение, руки женщины были скованы за спиной наручниками, цепь которых шла к её лодыжкам, также закованным в кандалы.

— Я подпишу документы, — сообщил я Тольнару, закончив со своей новой рабыней.

— А я удостоверю их и поставлю печати, — кивнул он.

— Протяни вперёд левое запястье, — приказал я Мило, а когда он это сделал, то отомкнул серебряный рабский браслет, и передал ему вместе с ключом.

Новообращённая рабыня, темноволосая оливковокожая красотка, ещё недавно бывшая Убарой Ара, всё ещё оставалась без сознания. Теперь она лежала на боку на прохладных гладких плитках пола, куда я переложил её с мехов, в нескольких футах слева от кровати, если стоять к ней лицом. Запястья женщины были закованы в наручники за её спиной и присоединены цепью к щиколоткам. На шее Талены красовался ошейник, прикреплённый короткой цепью к ближайшему рабскому кольцу. На полу рядом с ней, готовый к использованию, лежал кляп.

— Я не понимаю, — удивился Мило.

— Это серебро, — бросил я. — Думаю, Ты сможешь его продать.

— Не понимаю, — повторил он.

— А это бумаги, — сообщил я, — имеющие прямое отношение к тебе. Они в полном порядке. Тольнар и Венлизий надлежащим образом оформили их для меня прежде, чем уйти.

— Бумаги, Господин? — переспросил мужчина.

— Ты ведь умеешь читать, не так ли? — осведомился я.

— Да, Господин, — кивнул Мило.

— И не называй меня Господином, — сказал я.

— Господин? — тем не менее, спросил он.

— Эти бумаги — бумаги твоего освобождения, — пояснил я. — Я больше тебе не господин. У тебя вообще больше нет господина.

— Освобождение? — эхом повторил Мило.

— Ты свободен, — сообщил я ему.

У Лавинии, стоявшей на колени поблизости, перехватило дыхание, она дикими глазами уставилась на Мило.

— Я никогда не был свободен, — растерянно проговорил тот.

— Нет, — усмехнулся я, — ну и что.

— Господин не хочет меня? — спросил мужчина.

— У меня даже нет театра, — развёл я руками. — Какая у меня может быть надобность в актёре?

— Вы могли бы продать меня, — напомнил он.

— Ты же — не женщина, — пожал я плечами и, заметив какими глазами Мило посмотрел вниз на Лавинию, добавил: — Да, а вот она женщина. И это естественно для неё быть рабыней.

— Но Вы теряете значительные деньги, — заметил он.

— Один бит-тарск, если быть точным, — усмехнулся я, вызвав улыбку и на его лице. — За столь немногое, можно было бы купить разве что услуги какой-нибудь новообращённой рабыни в захудалой пага-таверне, той, которая всё ещё отчаянно стремиться научиться, ублажать мужчин.

— Женщины восхитительны! — воскликнул Мило.

— Они небезынтересны, — подержал его я.

Лавиния застенчиво опустила голову, поскольку именно на неё были направлены глаза актёра, когда он произнёс своё восторженное определение. Безусловно, когда мужчина может рассмотреть красоту в одной женщине, он легко увидит её и в тысячах других.

— Я всегда был рабом, — сказал он, — даже когда был совсем ребёнком.

— Понимаю, — кивнул я.

— Я был красивым мальчиком, — вздохнул Мило.

— Могу себе представить, — сказал я.

— И мне всегда отказывали в женщинах, предостерегали от них, ругали, когда я выказывал к ним интерес, а иногда даже били, когда я разглядывал их.

— Я знаю мир, в котором такое, в некотором смысле, стало повсеместной практикой, — заметил я, — мир в котором, в политических целях определенных групп, для защиты их интересов и удовлетворения их амбиций, в массовом порядке делаются попытки подавить, унизить, остановить и запретить мужественность. А в итоге, этому сопутствует снижение и прекращение женственности, что, однако не касается тех групп, которые это всё затеяли, поскольку собственные интересы для них важнее всего.

— Как такое вообще могло произойти? — ужаснулся Мило.

— Проще, чем тебе кажется, — пожал я плечами. — В искусственном мире, приученном одобрять идеологии отрицания, полном определений и организаций, использующих методики психологических манипуляций, в которых они используют в своих интересах антибиологические прецеденты далёкого прошлого, этого легко можно достичь.

— Неужели их не останавливает даже вырождение и безумие, угрожающие будущему их собственного мира? — спросил он.